Когда Елена открыла дверь, она понятия не имела, что впускает в дом не просто свекровь. Она впускала торнадо в блузке с цветами, командира семейного фронта и одновременно — ходячее воплощение советской директивы: всё должно быть как я сказала, иначе иди вон отсюда.
— "Леночка, ну ты чего как тень? Где у вас тут обувница, а? И вообще, сразу скажу — я с порога всё вижу: у тебя тут бардак. Алексей не жалуется, но я мать, я чувствую!" — бодро сказала Светлана Николаевна, скидывая туфли так, будто ей уже принадлежит весь коридор.
— "Здрасьте, Светлана Николаевна. Проходите," — процедила Елена и тут же себя мысленно укусила: зачем? Зачем она открыла?
Дом, который достался Елене от отца, был для неё не просто жилищем. Это было место, где пахло черешней с июля, где на подоконнике стояли тяжёлые книги с пометками отца на полях, и где каждый скрип пола был не «плохо сделан», а «здесь я играла в прятки».
Но теперь этот скрип, по мнению новой гостьи, надо бы "залить самовыравнивающимся полом", потому что "трещит так, будто у вас тут тараканы на каблуках бегают".
Алексей, как водится, отыгрывал партию «я просто между вами, девочки, не ругайтесь». Он в этот момент, как настоящий герой семейного романа о побеждённой воле, стоял на кухне и резал помидоры так, будто от них зависела его мужская идентичность.
— "Алёша, я говорила тебе, не режь помидоры на пластинки. Они теряют сок! Где у тебя мозги, сынок?" — крикнула Светлана Николаевна из зала.
— "Ну прости, мам, я просто..."
— "Ты просто женился не на той, вот и всё."
У Елены ёкнуло сердце. Оно не ёкало, оно зарычало. Тихо, внутри. Пока. Но она ничего не сказала. Не потому что испугалась. Просто в её голове уже щёлкнул первый выключатель: эта женщина приехала сюда не погостить. Она приехала — остаться.
И не прошло и трёх дней, как начались "предложения". Ключевое слово — предложения. Типа:
— "Может, выбросим эту старую тумбу? Она ж из какого-то совдепа. Тут всё поменять надо. А что это? Фото папы? Леночка, ты взрослая женщина, хватит жить прошлым."
Елена вежливо промолчала. Второй раз. Но глаза у неё стали темнее. У неё вообще лицо менялось в зависимости от уровня внутреннего гнева — эффектная такая суперсила.
В тот вечер они сидели за ужином, Алексей как обычно хрустел огурцом, делая вид, что он вообще не в курсе, что рядом идёт полноценный военный конфликт.
— "Елена, ты опять поджарила картошку на сливочном? Я ж говорила — только оливковое! Как я потом холестерин свой нормализую?" — поинтересовалась Светлана Николаевна.
— "Я жарила картошку Алексею. Себе я сделала салат," — сдержанно ответила Елена.
— "Да ладно тебе, мама, вкусная же картошка," — вякнул Алексей.
— "О, спасибо, Алексей, так приятно, что ты заметил," — язвительно вставила Елена, даже не глядя на него.
Вечером, лёжа рядом с Алексеем на кровати, она попыталась завести разговор. Попыталась — ключевое слово.
— "Слушай, нам надо как-то это обсудить. Я не готова, чтобы она тут жила. Это мой дом, Лёш. Наследство отца. Я не хочу..."
— "Ты опять начинаешь. Елена, ты же взрослая женщина. Это моя мать. Она временно. Ты же видишь, ей тяжело. Она одна."
— "А мне? Мне не тяжело, да? Меня можно просто вычеркнуть из уравнения?"
Он отвернулся к стене. Как-то так получилось, что на этой стене была розетка, и он уставился в неё, будто из неё вот-вот вылезет спасение в виде мужества и воли.
На следующее утро она проснулась от странного звука. Прямо как в фильмах ужасов. Только это не призрак. Это Светлана Николаевна в зале, швыряет коробки.
Елена подбежала.
— "Вы что делаете?! Это мои вещи!"
— "Я навожу порядок. Ты ж всё никак не можешь расхламиться. Вот, комод уже на выброс. Старьё какое-то. Полка сломана, и вообще, морально устарела."
— "Это папин комод."
— "Ну вот и всё. Он умер. А ты жива. Пора это как-то признать, Леночка. Живи настоящим. А то как сектантка, ей-богу."
Комод стоял у стены, массивный, из дуба, со следами от бокалов — её отец ставил туда рюмку, когда читал газеты. Она дотронулась до ручки. Слёзы подкатывали, но не выходили.
— "Уберите руки от моего комода, Светлана Николаевна." — голос у неё был тихим, но в нём появилась новая нота. Сталь.
— "Это что, угроза?"
— "Это предупреждение."
И в этот момент в комнату вбежал Алексей.
— "Что вы обе орёте?! Можно хоть раз проснуться в тишине?!"
— "Твоя мать выкидывает мои вещи, Алексей. Ты что-нибудь скажешь или ты уже принял сторону?"
Он промолчал. И вот тут случилось первое: Елена вышла. Не из комнаты — из иллюзий. Ей больше не нужно было ждать, надеяться, уговаривать. Всё стало кристально понятно.
Она пошла в спальню, открыла тумбочку, достала старую записную книжку отца, пролистала, нашла номер.
Адвокат. Знакомый семьи. Молчаливый, надёжный, и, как любил говорить отец, "держит слово, как солдат зубы".
— "Алло? Добрый день. Это Елена. Да, всё верно. Мне нужно узнать про выселение. И про развод тоже."
С той стороны трубки голос ответил спокойно, но с интересом:
— "Наконец-то."
***
Елена села на краешек дивана и машинально провела пальцем по обивке. Мягкий велюр, чуть потрёпанный, как её нервы после недели в компании Светланы Николаевны. За окном капала вода с крыши, и капли падали точно с таким звуком, с каким ломаются иллюзии: цок… цок… цок…
Рядом на столе лежали старые папины документы. Она перебирала их уже полчаса, будто в этих пожелтевших бумажках можно было найти инструкцию к жизни. Ну или хотя бы какой-нибудь моральный аванс: "держись, дочка, ты всё правильно делаешь."
Она вытащила толстую папку на резинке, ту самую, в которую отец складывал «всё важное». Своим шрифтом — этим рубленым, почти военным почерком — он нацарапал сбоку:
"НЕ ОТДАВАТЬ. СЕМЕЙНОЕ."
— "Типа мне ещё нужно было подтверждение," — буркнула Елена, сдёргивая резинку.
Внутри — куча бумаг: старые договора, свидетельство о рождении, какие-то чеки и, в самом низу, сложенный вдвое документ с гербовой печатью. Завещание. То самое, по которому дом теперь её. Только теперь, пересматривая его, она заметила кое-что, что раньше, видимо, пропустила.
На обратной стороне, ручкой, тем самым корявым папиным почерком:
"Если начнут наезжать — посмотри приложение. Не показывай сразу. Только если совсем край."
Елена фыркнула.
— "Отец, да ты как будто знал, что мне придётся жить с дьяволом в кулинарном фартуке."
Вложение было в отдельном конверте, заткнутом между страницами. Она открыла его, и сердце ёкнуло — снова. Только на этот раз не от боли, а от лёгкого шока.
Это было дополнительное соглашение. Юридически оформленное, заверенное. С припиской:
"В случае вступления в брак, если сожитель или третьи лица претендуют на дом, настоящим заявляю, что имущество является неприкосновенным. Только в личном пользовании дочери, Елены Алексеевны. Пункт 2.4: при вмешательстве третьих лиц — аннулировать любые притязания. Папа."
Даже в юридическом документе он подписался как "папа". Это что-то значило. Это значило: он знал. Или хотя бы догадывался, что Алексей, с его амёбной мамашей, могут попытаться что-то оттяпать.
И вот тут наступил момент, когда у Елены внутри что-то щёлкнуло. Не как раньше — больно. А наоборот — ясно. Спокойно. Как будто всё стало на свои места.
Она встала, достала из шкафа кожаную папку, сложила туда завещание и приложение. И поехала к юристу.
***
— "Неплохой документик. Серьёзный. Оформлено грамотно. Ваш отец, видно, был умный человек," — сказал адвокат, потирая подбородок.
— "Он знал, с кем я свяжусь, видимо. Ну, хотя бы предполагал."
— "На основании этого пункта, вы имеете право не только оставить за собой дом, но и требовать немедленного выселения лиц, не имеющих прав проживания."
— "Прекрасно. С чего начнём?"
— "С уведомления. Подпишете вот тут. И завтра утром доставим им повестку. Плюс, можно через суд прописать обеспечительную меру — запрет на вход в дом, если будет сопротивление."
Елена подписала. Почерк у неё был гораздо аккуратнее, чем у отца, но вот суть у них теперь была одна — никаких чужих на её территории.
***
Вечером, когда она вернулась домой, в доме стояла тишина. Пугающая, как в фильме, где сейчас из угла вылезет маньяк или бывший с букетом. Хотя, второе, пожалуй, страшнее.
На кухне — Алексей. Смотрел в окно и жевал какую-то булку.
— "Ты где была?" — спросил он без интереса, не оборачиваясь.
— "С адвокатом."
Он обернулся. Вот тут стало интересно.
— "Ты серьёзно?"
— "Серьёзнее, чем твоя мама, когда рассказывала, как ей сны снятся о перестановке мебели."
— "Ты что, правда хочешь нас выставить?"
— "Алексей, вы не в гостинице. И не в гостях. Ты вообще в курсе, что твоя мама пыталась выкинуть из дома комод, в котором хранились письма от моего отца? Или тебе тоже всё равно, как и когда она выставит меня с чемоданом?"
— "Она не хотела ничего плохого, просто..."
— "Остановись. Просто — ты тряпка. Просто — она диктатор. Просто — вы оба перепутали адрес. Этот дом не ваш. Это мой дом. С моими воспоминаниями. Моими решениями. Моей жизнью."
Он замолчал. Смотрел так, будто его ударили. Хотя, честно, он заслуживал минимум пощёчины — моральной, но со всей широкой души.
В комнату влетела Светлана Николаевна.
— "Что происходит? Почему ты орёшь, Елена? Опять истерика? Ты бы лучше подумала о муже! А не бегала по адвокатам как..."
— "Как что? Как человек, защищающий своё имущество? Вы хотите послушать документ от моего отца? Завещание? Или мне сразу копию в суд принести?"
Она резко замолчала. Алексей сел обратно. Словно кто-то в комнате нажал «мут».
— "Вы должны освободить дом в течение семи дней. Потом — суд. Я не шучу. Я слишком долго молчала, чтобы теперь улыбаться."
— "Ты не посмеешь," — прошипела Светлана Николаевна.
— "Посмею. И вы не поверите, но даже с удовольствием."
***
Ночью Елена сидела в саду. Тот самый, который они с отцом когда-то высаживали по весне. На коленях лежал старый фотоальбом. На последней странице — её фото с отцом. Он держит её на руках, она — лет семи, с такими же нахмуренными бровями и выражением лица «я знаю, что делаю».
Она улыбнулась.
— "Спасибо, пап. Я справлюсь. И я больше никому не позволю разложить меня по полочкам, как старую посуду."
***
Елена смотрела в окно. На улице было пасмурно, но ей внутри было яснее, чем когда-либо. Светлана Николаевна замолкла. Алексей — тоже. Буквально сутки назад он хлопал глазами, когда мать пыталась выкинуть семейный комод. А теперь... Теперь он вдруг вспомнил, что у него есть чувства. Прямо чудо Святого Алексея. Или очередной трюк?
Она не верила. Пока не верила. Но вот он стоит у двери, без мамы на хвосте, без фирменной пассивности в глазах. Чуть нервный, но будто что-то понял. Или притворяется, зараза.
— "Можно войти?" — голос тихий, почти детский. Как будто не он пару дней назад смотрел, как мать выкидывает Елену с её же кухни.
— "Ты и так внутри, не заметил?" — не поворачивая головы, отрезала Елена.
Алексей встал у окна. Молчал. Минуту. Потом ещё. Видимо, репетировал драму — где-то на репетициях театра школьной самодеятельности.
— "Я был не прав."
Она медленно обернулась.
— "Это всё? Или ты решил начать с банального, чтоб потом было эффектнее?"
Он сжал губы, как будто сейчас родит мысль.
— "Я… понимаю, как всё выглядело. Я не хотел тебя предавать. Просто... мама... Она всегда давила, ты же знаешь."
— "Я тоже давила. Тебе когда-нибудь хватило духу сказать мне «нет»?"
Он отвернулся.
— "Я хочу всё исправить."
Тут Елена рассмеялась. Не истерично, не зло — просто по-настоящему. Как смеются люди, когда слышат «давай начнём сначала», а у них уже есть билет в один конец, и чемодан собран.
— "Ты хочешь всё исправить. Отлично. А конкретнее? Отменить слова матери? Починить расшатанные нервы? Вернуть комод, который она отдала на дачу своей подруге?"
Алексей шагнул ближе.
— "Я хочу вернуть тебя."
Она резко встала. Между ними — метр. Именно столько, сколько надо, чтобы не дать себя обнять, но и не казаться грубой. Расстояние для разговоров, а не чувств.
— "Скажи мне честно. Это ты — или она тебя подговорила? Решила, что теперь ты будешь просить, а она молча ждать за дверью с шарлоткой и фальшивыми слезами?"
— "Елена, блин. Я не идиот."
— "Ты не идиот. Ты предатель. Что хуже — не знаю. Но я не мазохист. И не девочка из романтического сериала, которая падает в обморок от мужской нерешительности."
Он опустил глаза. Потом поднял. Впервые за долгое время — прямо на неё. В его взгляде было что-то новое. Или хорошо сыгранное старое.
— "Я скучал по тебе."
— "Ты скучал по спокойствию. А у меня его больше нет. Я теперь — как на пороховой бочке. В любой момент взорвусь. Ты к такому готов?"
— "Да."
Она прищурилась.
— "Докажи."
Он подошёл ближе. Слишком близко. Она не отступила. Он взял её за руку — осторожно, будто она стеклянная. И это его худшая ошибка. Она не стеклянная. Она теперь — сталь.
— "Докажешь — я подумаю. Пока ты — просто мой бывший муж, живущий в моём доме, как временно одолженная мебель."
— "Я люблю тебя."
Она вырвала руку.
— "Поздно. Но спасибо за оттепель, было неожиданно. Я пошла спать."
Она ушла. Не хлопнув дверью. Это тоже была часть плана — не давать слабину.
***
Через два дня он начал менять тактику. Встал утром раньше всех. Приготовил завтрак. Кофе без сахара, как она любит. Оладьи. Без лука — тоже знает.
— "Ты меня пугаешь," — сказала она, глядя на него с чашкой в руке.
— "Я просто хочу, чтобы тебе стало легче."
— "Может, начнёшь платить коммуналку? Вот тогда точно станет легче."
Он улыбнулся. Проклятый, обаятельный — именно тогда, когда надо. Точно знает, где включить шарм.
— "Серьёзно, Лена. Я хочу остаться. С тобой. Без мамы. Даже если ты решишь развестись — я не уйду без боя. Я был дурак. Но теперь я..."
— "Теперь ты боишься, что останешься один? Или что я начну жить лучше без тебя?"
Он промолчал. Попал. Прямо в цель.
***
Ночью Елена снова вышла в сад. Стояла, обняв себя, как будто это помогало не чувствовать ту пустоту, которая осталась внутри. Где-то там, под этим деревом, отец сажал малину. Смешно. А теперь она тут решает: дать ли шанс человеку, который уже один раз всё слил — ради комфорта.
А может, он правда понял? Может, почувствовал, что теряет?
Её мысли прервал шорох. Алексей. В пижаме, как придурок. С пледом.
— "Ты опять в саду. Думаешь — обо мне?"
— "Нет. О малине."
Он подошёл, накинул ей плед.
— "Дай мне шанс. Один. Я не буду давить. Не буду просить. Просто… побуду рядом."
— "Ты знаешь, как это похоже на манипуляцию?"
— "Знаю. Но вдруг — нет?"
Она вздохнула.
— "Окей. Один шанс. Но, если ты снова начнёшь слушать маму, я поменяю замки. В этот раз — уже с любовью."
Они стояли рядом. Он — на краю прощения. Она — на краю сомнения.
***
Алексей готовил ужин. Что-то тушил на сковороде, невозмутимо жонглируя ножами, как будто всю жизнь мечтал стать поваром, но по ошибке женился.
Елена стояла у порога кухни и смотрела, как он суетится. Казалось бы, всё нормально. Даже уютно. Он не рявкает. Не сидит с мамой в обнимку. Не требует от неё доказательств любви. Но в этой идиллии всё равно что-то не сходилось. Что-то дрожало внутри — не от страха, от внутреннего щелчка, как будто лампочка в голове перегорела.
— "Что сегодня на ужин? Месть, подогретая на сковороде?" — с иронией спросила она.
— "Очень смешно. Рыба, кстати. Диетическая. Как ты любишь." — Алексей повернулся и улыбнулся. Он теперь часто улыбался. Противно часто.
Но дело было не в рыбе. И не в улыбках. А в бумагах.
Неделю назад она снова рылась в архиве отца — искала старую квитанцию по саду, а нашла странное: дополнительное соглашение к завещанию. Почерк — отцовский. Сухая приписка: «Оставить дом в безусловной собственности Елены. Исключить возможность совместного владения или проживания третьих лиц без её разрешения.»
Ну здрасьте.
Третьих лиц, между прочим, включал не только Светлану Николаевну, но и Алексея.
А он… он знал. Знал. Потому что ровно на следующий день после её находки Алексей стал резко добрее. Чуть ли не пыль с обуви сдувал.
Она, конечно, сначала сомневалась. Мало ли — озарение. Мужик решил быть нормальным. Случается. А потом, вечером, увидела, как он набирает кому-то сообщение:
"Пока всё идёт по плану. Надеюсь, она прогнётся."
Ну привет, театр. Ты не Алексей. Ты — Дездемона, только с бородой и кредитами.
В ту же ночь она собрала вещи. Не свои — его. Выставила сумку к двери. Прямо в 3:20. Всё как по инструкции «Как выгнать предателя по-быстрому и с юмором».
Утром он спустился, сонный, в футболке с надписью «Люби меня — я же стараюсь». Точнее, старался.
— "Это что?" — Он уставился на сумку.
— "Реалити-шоу закончилось. Голоса подсчитаны. Вы — выбываете."
— "Ты с ума сошла?" — повысил голос.
— "Нет. Это ты сошёл с совести. Причём тихо и без предупреждения."
— "Ты о чём вообще?" — начал заводиться.
— "О завещании. О твоей лжи. О твоих «прогнётся»."
Он замер. Потом напрягся.
— "Это не так, Елена."
— "Молчи. Я тебе не судья, но присяжные в моём лице уже вынесли вердикт. Иди. Или хочешь, чтоб я позвала соседей и мы устроили тебе аплодисменты на прощание?"
Он сглотнул. Пытался что-то говорить. Но слов не хватило. Так же, как когда мать говорила за него всю их совместную жизнь.
Через пятнадцать минут он ушёл. С сумкой. Без уважения. Без шансов.
***
Прошла неделя. Дом дышал иначе. Без духоты. Без пассивной агрессии, поданной с ужином. Только она. Только сад. И только её память — без фальши.
И тут... он появился. Не Алексей. Другой. Совсем другой.
Он стоял у калитки. В джинсах, чуть растрёпанный, но с ясным взглядом. На его руке — старая царапина. Елена узнала её. И его.
Артём. Её первая любовь. Девяносто пятый год. Школа. Киношные глаза и запах ментоловых сигарет.
— "Привет," — сказал он просто.
— "Ты что, из девяностых вылез? Или у тебя флешбек?"
Он усмехнулся.
— "Ты, как всегда, язвительная. Я в городе по делам. Услышал, что ты теперь одна. Решил заглянуть. Посмотреть, как ты."
Она смотрела на него, как на дежавю с бонусами.
— "Прошло двадцать лет."
— "А у меня всё ещё ментоловые. Хочешь?" — он протянул пачку.
Она взяла одну. Смеясь. Не закурила, просто держала — как воспоминание.
— "А ты чего добиваешься, Артём?"
— "Ничего. Просто... я знал, что ты сильная. Но чтобы вот так выгнать мужа, отстоять дом — даже по тем временам ты была в огне. А сейчас... ты, похоже, костёр."
Она усмехнулась.
— "А ты всё ещё поэтичный придурок."
— "Возможно. Но теперь свободный."
— "Ну, проходи. Посидим, вспомним, как ты мне губы разорвал в девятом классе."
Он шагнул в калитку. И впервые за долгое время дом не только дышал, но и улыбался.
🔻 ФИНАЛ.🔻