— Пусть Лариса у нас немного поживёт, она же твоя подруга, — сказал Саша, застёгивая куртку и как-то особенно бодро натягивая шапку.
— Что значит «немного»?
— Ну… Пока не устроится. У неё сейчас тяжёлый период. Не бросать же человека.
Я ничего не ответила. Просто стояла в дверях и смотрела удивленно на мужа.
"Подруги". Мы и правда когда-то дружили. В девятом классе Лариса однажды принесла мне своё пальто, когда я промокла под дождём. А на первом курсе она спасла мою курсовую — флешку уронила в чай, а она её просушила феном и нашла какую-то хитрую программу, чтоб восстановить. Я тогда думала, таких людей нельзя терять. Только потом оказалось, что она легко теряет тебя.
После института мы виделись пару раз. То у неё дела, то у меня работа, потом Лариса вышла замуж за какого-то богатого старше её на десять лет, и вроде бы всё у неё было гладко. Потом пропала из поля зрения. И вот — звонок вечером, после девяти:
— Можно я к вам на время? Ненадолго, правда.
Утром она уже стояла у двери. В светлом пальто, с идеальным макияжем, только взгляд усталый.
— Развод. Он всё забрал. Сказал, я ему никто.
Саша встретил её с улыбкой. Я заметила — слишком тёплой. Но тогда мне было не до подозрений. Я застилала диван, искала вторую подушку, раскладывала полотенца — как будто готовилась принимать гостью в отеле. Не в своей жизни.
Сначала всё было почти по-доброму. Лариса вставала поздно, расчесывала волосы на кухне, рассказывала истории о московской жизни.
— Мой бывший водил меня в ресторан, где еду готовят прямо на столе. Можешь представить? Там даже официантов нет — всё само по датчику!
Я улыбалась, кивала, хоть и не понимала, зачем всё это рассказывается. Я зарабатывала бухгалтером в местной типографии, готовила еду по выходным и читала романы, от которых у меня замирало сердце, — простые, про любовь и верность. Саша работал в автосервисе, редко жаловался, носил мне кофе по утрам, когда успевал. Я думала, мы жили хорошо. Просто. Но вместе.
Первые недели с Ларисой были как будто в замедленном кино. Вроде бы ничего не менялось — но как будто всё немного сдвинулось. На кухне теперь стояли её специи. В ванной — баночка крема с золотистой крышкой. А на диване, где мы раньше с Сашей смотрели кино, теперь лежал её плед. И пахло не нашим.
Я не придиралась. Старалась не замечать. Подруга ведь.
Но иногда ловила себя на том, что перестала ходить по дому в халате. И не пела себе под нос, когда мыла посуду. Даже спать ложилась аккуратнее. Как будто меня стали оценивать.
Как-то в пятницу я пришла с работы — усталая, голова гудит. А дома — смех. Тот, пронзительный, Ларисин. Заходишь, а они вдвоём на кухне — Саша и она. Он жарит сыр, она рассказывает, как в молодости они бегали от преподавателя по подвалам университета.
— Ты помнишь, как он нас тогда застукал? Ты такой смелый был, взял и сказал: "Мы здесь крысу ловим!"
Они хохотали. А я стояла, держась за сумку. Они даже не сразу заметили, что я вошла.
— Ну вот, хозяйка пришла! — крикнула Лариса. — Дорогая, а у тебя нет авокадо? Я хочу попробовать приготовить один салат, ну очень модный, в Москве на каждом шагу.
Я кивнула и пошла в ванную. Там я впервые поняла: мне стало тесно. В собственной жизни.
В зеркале — вроде бы всё как обычно. Моё лицо, уставшее, без макияжа. Только вот взгляд… как будто не мой. Пустой. Как у человека, который каждый день надеется, что завтра всё встанет на место, но уже не верит, что это возможно.
Сняла серьги, умылась, долго стояла над раковиной, пока вода не перестала быть тёплой. И всё думала — а что дальше? Что считается нормой? Когда подруга живёт у тебя месяц, два… А потом в твоём доме появляется всё больше её вещей, всё больше запахов, слов, мелких привычек, которые ты не выбирала?
Наутро Лариса принесла Саше кофе в кружке, которую я берегла с поездки на море. Там был нарисован маяк, и я всегда говорила, что это мой знак. Она поставила кружку перед ним, подмигнула:
— Для капитана корабля, чтобы держал курс. Помнишь, ты тогда сам себя так назвал?
Я стояла в дверях, будто невидимая. Саша быстро поднял глаза, смутился, отодвинул чашку, но ничего не сказал.
А вечером она включила музыку на колонке. Ту самую — нашу с ним. Когда мы только начали жить вместе, я подобрала плейлист с песнями, под которые мы танцевали на кухне, смеялись, пекли хлеб.
— Ты что, нашла мою подборку? — спросила я.
— Да нет, просто навеяло. Совпадение. У тебя, оказывается, хороший вкус.
Саша опять промолчал. Он вообще всё чаще молчал, смотрел в телефон, кивал в ответ. Как будто боялся, что любое слово будет неправильно понято.
Потом случился разговор на кухне.
Я мыла посуду, а Лариса вдруг сказала:
— Ты не обижайся, но тебе не кажется, что ты как-то… забыла о себе? Ну, как женщина. Всё работа, быт. А внутри пустота. Я такое проходила. Знаешь, пока не поздно, надо что-то менять.
Я вытерла руки, повернулась к ней.
— А тебе не кажется, что ты слишком легко обжилась?
— Ты сама меня позвала.
— Нет. Я тебя не звала. Это был Саша. И я тогда даже не спросила, насколько «ненадолго». Знаешь, это была ошибка.
Она подняла брови.
— Вот так? Значит, уже и поговорить нельзя? А я ведь думала, мы всё ещё подруги. Я же всегда разбиралась в моде. Совет ещё никому не мешал.
Я ушла спать. Саша зашёл позже, лёг рядом тихо, спиной ко мне. Ни слова. Как будто ничего не случилось.
Через несколько дней я вернулась с работы пораньше. Хотела просто поужинать в тишине, выключить телефон, налить себе чаю. Но когда я открыла дверь, услышала смех. Он был другой — не звонкий, а тихий, скользящий. Словно прятался.
Лариса сидела в кресле в моей рубашке. Той самой, в которой я обычно читала перед сном. На ногах — мои домашние носки. А Саша — напротив, в кресле, облокотившись на подлокотник, с чашкой в руке.
Они говорили о чём-то — про отпуск, про поездки, про машины, про жизнь «после сорока». Я встала в дверях, не дыша. Лариса заметила меня первой.
— Ой, мы тебя не услышали! Мы просто разговорились. Ты не против, я взяла твою одежду? У меня все в стирке.
Саша кивнул, улыбнулся.
— Мы вспоминали, как раньше по-другому всё было. Слушай, а у тебя нет фотографий с универа?
— Нет. Нет фотографий. И времени нет. У меня обед пропущен, бухгалтерия в пожаре, и ещё ужин не готов. Так что, если вы не против, я просто сейчас помолчу.
Я прошла на кухню. Впервые в жизни у меня не было аппетита дома.
Когда Саша зашёл следом, я спросила:
— Ты уверен, что всё это нормально?
Он посмотрел в сторону.
— Ты преувеличиваешь. Это просто Лариса. Она немного эмоциональная. Но всё же… своя.
— Своя? — повторила я. — А я тогда кто?
Ответа не было. И мне, кажется, он уже был не нужен.
Иногда тишина — самый честный ответ. Без прикрас, без обиняков. Просто пауза, в которой укладывается всё: нежелание говорить, нежелание спорить, нежелание быть на твоей стороне.
На следующий день я задержалась на работе специально. Бесцельно бродила по району, зашла в магазин, где давно не была, купила себе шоколадку с марципаном — ту, которую не любил Саша. Раньше всегда говорила себе: ну зачем покупать, если он всё равно не ест? А теперь вот — купила. И съела. Прямо на улице, сидя на скамейке у почты, как чужая среди своих.
Когда пришла домой, в квартире стоял запах ванили. Лариса пекла какой-то кекс.
— Не переживай, я всю кухню уберу, — сказала она весело. — Просто настроение было — что-то испечь. Саша так любит домашнюю выпечку!
Я поставила сумку и не ответила. Просто пошла в спальню.
А там — её платье. Повешено на стул. Мой крем — сдвинут. Мой дневник, который я прятала в ящик, лежал сверху. Как будто кто-то копался. Как будто кто-то хотел понять, что у меня в голове. Или что я ещё помню о себе.
Я взяла платье и молча отнесла на кухню.
— Ты забыла это в нашей спальне, — сказала я.
Лариса посмотрела внимательно, потом медленно забрала.
— Я просто гладила. Потом забыла. Нравится, могу подарить.
Саша сидел рядом за столом, пил чай. Я вдруг поняла: в этом доме стало двое. Но не я и он. А она и он.
Позже, когда я мыла посуду, Лариса прошла мимо и тихо сказала:
— Ты ведь сама понимаешь, что вам стало тесно. Вам двоим. А мы с Сашей… мы просто говорим на одном языке. Он со мной — настоящий. С тобой он всегда немного… в тени.
Я не повернулась. Только смыла пену с рук, аккуратно вытерла раковину и ушла к себе. В ту самую спальню, которая уже не совсем моя.
Ночью я не спала. Слушала, как скрипят половицы. Слышала, как Лариса смеётся тихо — будто делится чем-то. Слышала Сашин голос, глухой, но без напряжения. Спокойный. Как будто в этом доме всё на своих местах. Только я — лишняя.
Утром я собрала сумку. Небольшую. Самое необходимое. Всё остальное — не срочно. Я знала, что делать.
Перед уходом я написала Саше короткую записку.
«Раз ты не можешь сказать — скажу я. Это место стало для меня чужим. Я не буду мешать. Пусть всё будет по-вашему. Только, когда она уйдёт, вспомни: я здесь была не гостьей».
Прошло три месяца.
Я сняла маленькую квартиру возле парка, с деревянными подоконниками, где вечерами можно ставить кружку с чаем и смотреть, как медленно темнеет. Соседка снизу — бабушка Зинаида, угощает яблоками. Работа осталась та же, только теперь я задерживаюсь не потому что не хочу домой, а потому что могу не спешить.
Иногда просыпаюсь и всё ещё тянусь к той стороне кровати, где раньше спал Саша. А потом вспоминаю, что теперь там никто. И что в этом — не пустота. Это пространство. Для дыхания. Для себя.
Однажды вечером он всё-таки позвонил. Был какой-то хриплый, говорил сбивчиво.
— Она уехала. Сказала, я неудачник. Ты была права. Она не видит людей, только пользуется, не думая о последствиях. Прости. Я такой дурак. Повелся на красивую обертку.
Я слушала, молчала. И вдруг подумала, как странно всё устроено. Кто-то входит в твою жизнь без спроса — и меняет всё. А кто-то был рядом годами — и не заметил, как ты стала другой.
Я не стала спрашивать, где он теперь живёт. Не стала просить вернуть что-то. Не напоминала о нас.
— Береги себя, — сказала я.
— А может…
— Нет. Уже не надо.
После звонка я долго сидела на кухне. Дождь барабанил по подоконнику, в кружке остыла мята. И я поняла: я не злюсь. Я не жду. Я не прощаю и не мщу. Я просто больше не возвращаюсь туда, где меня перестали видеть.
А Лариса? Наверное, снова где-то смеётся. С каким-то папиком. В нарядном кафе, с видом на аквариум, где подают десерты, у которых даже названия звучат как песня. Она знает, как быть нужной — на вечер, на пару месяцев, на «немного пожить». Она талантлива в этом. Она умеет чувствовать слабину, угадывать вкусы, льстить — так, что ты не сразу понимаешь, как оказался в стороне от собственной жизни.
И, может быть, она снова начнёт с фразы:
— Ты же не оставишь меня в беде? Мы ведь друзья, правда?
Она всегда говорила это с той самой интонацией, будто ты уже согласен. И если бы кто-то записал, сколько дверей она открыла этими словами — можно было бы писать методичку по выживанию.
Но у меня больше нет ни страха, ни обиды. Только опыт. Который нельзя отдать, продать или вычеркнуть. Он теперь внутри, в голосе, в походке, в умении сказать «нет» без чувства вины.
Недавно купила себе стул. Старинный, деревянный, с потертостями. Продавец сказал:
— Хотите реставрировать?
А я подумала: нет. Пусть будет таким, какой есть. Со следами времени. Это не изъян — это доказательство, что вещь жила.
Как и я.
И знаете… Мне теперь хорошо одной. Не в одиночестве — в тишине. Там, где никого не надо выгонять, никого бояться потерять. Где не приходится делить воздух, музыку, плед и собственные мысли.
Где я могу смеяться так, чтобы не оглядываться: не слишком ли громко?
Где я снова — на своём месте. Читать ещё...