Я перемывала чашки уже третий раз. Пальцы скользили по мокрому фарфору, а в голове крутилась одна мысль — что-то не так. Виктор собирал вещи молча, методично складывая рубашки в чемодан, который обычно брал в командировки. Только сейчас в нем было слишком много вещей для обычной поездки.
— Твои запонки на комоде, — сказала я, чтобы просто что-то сказать.
Он кивнул, не глядя на меня. На кухне было тихо, только тикали часы, которые мы купили еще в девяностые, когда только въехали в эту квартиру. Три комнаты в панельке на окраине — не дворец, но наш дом. Мой дом.
— Лида, — вдруг сказал он, и я вздрогнула. — Я все решил.
Вода из крана капала мне на туфли, но я не могла пошевелиться.
— Я оставляю тебе всё, кроме квартиры, — сказал Виктор и положил на стол ключи от машины.
Чашка выскользнула из моих рук. Осколки разлетелись под ногами, как мои мечты о спокойной старости рядом с мужем.
— Квартиру? — прошептала я. — Но... это наш дом.
— Нет, Лида. Это недвижимость, которая оформлена на меня, — он говорил, как с клиентом в своем риэлторском агентстве. — У тебя месяц на поиск нового жилья.
Я смотрела на его седеющие виски и не узнавала человека, с которым прожила тридцать два года. Человека, с которым вырастила дочь в этих стенах.
— Виктор, давай поговорим, — голос дрожал, предательские слезы подступали к горлу. — Мы же можем...
— Прости, Лида. Я оставляю тебе машину, мебель, технику — всё, что хочешь. Но я начинаю новую жизнь. И эта квартира — мой стартовый капитал.
Он взял ключи от входной двери, оставив на столе автомобильные.
— Так нельзя, — прошептала я. — Так не делают после стольких лет.
— А как делают, Лида? — он впервые посмотрел на меня. — Тихо терпят до могилы?
Дверь захлопнулась. Я осталась одна среди осколков чашки и своей жизни, которая вдруг треснула по всем швам.
Что мне скажет Алина? Что скажут соседи? Но важнее — что я скажу сама себе теперь, когда мой дом, мой маленький мир, оказался просто "недвижимостью, оформленной на него"?
Нежеланные гости в чужом доме
Дверной звонок Алины всегда казался мне слишком резким. Сегодня он прозвенел, как сирена.
— Мам, ты просто не можешь там оставаться, — дочь металась по кухне, заваривая чай, который никто не собирался пить. — Переезжай к нам. Временно.
Это «временно» повисло в воздухе тяжелым облаком. Из комнаты доносились звуки телевизора — Костя, муж Алины, делал вид, что не участвует в разговоре. Я видела его напряженную спину, когда проходила в коридоре.
— Алиночка, спасибо, но я справлюсь, — я попыталась улыбнуться, но губы не слушались. — Может, сниму комнату...
— Какую комнату в твоем возрасте! — всплеснула руками дочь. — Мам, ты понимаешь, что он просто взял и выставил тебя на улицу? После стольких лет!
— Понимаю, — тихо ответила я, разглядывая свои руки с венами-ручейками. Руки, которыми я гладила его рубашки тридцать два года. — Он имеет право. Квартира записана на него.
— Имеет право? — Алина всплеснула руками. — А как же все эти годы? Как же...
Она не договорила, потому что в дверном проеме появился Костя. Он кашлянул и произнес, не глядя на меня:
— Лидия Сергеевна может пожить у нас пару недель, пока... ну, пока не решит, что делать дальше.
По его тону было ясно — пару недель, не больше. У них двухкомнатная квартира, шестилетний сын и собака. Я буду лишней.
— Я подумаю, — ответила я. — Завтра позвоню.
Мы все знали, что я не позвоню. И они не позвонят. Может, через неделю, из чувства долга.
Уже у двери Алина обняла меня и прошептала:
— Прости, мама. Я поговорю с Костей. Мы что-нибудь придумаем.
Я гладила ее по голове, как в детстве, когда она расшибала коленки.
— Все хорошо, доченька. Я же не на улице.
Пока.
Домой я шла пешком, хотя могла взять машину. Все трогать не хотелось. Как будто сейчас переверну страницу — и точно останусь одна. А так еще можно притвориться, будто все это временное недоразумение.
Про деньги Алина не спросила, а я не сказала. За тридцать два года совместной жизни своих накоплений у меня не было. Были «наши» деньги. Оказалось, что «наши» — это его. А моя пенсия едва покрывала коммуналку да лекарства.
Вот тебе и «уходит семья от меня», как в старой песне. Только не семья ушла — ушла почва из-под ног. И осталась лишь щемящая пустота от осознания: теперь я — нежеланный гость в чужом доме. В доме, где каждый уголок помнит мои шаги.
На весах правосудия
Табличка «Бесплатная юридическая консультация» была потертой, как моя жизнь. На деревянной скамейке в коридоре сидели такие же потерянные люди — с бумагами, зажатыми в руках, и потухшими глазами. Мы все ждали чуда, которое вряд ли могло произойти.
— Лидия Петровна? — женщина в строгом костюме выглянула из кабинета. — Проходите.
Юрист Наталья Андреевна оказалась моложе, чем я ожидала. Наверное, лет сорок. Возраст моей Алины. Она быстро пролистала мои документы, нахмурилась, постучала ручкой по столу.
— Ситуация непростая, — сказала она прямо. — Квартира оформлена на супруга, брак у вас официально не расторгнут, но фактически вы разъехались. Вы не работали последние годы?
— Я вела дом, — ответила я тихо. — Заботилась о семье.
— Понимаю, — она кивнула, но в ее взгляде я видела: не понимает. У нее на столе стояла фотография — она с портфелем, деловая, уверенная. Такая никогда не будет просто «вести дом».
— Какие у меня шансы? — спросила я прямо.
— Честно? — она посмотрела мне в глаза. — Шансов мало, но они есть. Мы можем подать встречный иск на раздел имущества, ссылаясь на ваш вклад в семейное благополучие. Можем попробовать доказать, что у вас нет другого жилья. А еще...
Она на секунду замолчала.
— Еще можно придать делу публичную огласку. Многие мужчины боятся общественного порицания больше, чем суда.
При одной мысли об этом меня затошнило. Чтобы соседи, знакомые, все вокруг обсуждали наш развод? Нет, только не это.
— Я подумаю, — пробормотала я.
— Думайте быстрее, — жестко ответила юрист. — Он ведь уже подал заявление о вашем выселении. У нас мало времени.
Я вышла из кабинета на подгибающихся ногах. В коридоре было душно, пахло старыми бумагами и чужим страхом. Мне казалось, что все смотрят на меня — женщину, которую муж выгнал из дома после тридцати лет брака.
За углом здания я прислонилась к холодной стене и заплакала. Слезы катились по щекам, а я не могла их остановить. Что мне делать? Судиться с Виктором? Вынести наш грязное белье на публику? Или смириться, уйти в никуда?
Телефон в сумке завибрировал. Алина. Я вытерла слезы и глубоко вдохнула. Ей я не скажу, что плакала. И про суд тоже не скажу. Пока не скажу.
Впервые за тридцать два года я должна была принять решение сама. Без оглядки на всех. И это пугало больше, чем перспектива остаться без крыши над головой.
Скамейка правды
Наша скамейка во дворе помнила столько разговоров, что могла бы написать книгу. Мы с Тамарой сидели здесь с тех пор, как наши дети были маленькими. Теперь наши дети выросли, а мы всё так же сидели, только морщин прибавилось.
— Лида, ты всю жизнь была удобной, — Тамара накрыла мою руку своей. Её кольца ощутимо впились в кожу, но мне показалось, что так и нужно. Должно быть больно. — Для мужа удобной, для дочери, для всех вокруг. А теперь пора быть справедливой к себе.
— Какая справедливость, Тома? — я смотрела на облетающий тополь. — В моем возрасте начинать всё сначала? Куда я пойду?
— А куда пойдёт твой Витя, если ты всё-таки выиграешь дело? У него-то наверняка уже запасной аэродром подготовлен.
Я вздрогнула. О другой женщине я старалась не думать, гнала эти мысли. Но они всё равно приходили по ночам.
— Дело не в справедливости, Тамара, — вздохнула я. — А в том, что я просто боюсь. Всю жизнь была за кем-то. Сначала за родителями, потом за мужем. Я не умею по-другому.
— Врёшь, — она по-дружески толкнула меня плечом. — Помнишь, как ты одна Алинку тащила, когда он в свою первую кризисную командировку на полгода уехал? И готовить научилась сама, и с сантехникой разбиралась. Всё ты умеешь, Лида. Просто привыкла считать, что не умеешь.
Мимо пробежала соседская девочка с мячом, крикнула что-то своей подружке. Я вспомнила Алину в этом возрасте — такая же быстрая, звонкая. Куда уходит это бесстрашие с годами?
— А если я проиграю, Тома? Если останусь ни с чем?
— А сейчас ты с чем? — она прищурилась. — С квартирой, из которой тебя выселяют? С дочерью, которая не находит для тебя места? С мужем, который вычеркнул тебя из жизни росчерком пера?
Внутри что-то дрогнуло, будто лопнула струна. Тамара была права. Что мне терять? Достоинство? Так его уже пытались растоптать. Дом? Его уже отнимают.
— Знаешь, — сказала я медленно, — я ведь даже документы на квартиру никогда в руках не держала. Он всегда сам всё решал.
— Вот и настало время решать самой, — Тамара встала со скамейки. — Пойдём ко мне чай пить. И позвоним твоему юристу. Скажем, что мы принимаем бой.
Я вдруг почувствовала, как внутри расправляется что-то давно сжатое. Будто цветок, который держали в темноте, а теперь вынесли на свет. И он медленно, неуверенно, но всё же тянется к солнцу.
— Пойдём, — ответила я, поднимаясь. — Только чай покрепче завари. У нас много работы.
Голос, который нашёлся
Зал суда оказался меньше, чем я представляла. Не как в американских фильмах — просторный, с деревянными скамьями. Обычный кабинет с длинным столом, за которым сидела судья — женщина средних лет с уставшим лицом.
Виктор сидел напротив меня, в сером костюме, который я когда-то гладила. Рядом с ним — его адвокат, моложавый мужчина с цепким взглядом. Они перешёптывались, не глядя в мою сторону. Будто меня здесь не было. Будто я уже перестала существовать.
— Мы подаём иск о выселении гражданки Соколовой из квартиры, принадлежащей на правах собственности гражданину Соколову, — говорил адвокат. — Согласно документам...
Наталья Андреевна, мой юрист, склонилась ко мне:
— Они настроены жёстко. Лучше всего сейчас принять их условия и попробовать выторговать компенсацию. Хотя бы на первое время.
Я смотрела на затылок Виктора. Седеющие волосы, аккуратно подстриженные, как всегда. Плечи под пиджаком — сутулые. Когда он успел так состариться? Когда мы успели стать чужими?
— Господин Соколов готов предоставить финансовую компенсацию в размере ста тысяч рублей, — продолжал адвокат. — И оставить бывшей супруге мебель и технику.
Мебель. Технику. Вещи, которые мы выбирали вместе. Вещи, которые ничего не стоят без дома.
— Госпожа Соколова, вы согласны с предложенными условиями? — спросила судья, глядя на меня поверх очков.
Я почувствовала, как Наталья Андреевна напряглась рядом со мной. Она явно хотела, чтобы я согласилась. Так проще. Быстрее. Меньше мороки.
Я встала. Колени дрожали.
— Нет, не согласна, — мой голос прозвучал неожиданно твёрдо. — Эта квартира — наш общий дом. Тридцать два года я создавала его, поддерживала, вкладывала туда свою жизнь. Пока мой муж строил карьеру, я строила наш дом.
Виктор обернулся. В его взгляде мелькнуло удивление.
— У нас нет совместных детей несовершеннолетнего возраста, — вмешался его адвокат. — А квартира приобретена на личные средства моего доверителя и оформлена на него. Эмоции здесь неуместны.
— Вся моя жизнь была в этой квартире, — я не могла остановиться. — Вы можете забрать стены. Но не отнимете право на уважение. На признание моего вклада.
— Лида, — вдруг сказал Виктор, впервые обращаясь ко мне напрямую. — Давай не будем...
— Нет, Витя, давай будем, — я смотрела прямо на него. — Давай поговорим о том, как я отказалась от своей работы, чтобы ты мог ездить в командировки. Как я ждала тебя, верила тебе, поддерживала тебя. И о том, что теперь ты просто выбрасываешь меня, как ненужную вещь.
В зале повисла тишина.
— Ваша честь, — подала голос Наталья Андреевна, — моя доверительница имеет право на компенсацию её вклада в семейное имущество. Мы требуем раздела квартиры или адекватную денежную компенсацию, позволяющую приобрести жильё.
Я села. Сердце колотилось так, что, казалось, его слышит весь зал. Но внутри было удивительно спокойно. Я наконец-то сказала то, что хотела сказать тридцать два года.
Судья что-то записывала. Виктор смотрел в стол. Его адвокат шептал ему что-то на ухо. А я думала: что бы ни решил суд сегодня, я уже выиграла свой главный бой. Я нашла свой голос.
Окно в новую жизнь
Утреннее солнце заливало маленькую кухню. Я открыла окно, впуская майский ветер. Занавески — новые, светло-зеленые — затрепетали, как крылышки бабочки. Чайник на плите засвистел, и я выключила газ.
Заварила чай — не в новом чайнике, а в своем старом глиняном, который забрала из нашей... нет, теперь уже из Витиной квартиры. Это был единственный предмет, за который я действительно боролась. Остальное пусть забирает.
Моя новая квартира была крошечной. Однокомнатная хрущевка на окраине города. Но она была моей. После суда мы с Виктором всё-таки сели и поговорили. Впервые за много лет — по-настоящему. Между нами не осталось любви, но появилось что-то другое — уважение, может быть? Он согласился выплатить мне компенсацию, достаточную для первого взноса за эту квартиру. Остальное — ипотека на пятнадцать лет.
— В твоем возрасте? — усмехнулась Алина, когда я сказала ей. — Мама, это безумие!
Может, и безумие. Но это мое безумие.
Я поставила чашку на подоконник и посмотрела во двор. Тополя, детская площадка, собачники со своими питомцами. Обычный московский двор. Ничего особенного. Но он был новым — и в этом была своя прелесть. Новый двор, новые соседи, новая жизнь.
На столе завибрировал телефон. Надежда Михайловна из библиотеки. После того памятного суда я начала искать работу. В шестьдесят один год это казалось невозможным. Но оказалось, что моего филологического образования и любви к книгам достаточно, чтобы работать в районной библиотеке. Неполный день, скромная зарплата — но она позволяла мне платить ипотеку и не просить денег у дочери.
— Лидия Петровна, доброе утро! — голос Надежды Михайловны звучал оживленно. — У меня для вас хорошие новости. Помните тот кружок чтения для детей, о котором мы говорили? Директор одобрила! Вы можете начать со следующей недели.
Я улыбнулась. Читать детям сказки, обсуждать с ними книги — это то, что я всегда любила делать с Алиной.
— Спасибо, Надежда Михайловна. Я с удовольствием.
После звонка я сидела у окна, допивая чай. Вспомнила тот день в суде, когда впервые заговорила в полный голос. Вспомнила лицо Виктора — растерянное, удивленное. Он не ожидал от меня борьбы. Я сама от себя не ожидала.
Тамара оказалась права. Всю жизнь я была удобной. Для всех, кроме себя. А теперь я учусь быть другой. Учусь говорить «нет». Учусь говорить «я хочу». Учусь жить в одиночестве — и это оказалось не так страшно, как я думала.
На книжной полке — пока единственной в моей новой квартире — стоял учебник английского. В следующем месяце я собиралась записаться на курсы. Алина смеялась: «Мама, ты как будто список желаний из фильма выполняешь». Может, и так. Но почему бы и нет?
Я закрыла окно. Пора было собираться в библиотеку. По дороге нужно зайти в магазин — купить что-нибудь к чаю. Тамара обещала заглянуть вечером. Мы будем пить чай, сплетничать и смеяться. Как раньше. И совсем не как раньше.
Это была моя новая жизнь. И, кажется, она мне нравилась.