Речь пойдет о трех послевоенных годах – с начала 1945 года, до весны 1948-го.
7 июня 1945 года я получил первый в своей жизни документ об образовании – Свидетельство об окончании начальной школы № 26 города Новосибирска. В нем все были пятерки, за исключением одной: по русскому языку письменно – 5, устно – 4. Эта четверка сильно огорчала меня – ведь все диктанты я писал без ошибок! Но правила, признаюсь, знал не на отлично. Сему виной была большая любовь к чтению – читал очень много и, благодаря хорошей памяти невольно запоминал написание слов. Поэтому я знал, как правильно написать то или иное слово, но не связывал это с конкретными правилами.
Мать была рада моим успехам – ведь ей самой так и не удалось закончить последний класс начальной школы. Но по опыту своему знала, что после этого уже можно чем-то заниматься более полезным, чем просто учиться. Она поделилась своими размышлениями с тетей Тосей:
- Просто не знаю, что с ним делать, парень растет, ему и одеться надо, и питание получше. Но не в люди же ему идти, или нянькой, как я пошла. А у меня уже и сил нету, и так на двух работах – уборщицей и курьером, а получаю копейки, на четверых не хватает.
Тося посочувствовала, и вдруг спросила:
- Ты не хочешь его в Суворовское училище отдать?
- А что это такое?
- Туда берут с этого возраста, содержат на полном государственном обеспечении кормят, одевают, в военную форму, учат по полной программе десятилетки. А потом отправляют в военные училища, по окончании которых они станут офицерами.
- Это было бы очень хорошо! Где же эти училища?
- Надо все в военкомате узнать. Моему Юрке предлагали, но он не захотел, говорит – дисциплина там строгая, а я и не настаивала, пусть при мне будет.
Мать пошла в военкомат. Пожилой майор вежливо выслушал ее и спросил:
- В каком звании был Ваш муж?
- Не знаю, но писал, что учился на курсах лейтенантов.
- Он их закончил?
- Нет, не успел.
- Это плохо. В Суворовские училища принимают только детей офицеров.
- А может все-таки можно, как-нибудь?
- Я понимаю Вас, но это закон, нарушить который я не могу.
Мать опустила голову и замолчала. Майор прервал паузу:
- Есть возможность принять Вашего сына в армию – воспитанником военного оркестра. Как у него с музыкальными способностями?
- Не знаю.
- Сейчас я дам Вам адрес, сходите к руководителю военного оркестра, побеседуйте с ним.
Мать сходила. Там ей сказали, когда можно прийти с сыном, и какие документы взять с собой.
В назначенный день и время мы пришли к руководителю оркестра. Им оказался моложавый симпатичный майор. Он пригласил нас в кабинет, в котором стояло пианино (я видел его впервые), стол и несколько стульев. Просмотрев мои документы – свидетельства о рождении и об окончании начальной школы, мягко предложил:
- Давайте будем знакомиться. Володя, ты любишь музыку?
- Не знаю.
Я действительно не знал. Мое знакомство с музыкой началось совсем недавно, после того, как мы приехали в Новосибирск. И оно было очень скромным – я слышал только то, что передавали по радио, и только тогда, когда был дома. Моя музыкальная память была совершенно пуста.
- Хорошо, давай послушаем тебя.
Он подсел к пианино, нажал одну из клавиш и, глядя на меня, сказал:
- Ну, давай, воспроизведи.
- Чего воспроизводить?
- Ты должен голосом воспроизвести этот звук, они должны зазвучать в унисон.
Слово «унисон» я услышал впервые, а издавать такие звуки, которые несутся из этого ящика, я посчитал просто невозможным – они же механические! А я – человек.
Тут вмешалась мать:
- Ну, что же ты молчишь? Ты пой!
- А что петь то?
- Один звук, гласную букву, - подсказал майор.
Я открыл рот и издал звук, похожий на вопль тонущего человека.
Помучившись со мной еще немного, майор устало произнес:
Хорошо, хватит. Давай ритмику проверим. Возьми карандаш, стучать умеешь? Будешь повторять за мной: сначала стучу я, потом – ты, но точно так же.
Здесь у меня кое-что получилось, но далеко не все. Майор вернулся за стол, еще раз посмотрел мои свидетельства и обратился к матери:
- Я понимаю Ваше положение. Мы могли бы взять его воспитанником, но… ему здесь будет очень трудно. Чтобы стать профессиональным музыкантом, посвятить этому свою жизнь, надо очень любить музыку и иметь определенные способности. А его способности, причем хорошие, они есть, но они не связаны с музыкой. Он может стать хорошим специалистом, но в другом деле. Взяв его к себе, мы просто поломаем ему жизнь.
Мать моча слушала, кивала головой. Потом поблагодарила его и мы с ней ушли. По дороге я спросил ее:
- Ма, так ты не отдашь меня в музыканты?
- Нет, сынок, не отдам. Будешь учиться в школе.
У меня словно камень с души свалился – я очень не хотел быть музыкантом.
Примечание. В последствии, уже обучаясь в техникуме, я все же "стал музыкантом", играл в духовом оркестре более двух лет.В моем музыкальном развитии очень помогло посещение Новосибирского оперного театра.
Наследие войны
Наступило. Перестали передавать сводки с фронтов Великой войны. В города и села стали возвращаться мужчины, участвовавшие в ней. Мы, жившие в глубоком тылу, не видели, сколько их и как они погибали в боях. Но здесь мы увидели, сколько и как их было искалечено.
Много появилось инвалидов, особенно бросались в глаза те, у кого не было обеих ног. Специальные коляски для них тогда еще нашей промышленностью не выпускались, и они делали сами то, что могли. Обычно это была плоская небольшая доска на четырех маленьких колесиках, в качестве которых использовались шарикоподшипники с разбитых и механизмов. Они за культи привязывали себя к этой платформе, в руки брали деревянные скобы, и. опираясь на них, передвигались по земле.
Тяжелее всего им было подниматься и выбираться из вагонов трамваев и пригородных поездов: они брались руками за один из поручней и. как по канату поднимались вверх или опускались вниз. При этом никогда не просили окружающих помочь им. И даже если им предлагали ее, они отказывались, отвечая с некоторым раздражением:
- Не надо, я сам.
В этом сказывалось их нежелание выглядеть беспомощными. Я никогда не слышал, чтобы они жаловались на судьбу, а к своей инвалидности относились с грубоватой иронией.
Те из них, у кого пенсия была невелика (бывшие рядовые и сержанты), старались помочь семье какой-нибудь подработкой. Многие становились чистильщиками обуви, работали в основном в районе вокзала, у кинотеатров, некоторые на толкучках продавали нехитрые поделки собственного изготовления. Никто из них не попрошайничал, хотя те, кто умел, играли на баянах или трофейных аккордеонах.
Некоторые инвалиды от постоянных болей и тяжелых условий жизни начинали пить. Я видел, как сравнительно молодая женщина везла по нашей улице на двухколесной повозке безногого мужа, видимо домой. А он, полураздетый, с багровым от алкоголя лицом, лежа играл на баяне и пел скабрезные частушки. Кто-то из прохожих пошутил:
- Да выбрось ты его в канаву! Зачем он тебе такой.
- Ну да! Не для того я ждала его четыре года, чтобы выбрасывать! Другие подберут. А что выпил, так к завтрашнему дню протрезвеет.
Война калечила не только тела людей, но и их психику.
Молодой офицер вернулся с фронта, женился на красивой девушке. Сначала все было хорошо. Но затем жена и теща стали упрекать его в том, что он слишком мало делает для семейного благополучия: денег мало приносит, жена плохо одета, а он целыми днями на службе. Его объяснения о том, что он не один такой, сейчас всем трудно, на жилье – еще очередь не подошла, в расчет не принимались: другие вон, добиваются и им дают.
Скандалы учащались, напряженность нарастала. И однажды офицер не выдержал – выхватил из кобуры пистолет и двумя выстрелами уложил обеих. Опомнившись, он позвонил в комендатуру и сдался приехавшим без какого-либо сопротивления.
Я стоял в толпе людей, наблюдавшим за происходящим. Видел, как выносили тела убитых женщин и положили в открытый кузов автомобиля. Одеты они были в приличные и, на мой взгляд, красивые платья, обе невысокого роста и достаточно полные. Меня поразило то, как вибрировали их тела при движении автомобиля по неровностям дороги – как будто они были сделаны из резины и наполнены водой.
Мне было очень жаль этих бедных, глупых женщин. Жаль было и офицера, который вернулся с войны живым, а теперь мог получить высшую меру наказания – расстрел.
Но, это все – темная, жестокая сторона влияния войны на человека. Была и светлая.
В 1945-м году из вооруженных сил было демобилизовано 3,3 миллиона военнослужащих, а всего за период до 1948 года – 8,5 миллиона человек. Много новых людей пришло на предприятия, в органы местного самоуправления, в школы, милицию. Они, прошедшие суровую школу войны и фронтового братства, обладали, в большинстве своем, обостренным чувством справедливости, товарищества, бескорыстности, стремлением помочь слабым.
За годы войны, когда милиция была крайне малочисленна, расплодились воровские и разбойничьи шайки, стали вести себя нагло и самоуверенно. О «черной кошке» я услышал почти сразу по приезду в Новосибирск, когда о фильме «Место встречи изменить нельзя» и речи не было. Видимо, этот бандитский кураж и желание запугать людей распространился на многие города. Они грабили запоздалых прохожих, вламывались в дома и квартиры, но излюбленными объектами их нападений были небольшие магазины и склады. Тем более, что охранялись они чаще всего пожилыми людьми, инвалидами и женщинами. Бандиты не щадили никого, и их действительно боялись.
Но, как только ряды милиции пополнились фронтовиками, усилились военные гарнизоны, этому отребью был дан решительный бой. В нашем городе, вдоль берега реки Оби, было построено большое количество частных домов. Многие из них – без разрешения городских властей, они не имели ни номеров, ни названия улиц потому этот район получил прозвище «Нахаловки». Там легко было укрыться тем, кто не дружил с законом. Когда милиция вместе с военными стали проводить там зачистки, то обнаруженные запасы ворованных вещей и продуктов вывозили оттуда машинами. Спрятано это все было в тайниках, оборудованных в двойных стенах построенных там домов и сараев. Многих бандитов и их пособников арестовали. Разговоры о черной кошке вскоре прекратились.
С первого сентября 1945 года я начал учиться в 5-м классе мужской средней школы № 10, которая находилась недалеко от театра «Красный факел». Это было большое кирпичное здание с просторными и светлыми классными комнатами. Теперь нас учила уже не одна учительница, а по каждому предмету – своя. Наши отношения изменились. Если до этого наша учительница была почти как второй отец, которая знала , чему и как нас научить, то теперь перед нами появлялся специалист, который раскрывал нам тайны природы и человеческих знаний, в какой-то одной, определенной области. Но появилась и еще одна учительница, которая интересовалась нашей учебой по всем предметам, и помогала, как могла – классный руководитель.
В нашем классе это была Зинаида Феофановна, учительница ботаники, которую я вспоминаю до сих пор с самым теплым чувством. По сути, она стала для меня второй матерью, тем более, что у первой просто физически не хватало времени на все, что было необходимо мне, как школьнику – подростку. Классная учила меня не столько тому, как надо правильно учиться в школе, сколько тому, как надо правильно жить: как вести себя в различных жизненных ситуациях, что хорошо, а что - плохо, всегда интересовалась нашими семейными делами, следила за тем, как я был одет и обут. И, хотя я не очень любил ботанику, но очень старательно учил ее, чтобы не огорчать Зинаиду Феофановну и иметь пятерку по ее предмету, как и по другим, более интересным.
Наконец-то я попал в хорошую школу, к хорошим учителям и потому учился с удовольствием и вполне успешно. Вскоре, по результатам учебы я стал лучшим учеником в классе. Надо сказать, что тогда это слово «лучший» или «первый» никто не употреблял, просто это знали все, знал и я, но совершенно этим не гордился, поскольку считал, что если можешь учиться отлично, значит должен это делать. Если у других это не получается, значит они не могут, либо из-за отсутствия способностей, и таких надо жалеть и помогать им, либо из-за безответственности, которая проявляется как лень или безалаберность, неорганизованность, и таких надо вразумлять, мягкими или жесткими мерами, в зависимости от характера и уровня сознания. Эти педагогические нюансы я осознал значительно позже, а тогда мною руководила больше интуиция.
В шестом классе у нас появился новый ученик по фамилии Медведев, кажется его звали Мишей. Он был невысокого роста, с огненно – рыжими волосами, конопатый, с несколько раскосыми зелеными глазами и сильно выдающимися вперед зубами, по национальности – еврей. Миша был очень подвижен, напорист и совершенно не имел понятия о скромности. Он очень смело говорил о таких интимных вещах, о которых мы и думать не смели. Увидев нашу стенную газету, которая называлась «За учебу», он тут же переставил местами буквы «уч» и «за» и громогласно стал читать вновь придуманное название. Для нас это было дико, но одергивать его никто не стал. Все ребята нашего класса быстро усвоили, что если кто-то осмеливался сделать ему замечание, или начинал возражать, то тут же в ответ получал такой залп всяких словесных мерзостей, что пропадало всякое желание делать это еще раз.
Но учился он хорошо. Знания у нас с ним были примерно одинаковыми, но его активность подавляла не только меня, но и многих других, и потому он стал считаться в классе абсолютным лидером.
Пусть не подумает читатель, что вследствие уязвленного самолюбия уже тогда у меня могла зародиться нелюбовь к евреям. Ни о каком антисемитизме тогда и речи не было. Провозглашенный в Советском Союзе принцип равенства наций и интернационализма не был пустой декларацией. Он был принят подавляющим большинством наших людей, стал нормой отношений.
Правда, в отношениях взрослых к евреям чувствовался оттенок добродушной иронии, но не более того. Это проявлялось в некоторых анекдотах, шутках, частушках. Вот в таких, например, - того времени.
Песенка на два голоса:
- Мы смело в бой пойдем…
Евреи: и мы за вами…
- И как один умрем…
Они же: мы не туда попали!
Или на вопрос, что такое сверхшум? Ответ гласил: еврей на войну собирается.
У людей каждой национальности есть свои особенности, которые общепризнаны на основе практики жизни: немногословие прибалтов и скандинавов, яркая эмоциональность южан, экономность, переходящая в скупость белорусов, шотландцев, болгар – габровцев.
Одной из особенностей евреев считается их панический страх перед угрозой смерти. Поэтому во время войны они преимущественно находили службы или профессии подальше от передовой: корреспондентами, артистами, медиками, работниками тыловых органов –продовольственных, вещевых, технического обслуживания.
Те, кто непосредственно участвовал в боевых действиях, относились к ним с пониманием: ну что с них взять, люди они нервные, чувствительные, слабые. Однако, все это я узнал гораздо позже, а в то время к евреям, как и к людям других национальностей, я относился не хуже и не лучше, чем к себе самому.
Учился в нашем классе другой мальчик-еврей, по фамилии Вейшторт: тихий, спокойный, с внимательным взглядом серых глаз, обрамленных густыми ресницами. Мы с ним очень подружились. Когда по программе физики стали изучать электричество, оба увлеклись идеей создания электромоторов. К сожалению, мне удалось достать только электрическую батарею, больше ничего не было. И тогда Вейшторт подарил мне изготовленный им ротор – моей радости не было предела! Остальное я быстро доделал и мы с удовольствием наблюдали, как работает наше изобретение.
Трудно, но живем
Однажды, руководитель кружка объявил нам:
- Так, ребята, нам нужно сделать несколько десятков детекторных приемников. Мы будем помогать радиофицировать поселки и деревни, в которых нет электричества.
Почти все члены кружка с удовольствием включились в эту работу. Она была несложной: кристаллический детектор, сопротивление и конденсатор, гнезда для подключения антенны и наушников – все это можно было уместить в коробочку, величиной не более спичечной. Такой приемник не требовал питания, достаточно было одной, более иль менее протяженной антенны.
Наконец настал день, когда можно было ехать. Это было в начале марта, погода стояла холодная, за зиму нападавший толстый слой снега только еще начинал подтаивать. Из Новосибирска выехали поездом, во второй половине дня. Высадились на каком-то безлюдном полустанке – одно маленькое здание, и в нем – один дежурный в железнодорожной форме. Он объяснил нам, что до нужного поселка лучше всего добираться по железнодорожным путям, ибо санный путь ведет в другое село, и нам придется идти чуть ли не по кругу. Затем он отвел руководителя в сторонку и еще о чем-то настойчиво предупредил.
И мы пошли по путям. Время уже было позднее, на небе – ни луны, ни звезд, полная темнота, под ногами с трудом различаем шпалы. Примерно через час впереди появился свет, руководитель громко приказал нам:
- Навстречу идет поезд, всем сойти с рельсов на обочину! Никуда не двигаться, пока он не пройдет!
Но сойти оказалось непросто – слева и справа от путей были наметены огромные сугробы, мы шли между ними, как в туннеле. Ребята постарше стали быстро карабкаться наверх, но у меня это не получилось: на этом участке стенки сугроба были слишком высокими и почти отвесными. Проделать в нем ход тоже не удавалось – наружный слой снега подтаял и замерз, превратившись в толстую корку льда. С трудом нашел небольшое углубление и вжался в него спиной. И тут подошел поезд, товарный. Мимо с грохотом покатились огромные колеса, с бортов вагонов свисали какие-то острые железяки и проносились буквально над моей головой. И длился этот кошмар довольно долго. Наконец, прогрохотал последний вагон, и я вздохнул с облегчением. Руководитель проверил, все ли на месте и мы двинулись дальше.
В село пришли поздно, но нас там встретили и разместили на ночлег в хорошо натопленной школе. Даже ужин организовали: дали парного молока целую флягу – пей, сколько хочешь, и крынку мёда – тоже всем хватило. Очень не хватало хлеба, но у селян его просто не было – продуктовых карточек они не получали.
С утра принялись за работу. Главная сложность – натянуть антенну на достаточно большой высоте. Но материал для стоек у крестьян, как правило, был (жерди, колья и пр.), а лазить по крышам домов и сараев многие из нас умели и неплохо. Все приемники, которые мы привезли с собой, были установлены.
Никогда не забуду картинку: пожилой бородатый мужчина, прижав к уху наушник, начал слушать передачу широковещательной станции. Подержав немного наушник, он опустил руку и недоверчиво посмотрел на нас, тех ребят, которые работали у него во дворе. Потом опять поднес наушник к уху и в полном изумлении воскликнул:
- Говорит ведь! Ты посмотри, говорит ведь!
Он еще много раз повторял эту фразу, как будто пытался убедить людей в чем-то невероятном.
Селяне тепло провожали нас, а мы радовались тому, что сделали хорошее дело - все приемники , сделанные нашими руками, работали и радовали людей
Весна и 1946 года были солнечными, без дождей. Нас, детвору, это радовало. Подсохли школьные спортивные площадки, занятия по физкультуре стали на свежем воздухе.
Однако, хорошая погода для нас, стала плохой для сельского хозяйства. Страну поразила засуха. Пострадали Поволжье, Центральный Черноземный район, Северный Кавказ, Украина, Молдова. Зерна собрали в 2,2 раза меньше, чем в 1940-м году. Намечаемая отмена хлебных карточек не состоялась.
Очень трудно было пропитаться, особенно таким семьям, как наша. Государство, еще не оправившееся от последствий войны, делало все возможное, чтобы помочь людям. Для детей дошкольного возраста было введено бесплатное одноразовое питание. Его выдавали в специальных столовых, на вынос, родителям или старшим детям, по талонам. У нас эта обязанность легла на меня.
Мать, перед уходом на работу, оставляла мне набор кастрюлек, и я шел пешком в эту столовую получать две порции обеда – на Риту и Таню. Летом я брал их с собой: маленькую Таню сажал себе на шею, придерживал ее одной рукой, а во второй нес сумку с кастрюльками, Рита держалась за нее или за рукав моей одежды. Ходить было далеко, на Красный проспект, это километра полтора. Но, молодые босые ноги не знали усталости. По деревенской привычке летом я всегда ходил босиком, впрочем летней обуви у меня практически не было. Однако, если в деревне по тропинкам и грунтовым дорогам ходить было вполне безопасно и даже приятно, то здесь, в городе, приходилось смотреть на дорогу в оба глаза, и запоминать места, где можно повредить ноги.
Полученные в столовой порции мать старалась растянуть для питания сестренок на целый день, добавляя что-нибудь из своего. А мы с ней питались довольно скромно, в основном – картошка и хлеб, которого, кстати, всегда не хватало..
Детям школьного возраста выдавались бесплатно все учебники и тетради. Тем, чьи отцы погибли на фронте, выдавали также бесплатно зимнюю одежду и обувь, обычно – к началу занятий.
И в школу, и в столовую детского питания мне приходилось ходить мимо большой обувной мастерской, которая располагалась через дорогу- напротив цирка Шапито. В ней работали расконвоированные военнопленные, в основном румыны. Их много попало в плен под Сталинградом, где было разгромлено не менее двух румынских армий.
Как то я остановился возле открытой двери этой мастерской. Мне было интересно наблюдать, как черноволосый усатый мужчина, ловко орудуя нехитрыми инструментами, чинил обувь. Он обратил на меня внимание и пригласил войти, посадил на табурет. Продолжая работать, спрашивал, сколько мне лет, в каком классе учусь, есть ли у меня братья и сестры. Узнав, что мой отец погиб, посочувствовал и рассказал, что дома у него жена и двое сыновей, один такой же, как я. Он очень хочет с ними встретиться, но не знает, когда вернется домой. Мне льстило то, что он разговаривал со мной, как со взрослым. Очень не хватало общения с отцом. Я завидовал далекому румынскому сверстнику – он надеялся когда-нибудь увидеть своего отца, я же – никогда.
Работали в Новосибирске и другие военнопленные. Так, немцы участвовали в строительстве оперного театра и делали это неплохо. Здание этого театра по своей архитектуре и размерам считался третьим в Советском Союзе. Удивило меня то, что оказывается военнопленных кормили лучше, чем своих: хлеба им выдавали по килограмму на человека, тогда как рабочий получал всего 600 граммов в день.
Наступил 1947 год Моя учеба в 6-м классе шла хорошо. В этой школе была большая библиотека и я стал ее постоянным и довольно жадным читателем. К сожалению времени для чтения оставалось мало: после учебы – работа по дому, походы в столовую, в магазин – за хлебом, надзор за сестренками и прочее. Свободное время начиналось тогда, когда мать и девочки ложились спать. Но после этого мать не разрешала включать свет – ведь все четверо находились в одной комнате. Тогда я нашел «хитрый» способ: ставил под кровать электробатарею, подсоединял к ней маленькую лампочку, и, когда все засыпали, укрывался с головой одеялом и там включал «индивидуальное» освещение, а книжка уже заранее была положена под подушку. Иногда мать просыпалась и, если я не успевал замаскироваться под спящего, то получал взбучку. Но, как только она вновь засыпала, я продолжал свои путешествия по другим странам, в другие времена.
Наибольший интерес у меня вызывали рыцарские и приключенческие романы, а затем возникла многолетняя любовь к научной фантастике. Исчерпав возможности библиотеки, я, как и многие мои сверстники, стал доставать книги на обмен. Если у меня оказывалась хотя бы одна интересная книга, я мог давать ее почитать своим товарищам, и получать от них взамен то, что было у них. Таким образом я доставал большую часть интересных для меня книг.
В конце года, 14 декабря, были отменены, наконец, хлебные карточки. В этот день, с раннего утра, возле продуктовых магазинов собрались громадные очереди. Все опасались, что хлеба не хватит, можно остаться голодным. Но, когда началась свободная продажа, хлеб стали регулярно подвозить. Видимо власти предвидели эту ситуацию и заранее подготовили запасы продуктов. Постепенно очереди стали уменьшаться и, наконец, совсем исчезли.
Отмена карточек не означала, что все будут есть столько, сколько захотят. У большинства людей для этого просто не хватало денег. Мне, всей нашей семье, и многим из тех, которых я знал, еще долгое время не хватало хлеба.
Почему мы выжили
Если бы жизнь нашей семьи повторилась сейчас, мы, конечно, не выжили бы. Ну что могла сделать наша мать: женщина без образования, даже школу не закончившая, без мужа, без жилья и с тремя детьми на руках? Мы почти ежедневно видим по телевидению, что с такими семьями происходит. Не имея возможности прокормить детей, мать, от голода и болезней, которые без денег сейчас лечить невозможно, а еще больше от горькой безысходности, скорее всего покинула бы нас, и этот мир, так же рано, как и ее мать.
Я, при моем активном характере, стал бы бродяжкой. Чтобы получить профессию, сейчас тоже нужны деньги. Даже на рабочего завода выучиться негде – исчезли ПТУ и школы ФЗО. Примкнул бы к каким-нибудь криминальным группам, и, если уцелел, то основную часть жизни провел бы в тюрьме. А сестренки? Без семьи и образования – один путь – на панель. А там жизнь - гнусная и короткая. И это при том, что в стране производится все, магазины забиты продуктами и товарами, а сытые дяди в парламенте утверждают триллионные бюджеты.
А что было тогда?
За время войны было разрушено более 1700 городов и поселков, почти 32 тысячи предприятий, более четырех тысяч железнодорожных станций, 70 тысяч деревень, 25 миллионов человек осталось без жилья. Парк автомашин уменьшился почти в 4 раза, а те, что остались, были крайне изношены. Производство в целом упало до уровня начала 30-х годов: выпуск тканей по сравнению с 1940-м годом уменьшился в 2,5 раза, обуви – в 4, культурно-бытовых товаров – в 10 – 13 раз. Общий ущерб от войны составил 14 годовых довоенных бюджетов.
Трудно было с продовольствием – в 1945 году зерна собрали в 2 раза меньше, чем в 1940-м, в 1946-м –засуха.
Острая нехватка рабочих во всех отраслях народного хозяйства. Поэтому в мае 1946-го было создано специальное министерство – трудовых резервов, которое занималось учетом, подготовкой и распределением рабочей силы. Расширялись старые и создавались новые учебные заведения, в том числе – ремесленные и железнодорожные училища (в дальнейшем – производственно-технические - ПТУ), школы фабрично-заводского обучения (ФЗО). К началу 1948 года в них обучалось свыше миллиона человек.
И, конечно, их учили бесплатно. Мало того, их одевали – выдавали форму, обували, обеспечивали питанием. После окончания училища – обязательно устраивали на работу, хотя желающие могли продолжить учебу дальше.
Ориентирование на труд, полезную деятельность, начиналось уже в общеобразовательной школе, где организовывались различные кружки и секции. Широкое распространение получили станции юных техников и натуралистов, а также детско-юношеские спортивные школы, где все было бесплатным. Каждый желающий мог выбрать себе интересующее его занятие. Тогда практически не было праздно шатающихся подростков, и тем более употребляющих алкоголь или наркотики. И, хотя много было сирот и безотцовщины, но никто не был забыт, никто не был брошен.
Хорошо налаженная социальная помощь позволяла выжить всем, даже самым бедным. Я уже писал, что остро нуждающимся помогали с питанием и одеждой – никто не рылся на помойках. Хотя, таких богатых помоек, как сейчас, тогда не было, потому что жирующих богачей не было.
В плане социальной справедливости хотелось бы отметить грамотное, на мой взгляд, проведение денежной реформы 1947 года.
После окончания войны денег в обращении находилось в 4 (!) раза больше, чем до ее начала. Много было фальшивых купюр, выпущенных немецко-фашистскими оккупационными властями. Большие суммы находились в руках криминальных элементов, скупщиков краденного, спекулянтов. Поэтому обменный курс по деньгам, приносимым гражданами в банки, был 10:1, - за десять старых рублей – один новый. Но зарплата и все другие трудовые доходы выплачивались по курсу 1:1. У подавляющего большинства населения никаких накоплений не было, поэтому простые, честные люди нисколько не пострадали.
Последовавшая затем отмена карточной системы (которая, кстати, была проведена в Советском Союзе на два года раньше, чем в основных европейских странах) не привела к резкому разрыву в уровне обеспеченности. Все, кто работал, а работали все трудоспособные люди (государство обеспечивало 100% занятость) могли обеспечить себя и свою семью не ниже прожиточного минимума.
Этому способствовала и льготная (для всех!) оплата жилья и коммунальных услуг. В нашей стране она составляла всего 3 – 5 % от заработка, тогда как в капиталистических странах – до 20 %. Медицинское обслуживание было на довольно высоком уровне и абсолютно бесплатно. О даче взяток тогда и понятия не было.
За период с 1946 по 1950 годы было проведено три (!) снижения цен на основные продукты и товары. Ни одна другая страна не могла себе этого позволить.
Все это стало возможным благодаря действительной, не на словах, а на деле социально ориентированной экономике. В стране была создана система общественных фондов потребления,которые формировались на 90% за счет государства и только на 10% за счет граждан. За их счет и обеспечивались все льготы и низкие цены.
Предвижу яростные вопли либералов: «А откуда государство брало эти деньги, эти 90%? Оно же забирало их у работающих, потому и зарплаты были такими маленькими!» Отвечаю.
Да, по сути, государство оставляло прибыль себе. Но, во-первых, государство было единственным лицом, которое взымало эту прибыль. Теперь же каждый владелец любой фирмы это делает. И, пока произведенный товар попадет к покупателю, он пройдет через длинную цепочку промежуточных его владельцев, посредников. И каждый из них будет начислять себе прибыль, увеличивая цену. Эти начисления могут составлять до 50 – 100%.
Во- вторых, многие из владельцев фактически не работают на своих фирмах, поручая это наемным менеджерам. А занимаются они только тем, что ищут способы увеличения прибыли, причем любые: часто не совсем порядочные, а иногда и просто вредные. Такие владельцы образуют целый социальный слой рантье, а по сути – паразитов, живущих за счет работающих.
В-третьих, владельцы крупных фирм или капиталов тратя огромные средства на личную роскошь: строят дворцы, покупают сверхдорогие автомобили, яхты и даже спортивные клубы. Но деньги – это эквивалент труда. Это значит, что богач, используя им же созданные законы, присвоил себе труд огромного количества людей и потратил его на совершенно бесполезные вещи. Ведь даже ему они мало что дают, кроме гордыни и тщеславия, а для тех, кто их создал, действительно заработал – вообще ничего.
В социалистическом государстве эти же деньги тратились на то, чтобы материализовать права людей на образование, медицинское обслуживание, возможность пользоваться доступным жильем, транспортом, продуктами и товарами. Это было общественное устройство, которое служило всем его гражданам.
Хотелось бы спросить идеологов капитализма: почему так стремительно растут преступность, коррупция, появилось новое зловещее явление – терроризм? Столь же стремительно развиваются такие общественные болезни, как проституция, наркомания, алкоголизм, в чем причина?
С грустью смотрю на тех детей и подростков, которые в мирное время остались без отцов, а их матери не могут найти работу. И никто, даже государство, не гарантирует им такой возможности. Ельцинская конституция лишила ее такого права. Кто из них выживет?
Но, вернемся в прошлое. Наступил 1948 год. Я учился в 7-м классе – последнем для меня классе средней школы. Я уже знал, что по его окончании буду выбирать себе такое учебное заведение, которое даст мне профессию и позволит работать. Правда, однажды, мать робко спросила меня:
- Сынок, может, ты хочешь дальше учиться? После 10-го класса можно в институт пойти, высшее образование получить, ты ведь хорошо учишься.
- Нет, Мама, не хочу. Пойду в техникум, или еще куда, только в школе не останусь.
Это не значило, что школа мне надоела. Я бы мог и дальше учиться. И мать я понимал: не имевшая никакого образования, хотя в юности очень хотела учиться, она мечтала, страстно желала, чтобы ее дети выучились. А высшее образование для нее означало что то очень высокое, важное. Но, я видел, как трудно ей одной тянуть нас троих, в какой бедности мы живем. И мне очень хотелось как можно быстрее стать ее помощником. А мысль о том, что я буду еще три года сидеть у нее на шее, была для меня просто ненавистна.
Мать молча согласилась, предоставив мне полную свободу выбора будущей профессии.
Конец 1 главы.
Продолжение:
Предыдущая часть: