— Тридцать лет на шее твоей просидела, а ты собрался в странствия? — Галина швырнула тапок в сторону чемодана, но не попала. — Какая ещё свобода? Седина в бороду, бес в ребро? Выкладывай начистоту, кто она?
Он прошёл мимо неё, словно не услышал ни одного слова. Вера, его прослужившая жизнь любовь, сидела у окна и дышала на него пылью. Уже давно он не смотрел на жену так, как глядел сейчас на дорогу.
— Может, хоть слово скажешь? Столовался тридцать лет, а теперь молчишь, баулы собираешь?
Анатолий поднял взгляд. Глаза красные, будто недельку не спал, но решительные.
— Галя, нам обоим будет лучше. Ты ведь сама говорила, что задыхаешься.
— Ах, вот как! — она схватила пачку его рубашек и начала разбрасывать по комнате. — Ты слова мои теперь вспомнил? А когда я просила в отпуск свозить, ты где был со своей памятью?
Галина не плакала. Слёзы закончились ещё вчера, когда он сказал ей, что уходит. Тогда не поверила, думала — блажь очередная. Анатолий и раньше грозился всё бросить, но максимум на что его хватало — ночь на диване у телевизора.
— Гулечка, я не к другой ухожу. Просто... устал.
— От чего устал-то? От моего запаха? От голоса? Чего тебе не хватало? Давай, выкладывай всё, не юли!
Часы на стене тикали так громко, будто отсчитывали последние минуты их совместной жизни. Вот сейчас хлопнет дверь, и этот человек, с которым прожиты десятилетия, превратится в воспоминание.
— Даже не скажешь, куда уходишь? — голос Галины вдруг стал тише.
— Пока к Мишке, потом... не знаю. Понимаешь, я словно пешка всё это время. Дом — работа — дом. Как заводной пингвинчик. Мне кажется, я даже не жил никогда.
— А я? Я, по-твоему, жила? — она подошла вплотную, глядя снизу вверх. — Я тридцать лет под мастерской твоей жила! Каждый божий день — щи, уборка, рубашки твои крахмальные!
Он вздохнул тяжело, будто тонну на плечи взвалили.
— Я не говорю, что тебе было легко, Галя. Но хотя бы сейчас можно что-то изменить, пока не поздно.
— Поздно уже, Толик, — она взяла его рубашку, аккуратно сложила и протянула ему. — Вот, держи. Ещё чистая, только пуговицы три нижние отрезала. Чтоб помнил обо мне, когда будешь её застёгивать.
Он растерянно принял рубашку, посмотрел на место, где должны были быть пуговицы.
— Это тебе за тридцать лет. По десятке за каждую, — усмехнулась она, но в глазах что-то надломилось.
— Галя...
— Молчи. Ты говорил уже. Теперь мой черёд, — она отвернулась к окну. — Не думай, что я буду бегать за тобой. Нет у меня дочери, и мужа теперь тоже не будет. Стала свободной баба Галя!
Он посмотрел на неё — седеющие волосы, заколотые самой простой шпилькой, натруженные руки, которыми она сейчас неосознанно перебирала занавеску, расправляя несуществующие складки. Тридцать лет она провела рядом, а он только сейчас заметил, какие у неё печальные глаза.
— Я напишу тебе, когда устроюсь.
— Не надо мне ничего писать, Анатолий. Ты выбрал свободу, так отпусти и меня. Считай что овдовела я, так всем и скажу.
Он взял чемодан. Тот оказался тяжелее, чем думал. Всю жизнь в один баул не упакуешь.
— Прощай, Галя.
И дверь закрылась.
Три дня Галина не выходила из квартиры. Телефон звонил, но она не брала трубку. Пусть думают, что поехала к сестре в Озёрск.
На четвёртый день холодильник напомнил о своей пустоте противным урчанием. Платье сидело мешком — за последние дни она почти ничего не ела. Соседка Тамара встретила её у подъезда, подозрительно скользнула взглядом.
— А Толика что-то не видно.
— Мой Толик тебе не детский пипидастр — туда-сюда махать. Уехал по делам.
Тамара прищурилась, но промолчала. В магазине Галина вдруг замерла у полки с консервами. Тридцать лет она покупала то, что любил Анатолий. Тушёнку, сайру, шпроты по праздникам. А что нравится ей самой?
Она стояла, рассматривая банки, будто видела их впервые.
— Женщина, вы проходите или как? — раздалось за спиной.
— Отстань, я думаю! — огрызнулась Галина и вдруг почувствовала, как губы расплываются в улыбке.
Она наполнила корзину тем, что никогда не брала: оливками, сладкими булочками, дорогим сыром, бутылкой вина. Да, именно так. Столоваться теперь только на себя.
Дома она открыла шкаф с его вещами. Рука потянулась к фотографии, где они совсем молодые. Он обнимает её за плечи, а она смотрит с таким обожанием... Когда оно исчезло, это обожание?
— Чем я хуже, Толик? — спросила Галина у пустоты.
Пустота не ответила. Только хрустнуло что-то под тапком. Галина наклонилась — пуговица, от его рубашки. Завалилась под шкаф, когда она кромсала ножницами его одежду.
Она села за стол, положила пуговицу перед собой. Маленький круглый свидетель её тридцатилетнего плена.
— Ну и пусть, — сказала она решительно и выпрямила спину. — Даже пингвинчики иногда становятся свободными.
Утром она проснулась с ощущением странной лёгкости. Словно гора с плеч. Никто не будет ворчать, что суп пересолен. Никто не разбросает носки по квартире. Никто не захрапит посреди ночи так, что стёкла задрожат.
Галина осмотрела свою квартиру новыми глазами. Серванты, которые он так любил, коврики на стенах, тяжёлые шторы… Она всегда хотела что-то светлое, но Анатолий говорил, что от светлого столько пыли видно, замучаешься убирать.
Он вспоминался теперь не с болью, а с каким-то удивлением. Словно и не было этих тридцати лет, а был лишь сон, от которого она наконец проснулась.
— Галочка, прими соболезнования, — Тамара стояла у неё на пороге с пирогом. — Весь подъезд уже знает.
— О чём? — Галина нервно одёрнула новую блузку с блестящими пуговицами.
— Ну как же... Овдовела ты. Я сразу поняла, когда ты сказала, что Толик уехал. Видно, не хотела раньше времени объявлять...
Галина секунду смотрела на соседку, а потом разразилась таким хохотом, что у Тамары пирог из рук чуть не выпал.
— Танюшка, не помер он! Сам ушёл, своими ногами! Захотел, видишь ли, свободы на старости лет.
— Как ушёл? К кому?
— К свободе своей, — Галина забрала пирог. — Но спасибо за угощение. На поминках Толика пригодится.
Она захлопнула дверь перед опешившей соседкой. И снова засмеялась — бог знает, когда последний раз ей было так весело.
На следующий день в почтовом ящике она нашла письмо. Анатолий всё-таки написал — коряво вывел адрес, как всегда. Галина вертела конверт в руках, раздумывая, стоит ли открывать. Потом вздохнула и сунула его в карман фартука.
Вечером, когда соседский кот снова пришёл просить еду, она достала письмо.
— Давай так, Барсик. Сейчас я прочитаю. Если он там пишет, что скучает — ты получишь рыбку. А если про то, как ему хорошо одному — будет тебе только молоко.
Кот заинтересованно муркнул.
В письме Анатолий сообщал, что устроился на работу охранником в порту. Что комната у него маленькая, но есть телевизор. Внизу приписка: «как ты там?».
— Молоко, Барсик, только молоко, — с какой-то детской обидой сказала Галина коту, который явно не одобрил такой поворот.
Она поставила перед ним блюдце, а сама уселась на подоконнике. Ей вдруг стало так грустно, что хоть криком кричи. Не от тоски по мужу — нет. От осознания, сколько лет она потратила на человека, который даже толком спросить не может, как у неё дела.
Утром Галина обнаружила, что не помнит, когда в последний раз была в парикмахерской. Лет пять назад? Анатолий всегда говорил, что стрижка — пустая трата денег, когда есть машинка и ножницы.
Через час в зеркале салона на неё смотрела незнакомка с короткой стрижкой. Немного седины на висках — но почему-то это выглядело стильно, а не старо.
— Очаровательно! — сказала парикмахер. — Помолодели лет на десять!
В автобусе мужчина средних лет уступил ей место. Галина хотела по привычке отказаться — она же ещё не старая, всего пятьдесят семь — но потом почему-то улыбнулась и села.
— Спасибо, милый.
Он удивлённо моргнул. Наверное, не ожидал такого тона от женщины своего возраста.
Дома Галина сначала привычно включила новости — Анатолий всегда любил под них обедать. Потом вспомнила, что теперь можно и музыку. Поставила старую пластинку, которую слушали ещё до свадьбы, и вдруг... заплакала.
Не от тоски. От счастья. Словно вместе со стрижкой, с ней случилось что-то ещё — важное, глубокое, меняющее всю её жизнь.
— Спасибо тебе, Толик, — сказала она, вытирая слёзы. — Что ушёл первым. Иначе бы я так и не узнала, какая я на самом деле.
Она вспомнила вдруг, как тридцать лет назад мечтала научиться ездить на велосипеде. Анатолий тогда сказал — в твоём возрасте уже поздно начинать, переломаешь всё.
Галина посмотрела в окно, где дети из соседнего двора как раз гоняли на великах.
— А что, если... — прошептала она и улыбнулась.
— Заноси! — скомандовала Галина продавцу из спортивного магазина, который с недоумением смотрел на её дверь. — Прямо сюда, в коридор.
Велосипед был ярко-синий, с блестящим звонком и корзинкой. Совсем не похожий на серьёзные спортивные модели, которые она разглядывала в каталоге. Но когда Галина увидела его в магазине, сердце ёкнуло — именно такой она хотела в молодости.
— Женщина, вы уверены? — продавец почесал затылок. — У нас есть специальные модели для... ну, для людей в возрасте.
— Я тебе сейчас такую модель покажу! — Галина сунула ему деньги. — Забирай и катись.
Когда дверь за ним закрылась, она долго стояла, рассматривая своё приобретение. Затем решительно вывела велосипед на лестничную клетку.
— Леонид Петрович! — позвала она соседа снизу. — Выйдите на минуточку!
Сосед, бывший учитель физкультуры, посмотрел сначала на Галину, потом на велосипед, потом снова на Галину.
— Галя, ты чего? С этой штукой на нашей горке...
— Вы мне поможете или нет? — перебила она.
Через час во дворе собралась целая толпа. Галина, в спортивных штанах, которые отыскала в недрах шкафа, пыталась удержать равновесие на велосипеде, а Леонид Петрович бежал рядом, придерживая за седло. Молодые мамочки с колясками, дворник Михалыч и даже управдом наблюдали за этим цирком.
— Отпускайте! — крикнула Галина, почувствовав уверенность.
— Точно? — Леонид притормозил.
— Отпускайте, кому говорю!
Он разжал пальцы, и велосипед покатился вперёд. Галина вцепилась в руль так, что костяшки побелели. Велосипед вилял из стороны в сторону, но держался траектории.
— Получается! — закричала она. — Получается!
И тут же, словно сглазила, переднее колесо наехало на камень. Галина почувствовала, как мир переворачивается. Она неуклюже завалилась на бок вместе с велосипедом, больно ударившись локтем.
Леонид Петрович подбежал первым.
— Галя, ты как? Всё цело?
Она сидела на асфальте, потирая ушибленную руку. Юбка задралась, колено саднило. В другой раз она бы сгорела от стыда, но сейчас...
— Знаете, Леонид Петрович, я даже в детстве так не падала! — она вдруг расхохоталась.
Он смотрел на неё, как на сумасшедшую. А потом протянул руку.
— Давай ещё разок попробуем. Я когда пацанов учил, они и не так падали.
К вечеру у Галины болело всё тело, локоть украшал впечатляющий синяк, а колени были сбиты. Но она могла проехать от подъезда до детской площадки, почти не виляя.
— Леонид Петрович, вы волшебник! — она сияла, как начищенный самовар. — Чем я вас могу отблагодарить?
— Да ладно тебе, Галь, — он смутился. — Может, чаю попьём?
Они сидели на кухне, он — немного неловко на краешке стула, она — всё ещё возбуждённая от своих успехов. Чашки с чаем дымились между ними.
— Вот ведь как бывает, — задумчиво произнёс он. — Живёшь с человеком рядом годами, а не знаешь, что у него в голове творится.
— Вы о чём?
— Да я про Толика твоего. Не думал, что он так уйдёт.
— А я не думала, что он так надолго задержится, — неожиданно для себя ответила Галина.
Леонид Петрович поперхнулся чаем.
— Слышь, Галь, я тут подумал... — начал он, но тут в дверь позвонили.
На пороге стоял Анатолий. Осунувшийся, с помятым лицом и каким-то виноватым взглядом.
— Галя, я... — он осёкся, увидев Леонида Петровича за её спиной. — Извини, не знал, что у тебя гости.
— А у меня каждый день гости, — гордо ответила Галина. — И сапоги новые. Видишь? — она выставила ногу в ярко-красном сапоге, который купила днём раньше, чтобы ездить на велосипеде в холода.
Анатолий растерянно переводил взгляд с сапога на Леонида, потом обратно.
— Ты чего хотел-то? — спросила Галина, чувствуя, как внутри разливается странное тепло — не от злорадства, а от осознания собственной силы.
— Вещи кое-какие забрать, — пробормотал он. — Можно?
Она молча посторонилась. Анатолий прошёл в комнату, где стоял шкаф с его одеждой, и начал неловко рыться на полках.
— Толя, — донёсся до него голос Галины из кухни, — будешь чай?
Он вернулся на кухню с маленьким чемоданчиком — совсем не тем, с которым уходил.
— Буду, — ответил Анатолий, осторожно присаживаясь за стол.
Галина поставила перед ним чашку. Руки не дрожали — как она и думала, не дрожали совсем.
— Как там твоя свобода? — спросила она, разливая чай.
— Да как... — он помялся. — Оказалось, свобода — штука непростая.
Леонид Петрович кашлянул.
— Пойду я, пожалуй. Поздно уже.
— А мы договаримся насчет завтра? — Галина посмотрела на него. — Ты обещал показать, как на велосипеде тормозить правильно.
— Велосипеде? — переспросил Анатолий.
— Да. У меня теперь велосипед есть, — она улыбнулась. — Синий, с корзинкой.
Леонид кивнул и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. В кухне повисла тишина. Анатолий смотрел в чашку с таким видом, будто надеялся найти там ответы на все вопросы.
— Галя, я подумал...
— Поздно ты начал думать, Толя, — она присела напротив. — Тридцать лет не думал, а тут вдруг решил.
— Я правда хотел... другой жизни, — он поднял на неё глаза. — Но оказалось, что в порту холодно, Мишка храпит, а хозяйка квартиры стучит в стенку, если телевизор после десяти смотришь.
Галина засмеялась — неожиданно для себя весело и беззаботно.
— А я вот, представляешь, другую жизнь и нашла. Оказывается, она прямо здесь была, за дверью. Велосипед, красные сапоги, стрижка новая...
— Тебе идёт, — вдруг сказал он. — Стрижка, в смысле.
— Спасибо, — она почему-то смутилась, но тут же взяла себя в руки. — Ты ведь не насовсем вернулся?
Анатолий вздохнул.
— Галь, я хотел спросить... Если я найду квартиру, можно, я заберу диван? Тот, что в маленькой комнате.
— Бери, — она кивнула. — Только сначала помоги мне с полками новыми. Я давно хотела в прихожей перестановку сделать, да всё руки не доходили.
Он растерянно посмотрел на неё, словно увидел впервые.
— Ты что, не хочешь, чтобы я вернулся?
— А ты что, хочешь вернуться?
Они замолчали, глядя друг на друга через стол, за которым провели тридцать лет. Галина вдруг поняла — она не злится на него. Даже благодарна за то, что он ушёл и заставил её проснуться.
— Знаешь, Толя, — мягко сказала она. — Я тебе чай налью, диван отдам и с полками помогу. Но вместе больше не будем. Ты свою свободу искал, а я свою нашла.
Она встала, подошла к окну. За стеклом качались ветки клёна — того самого, что они посадили, когда въехали в эту квартиру.
— Не держи зла, ладно? — попросил он тихо.
— Нет никакого зла, Толя, — она обернулась. — Есть только новая жизнь. У тебя своя, у меня своя.
Утром, когда он ушёл — уже без обещаний написать и с договорённостью забрать диван в выходные — Галина вывела велосипед во двор. Синий, яркий, с блестящим звонком. Деловито позвенела им и, почти не шатаясь, направилась к скверу.
Лёгкий ветерок трепал её короткие волосы, а в корзинке лежала маленькая пуговица — единственное, что осталось от её прошлой жизни. На память о старой Гале, которая тридцать лет ждала свободы, не зная, что дверь всё это время была открыта.