Сергей смотрел, как Дима рассеянно водит ложкой по остывшему борщу.
— Опять не ешь? — спросил он.
Дима поднял взгляд. В свои двадцать два он выглядел измотанным, с осунувшимся лицом и кругами под глазами.
— Не хочется. Спасибо, пап. Просто нет аппетита.
Сергей знал, что стоит за этим «просто».
— Что на этот раз? — спросил он. — Сердце? Давление? Шумные соседи?
Дима поморщился.
— Перестань. У неё действительно высокое давление. Врач подтвердил.
— И оно подскакивает именно когда ты собираешься ко мне приехать или встретиться с друзьями?
— Совпадение, — ответил Дима без уверенности.
Они оба знали: это не совпадения. Елена превратила болезнь в оружие — невидимое для окружающих, но смертоносное для близких. Особенно для сына.
— Дим, за восемь лет после развода твоя мать ни разу не пошла на поправку. И каждый её «кризис» случается, когда ты пытаешься жить собственной жизнью.
Сын напрягся, но не вскочил, как раньше.
— Я понимаю, к чему ты клонишь. Но не всё так просто.
— Что здесь сложного? Ты бросил университет из-за её «нервного срыва» перед сессией. Потерял работу, потому что она звонила каждый час. Ты...
— Хватит, — Дима встал. — Я знаю, что ты скажешь. Что она манипулирует мной. Что я должен начать жить ради себя.
— А разве нет?
— Не всё чёрно-белое, пап. Да, она зависит от меня больше, чем следовало бы. Иногда преувеличивает симптомы. Но она действительно больна. И одинока.
— Она одинока, потому что оттолкнула всех, кто пытался помочь, — сказал Сергей мягче. — Сестёр. Подруг. Соседей.
— Знаю. Просто... она моя мать. Я не могу её бросить.
Телефон Димы завибрировал — беззвучный режим, который он включал во время их встреч. Маленький акт сопротивления.
— Она? — спросил Сергей.
Дима кивнул, посмотрел на экран и побледнел.
— Что теперь?
— Упала в ванной. Не может встать. Скорая отказывается приезжать — нет мест.
В другой семье это вызвало бы панику. В их — горькую усмешку.
— В третий раз за месяц? И всегда, когда ты у меня.
— Я должен ехать, — Дима начал собираться. — Прости. Постараюсь приехать на следующих выходных.
Когда Дима ушёл, Сергей сел за стол, глядя в окно. Его сын умирал. Медленно, но верно. День за днём его жизнь утекала, поглощаемая бесконечными требованиями и мнимыми болезнями Елены.
Сергей тяжело вздохнул. Он тоже был виноват. Он позволил Елене манипулировать сыном после развода. Он был слишком мягок, слишком цивилизован, слишком боялся травмировать Диму семейными разборками. А в результате травма оказалась глубже и разрушительнее, чем мог бы нанести любой открытый конфликт.
Татьяна, соседка Елены, позвонила в три часа ночи.
— Сергей Андреевич? Извините за поздний звонок, — её голос дрожал. — Тут такое дело... Вашего сына скорая увезла.
— Что? — Сергей мгновенно проснулся. — Что случилось?
— Я точно не знаю, — замялась женщина. — Вроде в обморок упал, прямо у подъезда. Я шла с ночной смены, смотрю — лежит. Думала, пьяный какой-то, а потом узнала вашего Димку. Вызвала скорую, его в Первую городскую увезли. А Елена Викторовна... — она запнулась.
— Что Елена?
— Она даже не спустилась к скорой. Сказала, что ей нездоровится, и просила передать, чтобы врачи ей позвонили, когда выяснят диагноз. Я подумала, вам надо знать.
Сергей почувствовал, как что-то холодное и тяжёлое поселяется в груди.
— Спасибо, Татьяна. Я сейчас же поеду.
В больничном коридоре пахло хлоркой, болью и отчаянием. Сергей сидел на жёстком стуле у двери в палату, куда его не пускали — «часы посещений с девяти до двенадцати». В три часа ночи никакие уговоры не помогали.
— Истощение, — сказал дежурный врач, молодой парень с усталыми глазами. — Сильнейшее. Плюс анемия, авитаминоз, тахикардия. Он вообще ест нормально?
— Я... не знаю, — признался Сергей. — Он живёт с матерью. Мы в разводе.
Врач понимающе кивнул, словно эта история была ему знакома.
— Сын вам дорог? — неожиданно спросил он.
— Больше жизни.
— Тогда вытаскивайте его оттуда, — врач кивнул в неопределённом направлении, но Сергей понял, что он имеет в виду не больницу. — Такие, как он, не обращаются за помощью, пока не становится слишком поздно. У меня был однокурсник... — он осёкся. — В общем, вытаскивайте.
Елена появилась на следующий день. Она влетела в больничный коридор, где Сергей дремал на стуле, и сразу, без приветствия, накинулась с обвинениями:
— Это ты во всём виноват! Настраивал его против меня! Заставлял нервничать!
Сергей посмотрел на бывшую жену без привычной смеси раздражения и вины. Он увидел женщину, которая когда-то была красивой, а теперь осунулась, подурнела от бесконечных слёз и драм. Её глаза горели нездоровым блеском, а руки тряслись — то ли от волнения, то ли от ежедневных успокоительных, которые она принимала горстями.
— Здравствуй, Лена, — спокойно сказал он.
— Где мой сын? Я требую, чтобы его немедленно выписали! Я буду за ним ухаживать дома!
— Врачи не разрешают его перевозить. Ему нужен покой.
— Я его мать! — Елена повысила голос, и на них обернулась медсестра. — Я лучше знаю, что нужно моему сыну!
— Знаешь? — Сергей сжал кулаки. — Тогда почему он в больнице с диагнозом «истощение»? Почему он выглядит на все сорок в свои двадцать два? Почему он падает в обморок у собственного подъезда?
— Потому что ты с детства внушал ему, что я плохая мать! — зашипела Елена. — Потому что он разрывается между нами и чувствует себя виноватым! Потому что ты эгоист, которому нужно, чтобы сын только тебя любил!
В её словах была своя правда — искажённая, вывернутая наизнанку, но правда. Да, Сергей хотел, чтобы сын любил его. Да, иногда он показывал своё раздражение в отношении Елены. И да — он был недостаточно настойчив, когда нужно было защитить Диму от материнской любви, которая незаметно превратилась в медленный яд.
— Лена, — он понизил голос, — давай не будем ссориться. Дима болен. Ему плохо. Это главное сейчас.
Елена презрительно фыркнула:
— «Давай не будем ссориться» — твоя любимая фраза. Именно так ты избегал разговоров о наших проблемах. Именно поэтому я и ушла к Вадиму.
Сергей вздрогнул. Они редко упоминали эту тему — измену Елены, которая и стала началом конца. Обычно она предпочитала другую версию — что это он бросил её и сына ради молодой любовницы. Версию, в которую Дима поверил, потому что был подростком и потому что так проще было не считать предательницей собственную мать.
— Ты не ушла к Вадиму, — тихо напомнил Сергей. — Ты изменяла мне три года, а когда я узнал и предложил сохранить семью ради сына — ты выгнала меня из дома.
— Неправда! — закричала Елена, и её голос сорвался на визг. — Всё было не так! Ты всё искажаешь!
К ним подошла дежурная медсестра, немолодая женщина с усталым, но решительным лицом.
— Или вы прекратите шуметь, или вам обоим придётся покинуть больницу, — строго сказала она.
— Как это покинуть? — возмутилась Елена. — Там мой сын! Он нуждается в материнской заботе!
Медсестра смерила её холодным взглядом:
— А вот врачи считают, что он нуждается в покое. И ещё в нескольких килограммах веса, которые он потерял, видимо, из-за невыносимого стресса. Так что или вы успокоитесь, или я вызову охрану.
Елена поджала губы, бросила на Сергея испепеляющий взгляд и демонстративно села на стул в дальнем углу коридора.
На третий день Диме стало лучше. Его перевели из реанимации в обычную палату, и Сергей смог наконец поговорить с сыном.
— Как ты? — спросил он, присаживаясь на край больничной кровати.
Дима слабо улыбнулся:
— Жить буду. Глупо получилось, да? Упасть в обморок как какая-нибудь барышня из романа.
— Не глупо, а страшно, — Сергей осторожно взял сына за исхудавшую руку. — Врачи говорят, ещё немного — и могли быть серьёзные проблемы с сердцем.
Дима кивнул:
— Я знаю. Мне уже объяснили. Сказали, что я похож на узника концлагеря, только без колючей проволоки.
— Дим, нам нужно серьёзно поговорить.
Сын поморщился:
— Только не начинай про маму, ладно? Мне и так тяжело.
— Именно поэтому я и хочу поговорить. Потому что тебе тяжело, сынок. И с каждым годом становится всё тяжелее.
Дима отвернулся к окну. За стеклом кружились редкие снежинки — первый снег этой зимы.
— Я знаю, что ты скажешь, — тихо произнёс он. — Что мама манипулирует мной. Что она стала токсичной. Что я должен «перерезать пуповину» и начать жить своей жизнью.
— И что ты сам думаешь об этом?
Дима долго молчал, глядя на падающий снег.
— Я думаю... что боюсь, — наконец сказал он. — Боюсь, что если я откажусь прибегать каждый раз, когда она зовёт, с ней и правда случится что-то плохое. Боюсь, что однажды её угрозы покончить с собой окажутся не пустыми словами. Боюсь, что если я выберу себя — это сделает меня чудовищем, которое бросило больную мать.
— А ты не боишься, что если продолжишь так жить — однажды ты просто не выдержишь? — тихо спросил Сергей. — И тогда некому будет ухаживать за Еленой. И некому будет жить твоей жизнью.
Дима грустно усмехнулся:
— Я не уверен, что у меня ещё есть своя жизнь, пап.
В этот момент дверь палаты распахнулась, и вошла Елена. Не поздоровавшись с бывшим мужем, она бросилась к сыну:
— Димочка, солнышко! Как ты? Как ты мог так напугать меня?
Дима попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой:
— Всё нормально, мам. Скоро выпишут.
— Я договорилась с главврачом, чтобы тебя отпустили домой под мою ответственность, — затараторила Елена. — Я всё подготовила. Постелила чистое бельё, купила фруктов, сварила твой любимый...
— Нет, — перебил её Дима.
Елена осеклась на полуслове:
— Что значит «нет»?
— Это значит, что я останусь в больнице, пока врачи не разрешат выписаться. А потом я поеду к отцу.
Лицо Елены исказилось. Она бросила испепеляющий взгляд на Сергея:
— Это ты! Ты настроил его против меня! Воспользовался его слабостью!
— Мам, — голос Димы остался тихим, но приобрёл твёрдость, которой Сергей давно не слышал. — Папа тут ни при чём. Это моё решение.
— Какое решение? — Елена схватила сына за руку. — О чём ты? Ты не можешь бросить меня! Ты не можешь! Кто будет за мной ухаживать? Кто будет давать мне лекарства? У меня же сердце! Я умру без тебя!
Дима медленно высвободил руку:
— Мам, ты не умрёшь. Тебе нужно обратиться за помощью. Не ко мне — к врачам. К психотерапевту.
— Психотерапевту? — Елена взвилась. — Ты считаешь, что я сумасшедшая? Что у меня всё в голове? Что я выдумываю свои болезни?
Дима покачал головой:
— Нет. Я считаю, что ты больна. По-настоящему больна. Но не так и не тем, как ты говоришь. И я больше не могу быть твоим врачом, медбратом и эмоциональной подушкой. Потому что я тоже болен, мам. Посмотри на меня, — он обвёл рукой своё истощённое тело. — Я умираю рядом с тобой.
Елена издала странный звук — полустон-полувсхлип:
— Неблагодарный! Я всё для тебя... всю жизнь... а ты...
— Я люблю тебя, мам, — тихо сказал Дима. — Но больше не могу жить так. Для твоего и моего блага.
Елена обернулась к Сергею с перекошенным от ярости лицом:
— Я не позволю тебе украсть моего сына! Я подам в суд! Я докажу, что ты плохо на него влияешь!
— Мне двадцать два, мам, — напомнил Дима. — По закону я сам решаю, с кем мне жить.
Елена пошатнулась, схватилась за сердце:
— Мне плохо... Мне нужно лекарство... Дима, сынок, помоги...
Дима дёрнулся было с кровати, но замер, глядя на мать с болезненной смесью любви и отчаяния:
— Видишь, что происходит, мам? Я только заговорил об отделении — и у тебя сразу приступ. Это не любовь. Это... что-то другое.
Елена с застывшим выражением ужаса на лице смотрела на сына, словно не узнавая его. Потом резко развернулась и выбежала из палаты.
Сергей и Дима молча смотрели на закрывшуюся дверь.
— Ты правда решил? — тихо спросил Сергей.
Дима вздохнул:
— Я не знаю, пап. Это был порыв. Я увидел её, и меня словно прорвало. Но я не уверен, что у меня хватит сил.
— Я могу помочь, — Сергей осторожно сжал плечо сына. — Мы можем обратиться к специалистам. К юристам, если потребуется. К психологам для вас обоих.
Дима долго молчал, потом тихо спросил:
— Пап, скажи честно. Почему вы развелись с мамой? Она говорит, что ты её бросил ради другой. Это правда?
Сергей покачал головой:
— Нет, сынок. Всё было... сложнее. Я хотел уберечь тебя от правды, думал, так будет лучше.
— Я больше не ребёнок, — сказал Дима. — Расскажи мне всё.
Прошло три месяца. Дима сидел в светлой кухне отцовской квартиры, обложившись учебниками. Он заметно поправился, щёки округлились, в глазах появился блеск. Сергей, помешивая кофе, украдкой разглядывал сына, отмечая перемены.
— Чего ты улыбаешься? — спросил Дима, не отрываясь от конспекта.
— Рад, что ты вернулся к учёбе. Рад, что ты... возвращаешься к жизни.
Дима отложил ручку:
— Знаешь, я долго думал, что не смогу. Что буду чувствовать вину каждую минуту. Что буду просыпаться по ночам от мысли, что бросил её.
— А сейчас?
— Сейчас... — Дима задумался. — Сейчас я понимаю, что никогда не был по-настоящему сыном для неё. Я был... инструментом. Способом заполнить пустоту внутри. И когда она звонит и кричит, что я предатель, что я бросил её умирать — часть меня всё ещё верит в это.
Елена действительно звонила. Каждый день. Иногда плакала, иногда угрожала, иногда умоляла вернуться. Дима не мог полностью отключить телефон — всё-таки она была его матерью. Но он сократил общение до минимума, а недавно, по совету психолога, начал посещать группу поддержки для людей с созависимыми отношениями.
— Не могу сказать, что стало легко, — продолжил Дима. — И я не знаю, как всё сложится дальше. Но мне кажется, я начинаю понимать, где заканчивается здоровая любовь и начинается болезненная зависимость. И учусь отличать свои желания от того, что мне внушили.
Сергей подошёл к сыну и легонько взъерошил ему волосы — как в детстве:
— Я горжусь тобой, сынок. Правда.
— А я... — Дима запнулся, подбирая слова. — Я зол на тебя, пап. Зол, что ты не рассказал мне правду раньше. Что позволил маме превратить меня в эмоционального заложника. Что не боролся за меня сильнее.
Это было больно, но справедливо.
— Я понимаю, — кивнул Сергей. — И мне очень жаль. Я думал, что оберегаю тебя, не втягивая в наши с ней конфликты. А в результате...
— В результате я сам стал этим конфликтом, — закончил Дима. — Полем битвы между вами.
Они помолчали. За окном сыпал мелкий мартовский снег, обещая последние холода перед весной.
— Я говорил с врачом мамы, — неожиданно сказал Дима.
— И что он сказал?
— Что у неё действительно есть проблемы. Физические и психологические. Но она отказывается от системного лечения. Принимает только сильные успокоительные, когда становится совсем плохо. И что-то от давления.
— Мне жаль, — искренне сказал Сергей.
— Мне тоже, — Дима вздохнул. — Иногда я думаю — что, если бы я остался? Может, она бы пошла на поправку? Может, я предал её?
— А может, вы оба продолжали бы тонуть? — мягко спросил Сергей. — Ты — в созависимости, она — в своих страхах и болезнях.
Дима кивнул:
— Наверное. Знаешь, психолог в группе поддержки всё время говорит одну фразу: «Нельзя спасти другого человека, если он сам не хочет спасаться». Я только сейчас начинаю понимать, что это значит.
Телефон Димы зазвонил. На экране высветилось: «Мама».
Раньше он бросался к телефону, как пожарный на вызов. Теперь посмотрел на экран с грустью, но без паники.
— Ты ответишь? — спросил Сергей.
— Не сейчас, — Дима покачал головой. — Я перезвоню ей вечером. Сам. Когда буду готов.
Он вернулся к конспектам. Сергей смотрел на сына и думал, что материнская любовь — как огонь: может согреть, а может сжечь дотла. И иногда приходится отойти на безопасное расстояние — не чтобы предать, а чтобы выжить.
Где-то в глубине души он надеялся, что однажды Елена поймёт это. И тогда, возможно, их сын сможет по-настоящему вернуться к ним обоим — но уже не как заложник, а как взрослый человек, способный любить, не растворяясь без остатка в чужих потребностях.
НАШ - ТЕЛЕГРАМ-КАНАЛ