Весеннее солнце едва пробивалось сквозь тюлевые занавески в квартире Анны Петровны. Пожилая женщина с седыми, аккуратно уложенными волосами медленно передвигалась по кухне, готовя чай для себя и подруги. С тех пор как не стало Виктора Михайловича, её верного спутника жизни, каждое движение давалось ей с трудом, будто сама жизнь потеряла свой смысл и краски.
— Садись, Люда, садись, — Анна Петровна поставила на стол вазочку с печеньем. — Сейчас чайку попьём.
Людмила Степановна, её давняя подруга ещё с заводских времён, участливо смотрела на хозяйку. За последний год Аня сильно сдала — осунулась, потускнела, глубокие морщины стали заметнее.
— Как твои девочки поживают? — спросила Людмила, помешивая сахар в чашке. — Ирочка давно заезжала?
— Ириша на прошлой неделе была, — оживилась Анна Петровна. — Обои в коридоре поклеили, представляешь? Всё говорит: «Мама, тебе нельзя, у тебя давление». А Наташенька завтра приедет, звонила недавно. Опять, говорит, лекарств нужных накупила.
Людмила понимающе кивнула.
— Хорошие у тебя девочки выросли, заботливые.
— Да, только характерами разные совсем, — вздохнула Анна Петровна. — Ирочка всё делает-делает, никогда не скажет, что устала. А Наташа… — она улыбнулась, — Наташенька как налетит, все дела мои разом решить хочет. Вот сейчас, представляешь, сама предложила всеми юридическими вопросами заняться, чтобы мне не пришлось по инстанциям ходить. Всё говорит: «Мама, тебе нельзя волноваться, я всё улажу».
— Какими ещё юридическими? — насторожилась Людмила. — С квартирой что-то?
— Да так, — Анна Петровна вдруг замялась и поспешно сменила тему. — Слушай, а твой-то правнук как поживает? Большой уже, небось?
Ирина складывала в холодильник принесённые продукты, когда зазвонил телефон. Голос Людмилы Степановны звучал встревоженно:
— Ириша, извини, что беспокою, но мне кажется, тебе нужно знать. Была сегодня у мамы твоей, и она как-то странно обмолвилась про юридические вопросы, которыми Наталья занимается. Что-то насчёт «не ходить по инстанциям».
Ирина замерла с пакетом молока в руке.
— Какие ещё юридические вопросы? Мама ничего не говорила.
— Вот и я об этом. Когда я спросила конкретнее, она сразу тему сменила. Ты бы поговорила с ней, Ириш. Что-то не нравится мне всё это.
Спустя два дня Ирина уже была в маминой квартире — той самой трёхкомнатной квартире в центре города, доставшейся от бабушки. Просторная, с высокими потолками и старинной мебелью, она хранила историю их семьи в каждой детали.
— Мама, я документы твои посмотреть хотела, насчёт льгот новых проконсультироваться. Где папка синяя? — спросила она как бы между прочим, разливая чай.
Анна Петровна вздрогнула, словно её застали за чем-то неприличным.
— Зачем тебе? Не надо ничего смотреть. Наташа уже всем занимается.
— Каким «всем», мама? — Ирина внимательно посмотрела матери в глаза. — Что происходит?
— Ничего не происходит, — раздражённо отмахнулась Анна Петровна. — Всё хорошо. Давай лучше чаю попьём.
В этот же вечер, когда мать задремала перед телевизором, Ирина тихонько прокралась к секретеру, где всегда хранились важные бумаги. Выдвинула ящик — и замерла. Папки с документами на квартиру не было. Ни свидетельства о собственности, ни технического паспорта, вообще ничего.
Сердце забилось тревожно. Что-то здесь было не так.
Звонок раздался, когда Ирина проверяла тетради своих четвероклассников. Непривычный незнакомый номер заставил её насторожиться.
— Добрый день, это Ирина Викторовна? — раздался приятный женский голос. — Вас беспокоят из нотариальной конторы «Гарант». Мы хотели бы уточнить, по какому адресу можно отправить копию документов для вашей мамы, Анны Петровны?
Ирина напряглась.
— Каких ещё документов?
— Ваша сестра просила выслать копию договора дарения. Сказала, что оригинал где-то затерялся среди бумаг.
Ирина почувствовала, как немеют пальцы. Какой ещё договор дарения?
— Простите, а что именно в этом договоре? — осторожно спросила она, пытаясь унять дрожь в голосе.
— Договор дарения квартиры от вашей мамы на имя Натальи Викторовны. Он был оформлен три месяца назад.
Комната поплыла перед глазами. Ирина механически записала данные нотариуса и, едва попрощавшись, опустилась на стул. Три месяца. Три месяца назад Наталья приезжала с какими-то бумагами и увезла маму на целый день. А потом привезла ей новый телевизор — «чтобы сериалы смотреть было удобнее».
Мысли лихорадочно метались. Нужно было действовать. Срочно.
Кабинет юриста находился в небольшом офисном здании. Сергей Андреевич, седовласый мужчина с внимательным взглядом, просмотрел принесённые Ириной бумаги — копию договора дарения, которую она всё-таки получила, прямо представившись сестрой, и выписку из Росреестра.
— К сожалению, всё оформлено юридически безупречно, — он снял очки и устало потёр переносицу. — Ваша мать была в здравом уме, принуждения, как я понимаю, не было. Договор дарения — это безвозмездная сделка, и оснований для её оспаривания очень мало.
— Но она не понимала, что делает! — воскликнула Ирина, сжимая руки в кулаки. — Ей преподнесли это как формальность, как способ избежать каких-то налогов или ещё чего-то. Мама доверяет Наталье безоговорочно.
— Доверчивость, к сожалению, не является основанием для признания сделки недействительной, — покачал головой юрист. — Если только вы не сможете доказать, что вашу маму ввели в заблуждение относительно сути сделки. Но для этого нужны свидетели, доказательства.
— А если мы докажем, что мама была не в себе?
— Тогда нужно медицинское освидетельствование. Но учтите, процесс будет долгим и болезненным для всех. И без гарантии успеха.
Телефонный разговор с Натальей был похож на хождение по минному полю. Сначала — ничего не значащие вопросы о здоровье, работе. Потом осторожное прощупывание почвы. И наконец, прямой вопрос:
— Наташа, ты знаешь что-нибудь о договоре дарения маминой квартиры?
Тишина на том конце провода затянулась.
— А, ты об этом, — наконец произнесла Наталья с наигранной легкостью. — Да, мы с мамой решили так сделать. Чисто формально, знаешь, для налоговой оптимизации.
— Какой ещё оптимизации? — Ирина почувствовала, как внутри всё закипает. — Ты отобрала у матери крышу над головой!
— Не преувеличивай! — голос Натальи стал жёстче. — Мама как жила в квартире, так и живёт. Просто теперь это юридически грамотнее оформлено.
— Грамотнее? Для кого? Для тебя?
— Слушай, я всё делаю для мамы. И вообще, кто из нас проводит с ней больше времени? Ты в своём городе сидишь, а я мотаюсь постоянно, привожу что нужно.
— Привозишь? — Ирина уже почти кричала. — Я каждые выходные у неё, полы мою, в поликлинику вожу! А ты раз в месяц заедешь с коробкой конфет, и ты лучшая дочь?
— Ты всю жизнь была папиной любимицей, тебе всё доставалось! — неожиданно выкрикнула Наталья. — А сейчас я просто забочусь о маме так, как могу. Юридические вопросы — не твоя сильная сторона.
— Ты обманула её! — выдохнула Ирина. — Она даже не понимает, что осталась без крыши над головой. Что если ты завтра решишь продать квартиру?
— Ты… ты просто завидуешь! — и Наталья бросила трубку.
Разговор с матерью оказался ещё тяжелее. Сначала Анна Петровна всё отрицала, делала вид, что не понимает, о чём речь. Потом, загнанная в угол прямыми вопросами, неохотно признала, что «подписала какие-то бумаги, но Наташенька всё объяснила, это для нашего общего блага».
— Мама, ты понимаешь, что теперь квартира тебе не принадлежит? Что юридически ты здесь — никто? — спросила Ирина, стараясь говорить мягче, но не скрывая горечи.
— Перестань! — Анна Петровна вдруг повысила голос, чего почти никогда не делала. — Не говори так о сестре! Наташа всегда о нас заботится. Это ты вечно критикуешь, придираешься, недоверчивая, как отец!
Эти слова ударили больнее, чем пощёчина. Ирина молча собрала сумку и ушла. Впервые за много лет — не попрощавшись, не обняв мать на прощание.
День рождения Анны Петровны всегда был особым днём для их семьи. Даже после смерти отца они старались собираться все вместе. В этот раз Ирина накрывала праздничный стол с тяжёлым сердцем. После того разговора они с матерью общались натянуто, словно между ними выросла невидимая стена. О Наталье вообще не заговаривали.
— А вот и именинница! — Ирина выдавила улыбку, когда мать вошла на кухню в своём лучшем платье, с причёской из парикмахерской. — Садись, мама. Сейчас салаты достану.
Звонок в дверь застал их врасплох. На пороге стояла Наталья — с огромным букетом и подарочной коробкой.
— С днём рождения, мамочка! — она кинулась обнимать Анну Петровну, словно не замечая застывшую в дверях кухни Ирину.
За столом они старательно поддерживали видимость семейного праздника. Поднимали тосты, вспоминали какие-то истории из прошлого, осторожно обходя острые углы. Анна Петровна светилась от счастья, видя обеих дочерей рядом.
— Девочки мои, как же хорошо, когда вы обе со мной, — растроганно говорила она, поглядывая то на одну, то на другую.
И тут Ирину прорвало. Все недели сдерживаемой боли, обиды, чувства несправедливости вырвались наружу. Она достала из сумки папку с документами и бросила её на стол.
— Мама, ты хоть понимаешь, что подписала? Вот, я была у юриста. Ты официально подарила квартиру Наташе. Безвозмездно. Теперь это её собственность.
— Ирина! — ахнула Анна Петровна.
— Мама, ты понимаешь, что теперь живёшь в чужой квартире? Что Наташа может выставить тебя в любой момент?
Наталья побледнела, но быстро взяла себя в руки.
— Как ты смеешь? В мамин праздник? С этими дурацкими обвинениями? Я забочусь о ней, пока ты только указываешь, что и как делать!
— Заботишься? — Ирина горько усмехнулась. — Отбирая последнее?
Анна Петровна вдруг схватилась за грудь, лицо её исказилось от боли.
— Девочки… не надо… — еле слышно прошептала она и начала оседать со стула.
Всё последующее слилось для Ирины в один кошмарный калейдоскоп. Вызов скорой. Испуганные глаза Натальи. Сирена, разрезающая вечернюю тишину. Белые стены больницы.
— Предынфарктное состояние, — устало сказал врач. — Сильный стресс. Сейчас состояние стабилизировалось, но нужно полное спокойствие.
В пустом больничном коридоре, сидя на жёстких пластиковых стульях, сёстры молчали, не глядя друг на друга. Первой заговорила Ирина:
— Зачем? Просто скажи мне — зачем?
И впервые Наталья ответила честно, без оправданий и нападок:
— Потому что мне всегда доставались объедки. Ты была любимицей, ты всегда получала больше внимания. А когда умер отец и встал вопрос, кто будет ухаживать за мамой, ты даже не предложила переехать к вам. Это моя компенсация. Моя страховка.
— Но это же мама! Она верит тебе! — воскликнула Ирина.
— Она верит, потому что ей так удобно. Она всегда выбирала то, что удобно.
Наталья впервые за долгое время выглядела не уверенной в себе деловой женщиной, а маленькой девочкой, которую однажды обидели и которая не смогла это забыть.
— Ты правда думаешь, что я могла бы выгнать маму из квартиры? Для кого ты меня принимаешь? — спросила она, и в её голосе звучала неподдельная обида.
— Я не знаю, — тихо ответила Ирина. — Я уже не знаю, какая ты.
Полгода спустя жизнь вошла в новое русло. Анна Петровна медленно восстанавливалась, но былой энергии уже не было. Ирина практически переехала к матери, работая дистанционно три дня в неделю. Наталья не приезжала — только регулярно присылала деньги на лекарства.
В доме больше не звучал смех, не велись долгие разговоры за чаем. Три женщины, связанные кровным родством, оказались разделены пропастью недоверия и обиды.
Однажды утром почтальон принёс заказное письмо на имя Ирины. Внутри оказались юридические документы и короткая записка, написанная знакомым почерком: «Это не значит, что я признаю свою неправоту. Это значит, что я не хочу потерять семью окончательно».
Ирина недоверчиво просматривала бумаги. Дарственная на половину квартиры. На её имя. От Натальи.
Когда месяц спустя Наталья всё же приехала, обе сестры были похожи на двух кошек, готовых в любой момент выпустить когти. Но присутствие матери, её осунувшееся, постаревшее лицо сдерживало их от открытой конфронтации.
Вечером, когда Анна Петровна уснула, они остались вдвоём на кухне.
— Спасибо за дарственную, — первой нарушила молчание Ирина.
Наталья пожала плечами:
— Так будет справедливо.
— А ты любишь справедливость, да? — не удержалась Ирина.
— Я… я просто устала жить с этим, — неожиданно глаза Натальи наполнились слезами. — Всю жизнь я была «старшей», той, которая «должна понимать». Когда папа возился с тобой, помогал с уроками, мне говорили: «Ты же уже большая, сама справишься». Когда мне нужна была поддержка, мне говорили: «Не расстраивай маму, у неё и так Ириша болеет». Всегда — ты первая, ты важнее.
— Я никогда… я не знала, — растерянно пробормотала Ирина. — Для меня ты всегда была идеальной старшей сестрой. Красивой, уверенной. У тебя всё получалось.
— Потому что я не могла себе позволить, чтобы не получалось, — горько усмехнулась Наталья. — Я должна была быть сильной. Всегда.
Они проговорили до рассвета — впервые за много лет по-настоящему разговаривали, а не обменивались дежурными фразами. Наружу выплыли старые обиды, невысказанные слова, затаённая боль.
Утром к их разговору присоединилась Анна Петровна. Сначала молча слушала, потом заплакала:
— Девочки мои, простите меня. Я не знала… я не видела… Как же я могла не заметить?
Она впервые призналась, что всегда избегала конфликтов, даже ценой умалчивания и полуправды. Что действительно часто перекладывала на плечи старшей дочери то, с чем должна была справляться сама. Что замечала ревность Натальи, но считала, что «само пройдёт».
Вечером за столом, где ещё лежали мокрые от слёз салфетки, Ирина вдруг спросила:
— Что теперь будем делать?
Наталья задумчиво посмотрела на мать, потом на сестру:
— Жить. Просто жить. Но по-другому.
Прошёл год. Квартира осталась в совместной собственности сестёр, а Анна Петровна продолжала в ней жить. Ирина по-прежнему часто приезжала, помогала с бытом и лечением. Наталья взяла на себя все финансовые вопросы и раз в месяц обязательно проводила с матерью выходные.
Но главное — они начали разговаривать. По-настоящему, не боясь задеть или обидеть. Наталья впервые призналась, что всегда завидовала лёгкости, с которой Ирина находила общий язык с людьми. Ирина — что восхищалась деловой хваткой и решительностью старшей сестры.
Они не стали идеальной семьёй. Иногда всё ещё вспыхивали ссоры, случались обиды. Но теперь за каждой вспышкой гнева не стояли годы затаённой боли и непонимания.
А Анна Петровна… Анна Петровна впервые за долгое время чувствовала себя по-настоящему дома. В квартире, которая теперь принадлежала обеим её дочерям. В семье, где правда, какой бы горькой она ни была, оказалась целительнее сладкой лжи.
Уютный уголок