Земля "Нифон" за туманным морем: Первые тени на горизонте
История русско-японских отношений в XX веке оставила немало шрамов – Порт-Артур и Цусима, Халхин-Гол и Маньчжурская операция прочно вошли в историческую память обеих стран как символы трагического противостояния. В массовом сознании Япония этого периода часто предстает как агрессивный и недружественный сосед. Однако задолго до этих конфликтов, на протяжении столетий, далекая и загадочная островная империя на востоке – страна "Нифон", как ее называли в русских документах XVII века – неизменно притягивала к себе любопытство и интерес русских людей, пусть даже само ее существование долгое время оставалось на уровне полумифических слухов. Как же зарождались контакты между двумя столь разными мирами, разделенными не только тысячами верст суши и моря, но и глубокими культурными и политическими барьерами?
Первые соприкосновения русских и японцев были случайными, опосредованными и часто трагическими. Историки полагают, что самый ранний задокументированный, хотя и косвенный, контакт мог произойти на рубеже XVI-XVII веков, в эпоху Смутного времени на Руси. Эта история связана с фигурой католического монаха-августинца Николаса Мело. Этот португальский или испанский священник некоторое время жил и служил на Филиппинах, в Маниле, где в то время существовала значительная японская колония (включая японцев-христиан, бежавших от гонений на родине). В 1600 году Мело был направлен своим орденом в Рим с докладом. Его долгий и опасный путь лежал через Тихий океан, Америку, Атлантику и, наконец, через охваченную Смутой Московию.
Именно здесь его путешествие приняло драматический оборот. На русской земле иноземный монах в рясе вызвал подозрение. Его арестовали по обвинению в шпионаже в пользу "иноверцев" (вероятно, поляков-католиков, активно участвовавших в событиях Смуты) и отправили в суровую ссылку. Долгие годы он провел в заточении – сначала в знаменитом Соловецком монастыре на Белом море, а затем в Борисоглебском монастыре под Ростовом Великим.
Но самое интересное для нашей темы то, что вместе с отцом Николасом Мело в Россию попал и его юный спутник и помощник – крещеный японец, имя которого в русских документах также зафиксировано как Николай. Что делал японский мальчик-христианин в свите католического миссионера, направлявшегося из Манилы в Рим через Москву – загадка. Возможно, он был слугой, учеником или просто доверенным лицом Мело. Их совместная судьба оказалась печальной. В ноябре 1611 года, в разгар Смуты, когда Нижний Новгород стал центром Второго ополчения Минина и Пожарского, заезжий японец-христианин "Николай" был казнен по неясным обвинениям – возможно, как пособник католика-шпиона или просто как подозрительный иностранец. Сам Николас Мело, по некоторым сведениям, позже оказался в составе свиты Марины Мнишек и был схвачен вместе с ней войсками князя Пожарского. Вероятно, он разделил ее трагическую участь и был казнен около 1614 года. Так, первый достоверно известный контакт русских с японцем закончился не обменом знаниями, а тихой и бесследной гибелью в горниле русской Смуты. Никакой информации о Японии этот эпизод России не принес.
"Золотой остров" или пристанище иезуитов? Смутные образы Японии в Московском царстве
Тем не менее, по мере того как русские землепроходцы и казаки неудержимо двигались "встречь солнцу", осваивая бескрайние просторы Сибири и Дальнего Востока, географические горизонты Московского царства расширялись. В 1639 году отряд Ивана Москвитина вышел к берегам Охотского моря, и Россия de facto стала тихоокеанской державой. Стало ясно, что за морем, раскинувшимся к востоку от новообретенных земель, лежат какие-то острова или даже материк.
Сведения об этих землях начали постепенно проникать в Московию, но были крайне отрывочными, искаженными и часто фантастическими. Одним из главных источников информации, как ни парадоксально, стали сами японцы – но не послы или купцы, а несчастные моряки, чьи суда терпели кораблекрушения у берегов Камчатки или Курильских островов. Японские рыбацкие и торговые шхуны, застигнутые тайфунами или цунами, теряли управление и уносились океанскими течениями на север, к неизведанным русским берегам. Большинство таких мореплавателей гибло в пути от голода, холода и болезней. Но некоторых, выброшенных на берег, подбирали русские казаки, служилые люди или местные жители (ительмены, айны). Этих выживших японцев (хёрюмин – "потерпевшие кораблекрушение" по-японски) обычно отправляли в остроги, а затем долгим путем через всю Сибирь – в Москву или позже в Санкт-Петербург, где их допрашивали, пытаясь получить сведения о загадочной стране Нифон.
Именно на основе таких рассказов, а также европейских источников, и формировались первые представления русских о Японии в XVII веке. Эти представления нашли отражение в тогдашней литературе. Например, в популярной переводной "Космографии" 1670 года (вероятно, перевод голландского атласа Блау) Япония описывается как "Золотой остров". Это название, восходящее еще к рассказам Марко Поло о сказочной стране Чипангу (Zipangu), отражало европейские мифы о несметных богатствах Японии, где золото и серебро якобы валяются под ногами. "Космография" упоминает японские города Осаку и "Бунгум" (вероятно, провинцию Бунго на острове Кюсю, где был один из центров ранней португальской и иезуитской миссии). При этом сами японцы характеризуются как люди "жестоконравные и не очень-то просвещенные". Такая негативная оценка, скорее всего, была заимствована из европейских, в первую очередь иезуитских, источников. Орден Иезуитов, активно действовавший в Японии в XVI веке, столкнулся с жестокими гонениями на христиан со стороны японских властей (сёгуната Токугава), которые ввели политику сакоку – самоизоляции страны от внешнего мира. Рассказы иезуитов о мученичестве японских христиан и "варварстве" японцев формировали соответствующий образ Японии в Европе, который затем транслировался и в Россию.
Московские государи и их дипломаты пытались получить более достоверную информацию. Так, русскому послу в Китае (в 1675-1678 гг.) Николаю Гавриловичу Спафарию (молдаванину на русской службе) было дано специальное задание – собрать сведения о соседней Японии. Результатом стал его отчет – "Описание первыя части вселенныя, именуемой Азии, в ней же состоит Китайское государство с прочими его городы и провинции", где содержалась и глава "Описание славного и великого острова Японского, что при нём обретается". Однако и этот отчет во многом основывался на сведениях, полученных от иезуитов в Пекине, и рисовал довольно искаженную картину Японии как страны, чуть ли не полностью находящейся под влиянием иезуитов (что к тому времени было уже далеко от истины).
Таким образом, к концу XVII века Россия знала о существовании Японии, имела представление о ее богатствах (возможно, преувеличенное) и некоторую, часто негативную и искаженную, информацию о ее жителях и нравах. Но реальных контактов и достоверных знаний по-прежнему не было. Ситуация начала меняться благодаря еще одному кораблекрушению.
Дэмбей у царя Петра: Кораблекрушение, открывшее окно в Японию
Пожалуй, самым значимым событием, положившим начало реальному изучению Японии в России и первым осмысленным контактам, стало кораблекрушение японского торгового судна у берегов Камчатки в 1697 году (или, по другим данным, в 1695-1696 гг.). Из всего экипажа выжил только один человек – торговец из Осаки по имени Дэмбей. Его, полуживого, подобрали казаки под предводительством знаменитого камчатского землепроходца Владимира Атласова.
Атласов, понимая ценность такого "языка", доставил Дэмбея сначала в Анадырский острог, а затем, во время своей поездки с отчетом в Москву в 1701 году, привез его с собой в столицу. Судьба свела японского торговца с самым любознательным и деятельным человеком России того времени – царем Петром I.
Встреча Дэмбея с Петром I состоялась в селе Преображенском под Москвой в январе 1702 года. Царь-реформатор, живо интересовавшийся всем новым и заморским, подробно расспрашивал японца о его стране, обычаях, языке, торговле, религии. Дэмбей, как мог (вероятно, через толмачей, знавших местные сибирские наречия, или с помощью жестов), отвечал на вопросы царя. Эта встреча произвела на Петра большое впечатление и укрепила его интерес к установлению контактов с загадочной восточной империей.
Петр I увидел в Дэмбее уникальную возможность подготовить почву для будущих русско-японских отношений. Он приказал определить японца на казенное содержание ("постоянное жалование"), приставить к нему учителей русского языка и грамоты. При этом царь проявил и дальновидность, и гуманизм (по меркам того времени). В его указе Сибирскому приказу о дальнейшей судьбе Дэмбея говорилось: "...а как он русскому языку и грамоте навыкнет и русских робят своему языку и грамоте научит, и его отпустят в Японскую землю". То есть, Петр изначально не собирался пожизненно удерживать японца в России, а планировал использовать его знания для обучения русских переводчиков, а затем вернуть на родину, возможно, с какой-то дипломатической миссией. (Увы, этому плану не суждено было сбыться – вернуться в Японию Дэмбей так и не смог, так как политика сакоку запрещала возвращение японцев, побывавших за границей).
После аудиенции у царя Дэмбей был крещен (получив имя Гавриил) и определен в Артиллерийский приказ, где, вероятно, продолжил свое обучение русскому языку. А в 1705 году произошло событие поистине эпохальное: по указу Петра I в Санкт-Петербурге (или, по другим данным, сначала в Москве при Артиллерийском приказе, а затем переведена в Петербург) была основана первая в России школа японского языка. И первым ее преподавателем стал именно Дэмбей (Гавриил).
Это было уникальное учебное заведение, не имевшее аналогов в Европе того времени. Его целью была подготовка переводчиков и специалистов по Японии для будущих контактов – торговых, дипломатических, научных. Учениками школы становились русские юноши, проявившие способности к языкам. Впоследствии педагогический состав школы пополнялся за счет других японцев, волею судеб оказавшихся в России. Кораблекрушения у берегов Камчатки и Курил продолжались, и спасенных японцев (хёрюмин) по приказу властей направляли теперь не просто в Москву или Петербург для допросов, а в эту специализированную школу, где они могли передать свои знания языка и культуры русским ученикам и одновременно сами изучить русский язык и получить возможность для адаптации в новой для них стране. Через эту школу прошли десятки японцев, внеся неоценимый вклад в становление российского японоведения.
Так трагическое событие – кораблекрушение – и любознательность Петра Великого привели к появлению в России уникального центра изучения Японии и заложили основу для будущих, более осознанных контактов между двумя странами. "Окно в Японию", хоть и приоткрылось пока лишь на узкую щелочку, но все же появилось.
Осторожные шаги навстречу: Первые русские у берегов Японии
Несмотря на появление школы японского языка и накопление определенных знаний о стране Нифон, путь к установлению прямых контактов оказался долгим и трудным. Главным препятствием была политика самоизоляции (сакоку), проводимая сёгунатом Токугава. Япония была фактически закрыта для иностранцев, за исключением строго контролируемой торговли с голландцами и китайцами через порт Нагасаки. Любые попытки других европейцев проникнуть в страну или установить с ней отношения пресекались, порой весьма жестко. Японцам под страхом смерти было запрещено покидать страну и возвращаться обратно, если они оказывались за границей.
В этих условиях первые русские экспедиции, достигшие берегов Японии, действовали с чрезвычайной осторожностью. Первое достоверно известное появление русских кораблей у японских берегов относится к лету 1739 года. Это был отряд Второй Камчатской экспедиции (Великой Северной экспедиции), организованной российским правительством под руководством Витуса Беринга для исследования Сибири, Дальнего Востока и поиска пути в Америку и Японию.
Два корабля этой экспедиции – пакетботы "Святой Павел" под командованием Мартына Петровича Шпанберга (датчанина на русской службе) и "Надежда" под командованием Вильяма (Вилима) Вальтона (англичанина на русской службе) – летом 1739 года подошли к северо-восточному побережью главного японского острова Хонсю. Они двигались вдоль берега, производя опись и картографирование, но долгое время не решались войти в контакт с местным населением, зная о строгости японских законов.
Наконец, в районе полуострова Осика, в провинции Рикудзэн (современная префектура Мияги), русские корабли зашли в одну из бухт (вероятно, залив Сендай). Как свидетельствуют судовые журналы, на берег русские моряки не высаживались, опасаясь спровоцировать конфликт. Однако сам факт появления невиданных ранее больших европейских кораблей вызвал переполох и любопытство у местных жителей и властей.
К русским судам на лодках подошли японцы – вероятно, местные чиновники или рыбаки. Состоялся первый непосредственный контакт между русскими и японцами на японской земле (точнее, на воде у ее берегов). Общение было затруднено из-за языкового барьера, но носило мирный характер. Японцы поднялись на борт русского корабля, с любопытством его осматривали. Произошел обмен подарками: японцы передали русским капитанам некоторые местные изделия (возможно, рис, свежие овощи, ткани или лаковые безделушки), а русские, в свою очередь, одарили их европейскими товарами. После этого японцы отбыли на берег, а русские корабли, выполнив свою задачу по картографированию и установив сам факт возможности контакта, вскоре покинули японские воды.
Этот эпизод 1739 года был кратким и не имел немедленных последствий для русско-японских отношений. Но он был важен как первый шаг, как демонстрация того, что Россия достигла берегов Японии и готова к диалогу, пусть и крайне осторожному. Он показал, что несмотря на политику сакоку, контакты возможны, хотя и сопряжены с большими трудностями и рисками.
Пройдет еще несколько десятилетий, прежде чем Россия предпримет более решительные попытки установить официальные отношения с Японией (экспедиции Адама Лаксмана в 1792-1793 гг. и Николая Резанова в 1804-1805 гг.), которые также столкнутся с японской политикой изоляции. Но начало этому долгому и сложному пути было положено именно там – в случайных встречах с потерпевшими кораблекрушение моряками и в осторожном обмене подарками в тихой бухте у берегов далекого острова Нифон в середине XVIII века. Так, сквозь туман неизвестности и стены самоизоляции, две великие тихоокеанские державы начинали свой непростой диалог.