— Забыла, кто платит за всё это? Тогда иди и попроси денег у мамы! — Игорь бросил эти слова, как плевок в лицо, и отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен.
Вероника замерла посреди кухни, сжимая в руке измятый чек. Двести рублей на мороженое. Двести рублей, которые она потратила на себя, не посоветовавшись. Двести рублей из её собственной зарплаты. И снова этот унизительный тон, снова напоминание о том, кто здесь главный.
— Ты прав, — тихо произнесла она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Прости.
В их пятилетних отношениях она давно научилась уступать. Так было проще. Игорь всегда знал, как должно быть правильно. Игорь всегда контролировал каждую копейку — ради их общего блага, ради их будущего, ради того, чтобы «жить по средствам, а не как твои подружки, меняющие мужиков как перчатки». Он был твёрд, надежен и основателен. Пять лет назад эти качества казались ей воплощением мужественности.
Вероника прошла в спальню, бесшумно прикрыв за собой дверь. Села на край кровати, механически разглаживая складки на покрывале. За окном догорал апрельский вечер, и Москва постепенно зажигала огни. Сорокалетняя женщина с двумя высшими образованиями, руководитель отдела в крупной компании, отчитывается за двести рублей на мороженое.
Телефон в кармане завибрировал. Сообщение от матери: «Верочка, не забудь завтра забрать документы из налоговой. И заезжай на ужин — я пирог испеку!»
Документы. Завтра пятница, последний день, когда можно забрать выписку о праве собственности, необходимую для налогового вычета. Верочка совсем забыла. Квартира, в которой они жили с Игорем, досталась ей ещё до знакомства с ним — она купила её сама, на накопления и с помощью ипотеки, которую выплачивала шесть долгих лет. Когда они съехались, Игорь настоял на том, чтобы взять все расходы по содержанию жилья на себя. «Я мужчина, я должен обеспечивать семью», — сказал он тогда. А Вероника молча согласилась, чувствуя в этом проявление заботы.
Но постепенно забота превратилась в контроль. Сначала он просил отчитываться за крупные покупки, потом — за любые траты. Потом появились выговоры за «нерациональное использование средств». А потом — вот это унизительное «забыла, кто платит за всё это?»
Ирония ситуации вдруг ударила её, словно обухом по голове. Он делает ей выговор за расходы в её собственной квартире. Он контролирует каждую копейку, говоря о «своих» деньгах, но живет под крышей, которую она себе обеспечила.
Вероника почувствовала, как что-то внутри неё сломалось и тут же срослось заново, но уже по-другому. Она встала, подошла к шкафу и отодвинула стопку постельного белья на нижней полке. Вытащила папку с документами — синюю, с золотым тиснением «Документы». Папку, которую Игорь никогда не открывал. Внутри лежало свидетельство о праве собственности на квартиру. На её имя. Только на её имя.
Следующий день Вероника провела как в тумане. На работе она была собрана и эффективна, как всегда, но внутри клокотало что-то новое, незнакомое. В обеденный перерыв она сходила в налоговую, получила необходимую выписку и долго сидела в кафе через дорогу, перечитывая документ снова и снова. «Собственник: Калинина Вероника Александровна». Пять лет эти слова не имели для неё никакого значения. Теперь они звучали как гимн свободы.
К вечеру созрел план. Простой и ясный, как все гениальные идеи. Она заехала к матери, как и обещала. Надежда Петровна встретила дочь с тревогой во взгляде:
— Ты какая-то другая сегодня, Верочка. Что-то случилось?
— Нет, мама. Точнее, да. Но всё хорошо. — Вероника улыбнулась, чувствуя, как по щекам текут слёзы. — Знаешь, я, кажется, наконец-то проснулась.
Они долго говорили. Впервые за много лет Вероника рассказала матери всё — о контроле, о необходимости отчитываться за каждую покупку, о том, как постепенно начала считать себя транжирой и неумехой. О том, как сжималась внутренне каждый раз, когда нужно было попросить денег на что-то для себя. О том, как Игорь раздраженно бросал ей деньги, словно подачку, заставляя чувствовать себя нахлебницей. В своей квартире. В квартире, за которую она платила шесть лет.
— Почему ты молчала? — тихо спросила Надежда Петровна, крепко сжимая руку дочери.
— Потому что он умеет всё обернуть так, что я чувствую себя виноватой. Потому что он говорит, что любит меня и хочет «как лучше». Потому что мне сорок лет, и я боялась остаться одна. — Вероника горько усмехнулась. — А теперь понимаю, что всё это время я и так была одна. Просто с надзирателем под боком.
К десяти часам вечера она вернулась домой. Игорь сидел в кресле, просматривая новости на планшете. При её появлении он кивнул, не отрываясь от экрана.
— Ужин в холодильнике, — сказал он. — Где ты была так долго?
— У мамы, — ответила Вероника, снимая пальто. — И в налоговой.
— В налоговой? Зачем?
Вероника достала из сумки папку и положила на журнальный столик перед ним.
— Мне нужна была выписка о праве собственности. На квартиру.
Игорь поднял глаза от планшета, его взгляд метнулся к папке, потом к Веронике. Что-то в её позе, в её лице заставило его насторожиться.
— И что? — спросил он с лёгким раздражением.
— Просто хотела напомнить, Игорь. Эта квартира принадлежит мне. Только мне. Я купила её за шесть лет до нашего знакомства и выплачивала ипотеку сама. Каждый месяц, без единой задержки.
Он нахмурился, отложил планшет.
— К чему этот разговор, Вероника?
— К тому, что ты вчера сказал. «Забыла, кто платит за всё это?» — Она обвела рукой комнату. — Так вот, за «это» заплатила я. И продолжаю платить — своим терпением, своей свободой, своим достоинством.
Игорь медленно встал. Его лицо исказилось от гнева и недоверия.
— Что за бред ты несёшь? Я пять лет оплачиваю коммуналку, ремонт, все расходы по дому! Я даю тебе деньги на твои женские штучки! Я покупаю продукты!
— Да, — спокойно кивнула Вероника. — И за эти деньги ты получил право унижать меня, контролировать каждый мой шаг, заставлять чувствовать себя никчемной и виноватой. Хорошая сделка, правда?
— Ты сошла с ума, — процедил он. — Иди спать. Завтра поговорим, когда ты успокоишься.
— Нет, Игорь. — Она выпрямилась, глядя ему прямо в глаза. — Завтра мы не поговорим. Потому что завтра тебя здесь не будет.
На несколько секунд повисла звенящая тишина. Потом он расхохотался — громко, почти истерично.
— Ты что, выгоняешь меня? Меня? Серьёзно? — Он шагнул к ней, навис, как грозовая туча. — А ты не забыла, кто...
— Нет, не забыла, — перебила она его, не отступая ни на шаг. — Я прекрасно помню, кто я. Собственник этой квартиры. И я хочу, чтобы к завтрашнему вечеру тебя здесь не было.
Его лицо исказилось от ярости.
— Ты пожалеешь об этом, Вероника. Очень пожалеешь.
— Возможно, — согласилась она. — Но сейчас я жалею только о том, что пять лет позволяла тебе обращаться с собой как с вещью. Как с кошельком, из которого можно черпать самоуважение, унижая другого.
Игорь резко развернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью так, что со стены упала фотография в рамке. Стекло разбилось, усеяв пол осколками. Вероника медленно опустилась на колени и начала собирать их — осторожно, один за другим. Под стеклом была их совместная фотография — улыбающиеся, счастливые, они смотрели в объектив на фоне моря. Три года назад, поездка в Крым. Она помнила, как нервничала тогда, покупая сувениры для мамы — Игорь не одобрял «бессмысленные траты». Помнила, как он отчитал её за слишком дорогой ужин в ресторане, хотя она сама за него заплатила. Помнила, как потом, ночью, он был особенно нежен, и она убеждала себя, что всё это — проявление заботы.
Вероника достала фотографию из разбитой рамки и долго вглядывалась в неё. Потом медленно разорвала на мелкие кусочки и выбросила в мусорное ведро вместе с осколками стекла.
Следующий день был субботой. Игорь не появлялся дома до вечера. Вероника провела день, методично разбирая его вещи. Она не выбрасывала ничего — аккуратно складывала одежду в чемоданы, книги в коробки, документы в папки. Без ненависти, без злорадства. С каким-то отстраненным спокойствием, будто выполняла рутинную работу.
В семь вечера открылась входная дверь. Игорь вошел, настороженно оглядываясь. Увидев чемоданы и коробки в прихожей, он замер.
— Ты действительно это делаешь, — произнес он не вопросительно, а утвердительно.
— Да, — просто ответила Вероника.
— После всего, что я для тебя сделал?
— А что ты для меня сделал, Игорь? — спросила она устало. — Ты давал мне деньги и взамен забирал моё достоинство. Это называется не «делать для кого-то», а «пользоваться кем-то».
— Я любил тебя, — сказал он с горечью. — По-своему, но любил.
— Возможно, — кивнула Вероника. — Только твоя любовь душила меня. Превращала в безвольную, запуганную тень. И я больше не могу так жить.
Он долго молчал, глядя на неё, будто видел впервые. Потом вздохнул, провёл рукой по лицу.
— Куда мне деть все эти вещи?
— Вызови такси. Я оплачу, — ответила она без издёвки, просто констатируя факт.
— Не нужно твоих денег, — огрызнулся он. — Обойдусь.
Следующий час прошёл в молчаливых сборах. Игорь несколько раз выходил, относя вещи в машину. Потом вернулся за последней коробкой. На пороге обернулся:
— Ты ещё пожалеешь. Поймёшь, что натворила, но будет поздно.
Вероника покачала головой:
— Нет, Игорь. Единственное, о чём я жалею — что не сделала этого раньше. Прощай.
Она закрыла за ним дверь, повернула ключ в замке. Потом привалилась спиной к стене и медленно сползла на пол. Слёзы текли по щекам, но она улыбалась. Впервые за долгое время она чувствовала себя целой. Настоящей. Свободной.
Вероника встала, прошлась по квартире, открывая окна. Весенний ветер ворвался в комнаты, унося застоявшийся воздух несвободы. Она вдохнула полной грудью.
«Это мой дом», — подумала Вероника. — «Мой. И я в нём хозяйка».
В кармане завибрировал телефон. Сообщение от матери: «Как ты, Верочка?»
«Впервые за много лет — прекрасно, мама», — ответила она, чувствуя, как внутри расцветает что-то новое и сильное. — «Я наконец-то дома».
За окном догорал апрельский вечер, и Москва зажигала огни. Сорокалетняя женщина с двумя высшими образованиями стояла посреди своей квартиры с ключами в руке и гордо поднятой головой. И впереди была целая жизнь — её собственная жизнь, принадлежащая только ей.