В губернском городе Невыдумске, что приютился меж болот да осиновых рощ, случилось происшествие столь странное, что даже ветхие старухи, помнившие нашествие француза, лишь крестились да шептали: «Уж не наваждение ли?»
Поп Пётр Петрович, мужчина видный, с брюхом, напоминавшим опрокинутый самовар, и бородой, в коей, казалось, запутались все грехи прихода, вознамерился однажды указать пастве путь в рай. «Запад! — возгласил он, стуча каблуком о церковные помосты. — Там, за лесом, где солнце ложится в траву, отворятся врата нездешние!» Народ, народ тёмный, робкий, поплёлся, шурша лаптями, к западу, будто стадо, ведомое пастухом в новые сенокосы.
Но назавтра явился к попу мужик Федот, весь в тине, будто вылезший из трясины. «Батюшка, — завопил он, крестясь на ворону в небе, — запад-то твой оказался оврагом, а в овраге том сидит лиса, да не простая! На гармошке играет, да так, что волосы дыбом!» Поп, нахмурясь, порылся в требнике, но вместо псалмов отыскал лишь сушёного таракана меж страниц. «Гармошка — знак! — провозгласил он, стуча себя в грудь. — Играет, значит, путь указывает!»
Тут явился чиновник из губернской канцелярии, тощий, как щепка, в мундире, позаимствованном, видно, у покойника. «Ошибка вышла, — проскрипел он, вынимая бумагу, испещрённую кляксами. — Вместо „запад“ надлежит читать „восток“. А букву „з“ и вовсе вымарали, ибо наборщик Пантелеймон, известный пьяница, уронил чернильницу, да так, что утка на гербе губернии обрела хвост в виде кляксы!»
Народ, вздохнув, повернул к востоку. А там — гора, да такая крутая, что даже сороки не долетали до вершины. На горе же табличка: «Рай закрыт. Изыдите». Поп, вспотев от рвения, взобрался наверх, но сгинул в тумане, а когда спустился, лицо его было серо, как пепел. «Рай… — прохрипел он, — рай — это мы сами!»
Но не успели мужики осмыслить сию премудрость, как небо разверзлось, и хлынул дождь… не простой, а лапшиный! Длинные, скользкие нити, словно черви, облепили крыши, забились в окна. «Знак! — завопил чиновник, прячась под зонтом. — Апокалипсис в виде ужина!»
А лиса меж тем, сидя в овраге, выводила на гармошке то ли плясовую, то ли погребальную. Мужики, обжигаясь, ели лапшу, поп же, глядя на них, вдруг осекся: «А что, если рай — вовсе не место? Что, если это… недоразумение?»
С тех пор в Невыдумске творится нечто необъяснимое: фонари горят зелёным светом, чиновники говорят задом наперёд, а по ночам из оврага доносится музыка. И кажется, будто сама тьма смеётся, шепча: «Ищите, ищите, господа! А найдёте — так оно ли вам надо?»
А поп Пётр Петрович теперь молчит. Сидит на крыльце, грызёт семечки и смотрит куда-то мимо горизонта, будто видит там то, чего не выговорить словами. Может, и рай. А может, просто ещё один овраг. Кто их разберёт, эти духовные географии…