За дверью шимширлика, особой комнаты во дворце Топкапы, послышались тяжёлые шаги. Двадцатипятилетний Ибрагим забился в угол, комкая в руках молитвенные чётки. Он знал этот звук: так ходили палачи, когда несли шёлковый шнурок для очередного принца.
— Ваше величество! Вы теперь султан! Выходите!
Ибрагим в ответ только придвинул к двери тяжёлый сундук и затих. Глухонемые стражники метались по коридору, пытаясь жестами объяснить что-то через зарешеченное окошко.
— Не верю! — его голос сорвался на визг. — Сейчас меня будут убивать!
Снаружи посовещались. Потом что-то тяжёлое приволокли по мраморному полу и бросили у двери.
— Смотрите сами, господин! Вот ваш брат, султан Мурад. Он совсем не дышит.
Ибрагим осторожно отодвинул сундук. В щель между створками он увидел бледное лицо брата и закатившиеся глаза.
От страха к власти
Евнухи в дворце Топкапы ступали неслышно, с годами они научились бесшумно ходить. Их туфли утопали в персидских коврах, а медные колокольчики на поясах они обматывали тряпицей, чтобы те не звенели.
Ибрагим вырос в этой тишине. С четырёх лет он был посажен в шимширлик — золотую клетку для принцев крови. Вместо игрушек у мальчишки были молитвенные чётки, вместо друзей глухонемые стражники с вырезанными языками. Няньки у наследника тоже были особые — бесплодные служанки, чтобы не родили наследника от царской крови.
Каждое утро принца начиналось с вопроса: "Сегодня придут душить?" Так жили все принцы дома Османов. Так погибли его братья — Баязид, Сулейман, Касым. Только его мать, хитроумная Кесем-султан, сумела уберечь младшего сына.
Она часто появлялась в шимширлике Гладила сына по голове и шептала на ухо:
— Терпи, мой маленький. Жди своего часа.
И вот час настал. Брат Мурад, грозный султан, захлебнулся вином. И теперь Ибрагим должен был править.
Когда с него сняли старый халат и облачили в султанский кафтан, расшитый жемчугом, он всё ещё дрожал. Пальцы комкали дорогую ткань, а губы шептали молитвы. Но в глазах уже загорался новый огонь.
В тронном зале визири склонялись до земли. Янычары кричали: "Да здравствует султан!" А он сидел, вцепившись в подлокотники трона, и думал только об одном:
"Теперь я могу всё. Всё!"
Этот день изменил не только Ибрагима. Он изменил всю империю. Османы получили султана, который боялся собственной тени. Человек, который всю жизнь прожил в страхе, получил безграничную власть. И первое, что он сделал — приказал расстелить в своих покоях ковёр из соболиных шкур.
Сладкая жизнь
Соболиный ковёр стал только началом. Ибрагим, словно проснувшись от долгого сна, набросился на удовольствия жизни с жадностью изголодавшегося человека. В его покоях появились зеркала из венецианского стекла — сотни зеркал, отражающих каждое движение. Персидские ковры устилали полы четырьмя слоями. На подушках, набитых лебяжьим пухом, рассыпали жемчуг, просто для того, чтобы слуги подметали его по утрам.
Кесем-султан наблюдала за сыном с тревогой. В двадцать пять лет он оставался девственником, шарахался от женщин и требовал, чтобы наложницы появлялись перед ним одетыми с головы до пят.
— Нужен наследник, — шептала она великому визирю. — Иначе всё рухнет.
Джинджи-ходжа, лекарь из квартала менял, варил для султана особые снадобья. Зелья пахли мускусом и амброй, а стоили дороже золота. Но Ибрагим только морщился:
— Продолжайте, доктор. Хотя эффекта пока не вижу.
А потом во дворец привели новую пышную наложницу Шивекяр. Её бёдра не умещались в дверях, прелести колыхались как волны Босфора. И что-то щёлкнуло в голове у султана.
— Кормите её больше! — кричал он евнухам. — Пусть становится ещё больше!
За первой наложницей последовали другие. Теперь Ибрагим требовал самых крупных женщин со всего Средиземноморья. В его гареме собрались красавицы весом от ста до двухсот килограммов. Сахар и халва текли рекой.
Кесем-султан только качала головой. Её сын превратился в одержимого. По ночам из его покоев доносились странные звуки: то рычание льва, то блеяние газели. Султан устраивал дикие охоты среди зеркал и подушек.
А империя платила за эти забавы золотом. Купцы выставляли безумные счета, ведь Ибрагим позволил наложницам брать товары без оплаты. Торговцы разорялись, базары пустели.
Но настоящая беда пришла, когда султан заскучал от обычных развлечений.
Мать против сына
В сокровищнице Топкапы золото таяло быстрее, чем снег под весенним солнцем. Кесем-султан, сжимая в руках счётные книги, качала головой: её сын спускал на свой гарем больше, чем тратилось на армию.
— Казна пуста, — докладывал визирь шёпотом. — А султан приказал купить ещё сотню зеркал из Венеции.
Кесем поправила изумрудный перстень, подарок покойного мужа. Двадцать лет она плела интриги, чтобы сохранить жизнь младшему сыну. Теперь приходилось спасать империю от его безумств.
— Нужно ограничить траты, — её голос звучал твёрдо.
Но Ибрагим уже не был тем испуганным мальчиком из шимширлика. Когда мать попыталась урезать содержание гарема, он швырнул в неё подсвечником:
— Ты забыла, кто здесь султан?!
В тот же вечер Кесем выслали из дворца. Её новым домом стал летний павильон в садах Искендера-челеби — золотая клетка, не хуже той, где вырос её сын.
А Ибрагим, избавившись от материнской опеки, совсем потерял голову. Теперь он устраивал в гареме дикие представления: нагишом гонялся за наложницами, изображая льва на охоте. Однажды, разозлившись на неудачную шутку одной из наложниц (по поводу его мужской силы), он приказал утопить в Босфоре весь свой гарем и набрать новый из женщин, у которых языки не будут такими длинными.
Но даже это было не пределом. Весть о красавице-дочери шейх-уль-ислама, главного духовного лица империи, достигла и султанских покоев.
Гнев султана
Дочь шейх-уль-ислама славилась красотой и скромностью. В хамаме женщины шептались: "Чиста, как утренняя роса". Когда султанские евнухи явились с подарками, отец отослал их прочь. Когда прислали огромный бриллиант, он вернул камень обратно.
Ибрагим впервые столкнулся с отказом. Его пальцы барабанили по подлокотнику трона, глаза сузились:
— Взять силой.
Стражники ворвались в дом шейх-уль-ислама ночью. Девушку выкрали прямо из постели, закутав в ковёр. Через неделю вернули отцу сломленную и опозоренную. К утру она выпила яд.
Весть разлетелась по Стамбулу быстрее ветра. Торговцы запирали лавки. Имамы в мечетях говорили о гневе Аллаха. Янычары собирались группами на площадях, перешёптывались и звенели оружием.
А во дворце Ибрагим, словно не замечая бури, швырял в бассейн своего семилетнего сына Мехмеда:
— Плыви, если сможешь!
Мальчик барахтался в воде, захлёбывался. На лбу навсегда останется шрам от удара о мраморный бортик. Но султан уже не различал, где игра, а где жестокость.
В тот вечер Кесем-султан приняла в своём павильоне тайных гостей. Шейх-уль-ислам, командир янычар и великий визирь — все склонились перед старой валиде:
— Спаси империю. Твой сын обезумел.
Она смотрела в сад, где фонтаны пели свою вечную песню. Столько лет берегла, защищала. И вот теперь придётся самой подписать приговор.
— Да будет так, — сказала она тихо и слеза скатилась по щеке.
Последний танец
Тысячи факелов озаряли площадь перед Айя-Софией. Янычары окружили мечеть плотным кольцом. Внутри, под древними сводами, собрались высшие сановники империи. Шейх-уль-ислам развернул свиток:
— Султан, нарушивший законы Корана, не может править правоверными.
Стражники ворвались в покои Ибрагима на рассвете. Он не сопротивлялся, только смотрел удивлённо, словно не понимал происходящего. Его отвели в ту же комнату, где он провёл двадцать три года в ожидании смерти. Заколотили окна, оставив лишь щель для подачи воды и пищи.
Семь дней бывший султан просидел в темноте. На восьмой день принесли новую фетву. Это был смертный приговор. В дверь просунулась знакомая с детства физиономия Кара Али, дворцового палача.
И тут Ибрагим удивил всех. Он бился как тигр, опрокидывал мебель, кусался, царапался. Четверым стражникам пришлось держать его, пока Кара Али набрасывал шёлковый шнурок.
— Мама! — последний крик эхом прокатился по дворцовым коридорам.
Кесем-султан, сидя в своём павильоне, зажала уши.
На трон взошёл семилетний Мехмед, мальчик со шрамом на лбу. Империя встречала нового повелителя. А старая валиде поняла, что она спасла державу, но потеряла душу.
В тот вечер в дворце Топкапы сожгли соболиный ковёр, разбили венецианские зеркала и отпустили наложниц. Но ещё долго в пустых залах гарема слышались отголоски безумного смеха и топот босых ног, словно призрак султана продолжал свою дикую охоту.