Более ста пятидесяти улиц Волгограда названо в честь героев Сталинградской битвы. Одна из этих улиц связана непосредственно с моим предком, а значит, — с моей историей, со мной лично… Названа эта улица улицей Зенитчиков, в честь 1077-го зенитно-артиллерийского полка, совершившего свой беспримерный подвиг в конце августа 1942 года. И эта история — история подвига...
Моим героям посвящаю этот рассказ…
Вот уже и конец августа. Солнце, едва выкатившись из-за горизонта, уже не золотило, а нещадно палило и без того выжженную добела траву. Степь, казалось, уже смирилась, перестав надеяться на влагу, и молча отдала себя на добровольное сожжение. Из всех живых существ, наблюдавших за рассветом, только миллионы кузнечиков, скорее всего, сговорившись заранее, радостно приветствовали начало нового дня, бесконечной и непрерывной трелью, начавшейся практически синхронно, по всей степи, насколько хватало зрения и слуха. Серо-жёлтая равнина, уходящая вдаль, там, впереди, обрывалась практически отвесно, в нескольких десятках метров позади, открывая панораму великой русской реки. Неторопливо, тысячелетиями несла свои могучие воды, из заповедных лесов Валдая в седой Каспий, река Волга — древняя, как сама история. Стоило лишь на мгновение прикрыть глаза, и воображение рисовало остроносые струги новгородских ушкуйников под тугими льняными парусами, медленно и важно идущие в далёкую, сказочную Персию, или лихих казаков, с гиканьем и посвистом скачущих вдоль горизонта, возвращающихся из очередного похода к своим семьям, в родной Царицын… Может быть, именно поэтому чёткая линия, разделяющая небо и степь, размывалась вдалеке пылью из-под копыт, скачущего отряда. Неожиданно сорвавшийся с обрыва камень кубарем прокатился по склону, увлекая за собой мелкую осыпь, подпрыгнул несколько раз и, будто нехотя, замер у самой кромки воды, заставляя скрипачей, на мгновение прервать концерт, и вслушаться в происходящее.
- Михалыч, — окликнул растянувшегося на траве, и положившего голову на отвал земли окопа, молодого человека, рядовой Хайруллин, — разреши, схожу, ополоснусь. Обещаю — она нога там — другая здесь! Опять целый день на солнцепёке жариться будем…
Молоденький командир артиллерийского орудия, годящийся в свои двадцать один год, в сыновья, всем своим подчинённым, повернулся к бойцу, — Рустам, сам знаешь, что не положено… Да и не получится у тебя «одна нога тут, другая там». До нормально спуска, если не хочешь шею сломать, здесь метров шестьсот идти, на виду у всех… Так что вот, – засунув руку под вещмешок, извлёк оттуда укрытую от зноя флягу и, чуть размахнувшись, бросил её сослуживцу. – Умойся, будем считать – искупался…
- Правильно говоришь, товарищ сержант! Если отпустишь наводчика, тогда и нас, с Серёгой, отпускай – мы тут будем без надобности, заряжать, подносить уже не нужно — поддержал командира боец, лет пятидесяти, в выцветшей до белёсых пятен, но, судя по всему, ещё крепкой гимнастёрке. – Победим, купаться будешь хоть каждый день…
- Ложись! — Ловко запрыгивая в окоп, прокричал командир, поднимая кучу пыли от обваливающейся кромки земли, — сейчас нас тут всех искупают…
Окончание фразы потонуло, захлебнулось в оглушительном, разрывающем барабанные перепонки, грохоте.
Несколько чудовищных взрывов, вблизи расположения, сотрясли землю так, что, казалось, сама планета содрогнулась от боли. Ещё мгновение назад безмятежно-голубое небо и сам воздух обратились в серо-бурую, удушливую взвесь из пыли, гари и мелких комьев земли. Все звуки Вселенной слились в два невыносимых, терзающих душу: пронзительный, нарастающий визг падающей авиабомбы и оглушительный рёв разверзшейся, вспененной, взлетающей к небу земли. Очередной Junkers, стремительно промчавшись над самыми головами, казалось, хищно вглядывался вниз, пытаясь оценить результат своей смертоносной работы. Но, будто раздосадованный невозможностью что-либо разглядеть в клубах адского дыма и пыли, с яростным рёвом устремлялся ввысь, уступая место следующему бомбардировщику.
Александр потерял счёт разрывам. Всем телом вжавшись в спасительную твердь земли, обхватив голову руками, словно это могло защитить от стальной ярости, и прижав к лицу пилотку, он, пытаясь хоть как-то отфильтровать едкий, удушливый воздух, провалился в воспоминания...
Небольшая, даже по меркам местных, деревушка Раевка, с таким удивительно мирным, совсем непролетарским названием, уносила мысли куда-то в глубины если не библейских сказаний, то уж точно в те благословенные, счастливые века землепашцев и охотников, где царили любовь и благоденствие… Там не могло быть войны, там нельзя было жить плохо! Трава – по пояс… Высоченный плетень, скрипучие ворота, узкая калитка… Огромная, раскидистая берёза во дворе. Дед, Иван Ефимович, добрый, всеми уважаемый казак, большой деревянный дом с резным наличником и высоким, натёртым до блеска порогом… А вот и он, маленький Сашка, сидит в прохладной тени телеги, пока батька со старшими братьями косят душистую траву… Звук летящей авиабомбы, звук, несущийся именно в тебя, звук неминуемой смерти – способен свести с ума кого угодно… Каждая бомба метит именно в тебя…
- Танки! Командир, танки! – пытаясь перекричать хаос, закричал Сергей. Не доверяя голосу и убедившись, что сержант его заметил, он привстал и ещё раз махнул рукой в сторону степи, — Танки! Нем…
Оглушительный взрыв разворотил изгиб окопа, в том месте, где стоял солдат. Куски земли осыпали наводчика и командира, отброшенных взрывной волной к станине пушки.
- К орудию! – Выдёргивая, непонятно за что зацепившейся, из-за спины бинокль, закричал Александр, — к орудию, мужики! Васильев, бронебойный, заряжай… Хайруллин, ближайший танк видишь? Наводи! Дальность - 800, буссоль - 34–30, угломер - 38–40.
- Вижу, дальность 800… Готов.
- Огонь!
Секунды тянулись слишком долго… Одна, две…
- Хайруллин, огонь! Рустам, огонь! – Командир опустил бинокль и повернулся к пушке…
Казалось бы, всё было как обычно, так как должно быть, и в то же время создавалось ощущение, что происходит что-то такое, что не может происходить в принципе. Что-то было в этой картине лишним и нереальным. Подносящий готовил следующий бронебойный снаряд, накручивая взрыватель, заряжающий замер невдалеке, готовый перехватить готовый к выстрелу снаряд, замковый присел на колено в ожидании грохота выстрела, а наводчик, крутя поворотным механизмом лафета, выставив вертикаль, продолжал наводить пушку по горизонту… Александр на секунду отвёл взгляд, оценивая и сопоставляя увиденное с ожидаемым… Хайруллин продолжал крутить ручку поворота лафета… без головы… Туловище заканчивалось плечами, а в том месте, где должна быть голова, ввысь, на высоту почти в полметра, бил фонтан тёмной, почти чёрной крови…
Грохот выстрела прозвучал неожиданно, пушка, качнувшись, заняла исходное положение… Рустам, потеряв точку опоры, рухнул под левое колесо.
- Бронебойным, — на бегу, отдавая команду, прокричал Александр. Заряжающий, ловко подхватив шестикилограммовый снаряд, направил его в открывшийся канал ствола и, дёрнув рычаг рукоятки, закрыл затвор – готово!
- Планка панорамы разбита! – Боковым зрением он заметил, как подпрыгнула, перевернулась набок и, упёршись стволом в землю, замерло соседнее орудие, густо засыпаемое падающими кусками земли и пыли. Остальные три орудия батареи, находящиеся по левую руку, от дивизионной пушки ЗИС-3 Александра рассмотреть было уже невозможно – всё терялось в клубах огня и дыма.
- Цель – танк, на 2 часа! Наводи по стволу!
- Готов!
- Огонь!
Выстрел прозвучал, необычно гулко, одновременно ударив в грудь с такой чудовищной, нечеловеческой силой, что Саша успел лишь судорожно выдохнуть, проваливаясь в багровую, пульсирующую тьму. Неведомая сила подхватила его, оторвала от земли, и с размаху швырнула на край окопа. Мир погрузился в безмолвие, больше не рвались снаряды, не сотрясалась земля, не летели осколки… Бой кончился…
- Танки, пушки, весь боевой расчёт орудия остался там, на земле, а здесь я умер, — чётко осознал Александр, открыв глаза и рассматривая необычного цвета, розовато-жёлтые облака, торопящиеся куда-то, по такому же, розовато-жёлтому небу. – Слава богу, всё закончилось… Странно всё-таки, что ничего и нигде не болит… Грудь чуть-чуть, голова… Но почему должно что-то болеть, если я умер? Так и должно быть. Розовые облака… красиво…
Рука, машинально смахнувшая землю, неожиданно засыпавшую лицо, оказалась в чём-то липком и тёплом. – Ну вот и кровь, значит, я прав. А кровь может быть и не моя, может это кровь Хайруллина, а я умер как-то по-другому… Тьфу, как горько, — Саша сплюнул горьковатую жидкость, затёкшую в приоткрытый рот, — тьфу! Что это такое?
С трудом сев на корточки, он оглядел то, что ещё недавно было образцово оборудованным окопом. Заряжающий, Борис, лежал ничком под станиной орудия. Правое колесо пушки оторвало и отбросило неведомо куда, отчего сама пушка нелепо завалилась набок, в свежую, дымящуюся воронку. Щитовое прикрытие было смято, как бумага, а противооткатный механизм разорван в клочья. Подносящий, Иван, лежал навзничь, неестественно вывернув голову, рядом с развороченным снарядным ящиком, всё ещё сжимая руками подготовленный к выстрелу снаряд.
- Чёрт, это же «Стеол», — продолжал отплёвываться Александр, — в противооткатном механизме вместе с накатником его почти ведро! – Зрение приходило в норму, чего не скажешь о слухе – лишь громкие уханья разрывов отдавались где-то в голове, а протёртые глаза хоть и слезились, но розово-жёлтая пелена постепенно уходила. – Значит, я жив! Значит, нужно – к своим! Просто так меня не убить! Мне гадалка нагадала, что не убьют... Нагадала, что утону — дура... Да нет, не утону, я ещё повоюю! Здесь скоро будут немцы… К нашим, к нашим! Мужики, вернусь, обещаю… Я вернусь с победой и всех вас найду, а сейчас – к нашим, на левый берег. – Он подтянул за ремень, валявшийся рядом, карабин, осмотрел изогнутый ствол, развалившееся цевьё, аккуратно прислонил его к стенке окопа и перелез через бруствер окопа.
Преодолев, по-пластунски, десяток метров, разделяющих окопы от обрыва, перевалился через край и, пролетев несколько метров в свободном падении, заскользил по склону, несколько раз перевернулся и уже кубарем скатился в воду.
- Ох и жарко же там, — вглядываясь в противоположный берег Волги, окутанный дымом, — произнёс рядовой Фролов.
- Это точно… Хотя слышь, бой-то кончился, — пытаясь расслышать происходящее вдалеке, — отозвался младший сержант Тимошенко. – Горит теперь всё… Что ж получается, кончили наших всех?
- Дурак ты Флор… Болтал бы меньше, мне бы спокойней было…
- Семён, смотри, плывёт кто-то! Стой! Запрещено! Стрелять буду! – Фролов передёрнул затвор винтовки и прицелился в центр расходившегося на воде круга. Вон смотри метров десять, от берега, не больше. – У меня приказ! Нельзя! Переплывать нельзя! Отступать нельзя!
- Стой, сдурел, что ли? Опусти ствол! Он всю Волгу переплыл, чтобы к нам попасть… Да он еле на воде держится! Щас утопнет, без твоей помощи… Не стрелять! – Семён скинул сапоги и с разбега бросился в воду…
- Женька, ау! Жень! С тобой всё нормально?! – Потянула за рукав Ольга своего брата, вставшего сказать тост, — Ты чё замер-то? Долго водку греть будешь? Тост же ждём…
-Да, да, минутку. Дорогие ветераны… — В нос ударил запах сирени, стоящей на столе, в прозрачной вазе, лоб покрылся испариной, а глаза, казалось, до сих пор режет сталинградской пылью и гарью и едким дымом пожарищ. – Да, простите, задумался, – солгал он себе и окружающим, поднимая рюмку на вытянутой руке. И вдруг сквозь стекло окна, за виноградной лозой и цветущими деревьями сада, он увидел тот самый высокий берег Волги, а на нём, свесив ноги с обрыва, сидели Сергей, Рустам, Борис и Иван… живые, улыбающиеся…
– Простите…
Семьдесят пятая годовщина Великой Победы. За праздничным столом, небольшого кубанского городка, в этот день всегда не хватало места всем желающим. С одной стороны, это было связано с количеством родственников, пришедших поздравить бабушку и дедушку с Великим праздником, с другой — близостью дома к парку Победы и мемориалу «Вечный огонь» – все знакомые, так или иначе, отдавшие честь и принявшие участие в праздновании на площади, считали своим долгом зайти к Александру Михайловичу и поздравить его лично. На протяжении десятилетий он надевал праздничный пиджак, украшенный орденской планкой, выходил со двора и присоединялся к праздничной колонне, проходящей мимо дома. Увы, но возраст брал своё, и вот уже несколько лет, как он просто выносил на улицу стул, садился и с нескрываемой гордостью и с улыбкой, приветствовал прохожих…
- Чё замер-то?
- Да нет, Олька, нормально всё… Просто смотрю, пять поколений людей за одним столом… Четыре из них не видели войны, благодаря первому… Кому сказать спасибо, что все эти четыре поколения появились на свет? Деду-орденоносцу, прошедшему всю войну или тем бойцам, которые не выполнили приказ и не стали стрелять? Удивительная судьба… Сами бросились спасать, представляешь? Бросились на помощь?! Кто знает, как бы повёл себя я, находясь там, на месте командира орудия, на месте своего деда, смог бы?.. Хватило бы у меня сил пройти всю войну? Ведь он рассказал мне только об одном-единственном дне! Даже не целом дне, а времени от рассвета до обеда! А теперь представь, тысяча четыреста восемнадцать дней и ночей... боли, страданий, смертей и подвигов… Знаешь, что ещё помню? Как только по телевизору показывали кадры кинохроники времён Великой Отечественной войны, дедушка садился, вот здесь, в кресло, напротив телевизора и внимательно вглядывался, сквозь текущие слёзы, в чёрно-белые, трясущиеся кадры... Мне кажется, теперь, я понимаю, что, а вернее кого он пытался разглядеть — живых сослуживцев, своих мужиков…
