Осенний вечер поглотил город, укутав улицы густым туманом. Тусклые фонари, свисавшие набухшей гроздью с одиноких столбов, с трудом справлялись с обступившей их плотной завесой, освещая лишь малую толику своего подножья. Молчаливые, громоздкие здания, насупив брови барельефом, стыдливо потупили взор, уткнувшись светом окон в сырую тротуарную плитку.
В кафе на углу Никольской за столиком у панорамного окна с тяжелыми коричневыми занавесками, обвязанными кисточками поперёк, сидели двое: девушка с белокурыми локонами и женщина с аккуратно уложенными седыми волосами. Первая, активно жестикулируя и гримасничая, оживленно что-то рассказывала своей спутнице. Женщина внимательно слушала. Иногда кивала, соглашаясь с доводами, иногда призадумывалась, опуская глаза, и разглядывала свои ухоженные руки.
Растолстевший с годами официант вальяжной походкой подплыл к столику и, самодовольно улыбнувшись в тонкие усики, принялся расставлять тарелки со снедью. Спутницы замолчали. Зинаида Алексеевна слегка откинулась на спинку стула, рассматривая улицу за окном.
Напротив кафе в окне-подиуме стояли четыре манекена в шубах. Их надменные взгляды были устремлены на редких прохожих. На одном из них была черная норка, слабо блестевшая в свете фонарей – женский манекен застыл с пустой улыбкой на лице.
Зинаида Алексеевна прикрыла глаза, коснувшись кончиками пальцев лба. В памяти вновь всплыл образ Андрея.
***
– Зинаида, за что? Прости меня... Давай начнём всё сначала! – худощавый мужчина с воспалёнными от волнения глазами вскочил из-за стола, жадно разглядывая лицо миловидной женщины, кутавшейся в шубу, будто ей было холодно от этих слов.
Она медленно размешивала горячий чай. Легкие пары поднимались из кружки, растворяясь под абажуром, лениво сеявшим желтый свет по комнате. Блики его переливались на чёрной норке, хищно затаившейся и с жадным восхищением впитывавшей каждое слово сломленного мужчины.
– Давай уедем? Бросим всё, уедем из этого города!? – его мольбы переходили в крик отчаяния. Он судорожно заламывал руки, осознавая, что ничего уже не исправить – всё кончено. Её милое сердцу лицо оставалось равнодушным. Женщина заправила выбившийся локон за ушко, поднялась, окинула в последний раз взглядом комнату и тихо сказала:
– Прости, Андрей...
Развернувшись, она вышла в коридор и покинула квартиру, закрыв за собой дверь. В наводнившей комнаты пустоте отчетливо громко, как приговор, щелкнул дверной замок.
Он сидел за столом, спрятав лицо в ладонях, и плакал...
Женщина в вязаной шали...
Старший лейтенант Синицына Зинаида Алексеевна сидела в своем кабинете за обшарпанным столом и перечитывала протокол допроса. Её мучил вопрос, как такая элегантная женщина, как Элеонора Александровна, могла сотворить такое – застрелить своего мужа. Жёлтые лучи солнца проскользнули сквозь оконную раму и легли на сухие бумаги допросов, протоколов и описей, будто прислушиваясь к мыслям человека. В дверь настойчиво постучали.
– Да, да?!
– Зинаида Алексеевна, там «баронесса» с вами поговорить хочет. Её завтра этапируют, – заглядывая в дверь следователя по особо важным делам, отчеканил прокуренным голосом конвойный Никитин, здоровенный рыжий детина.
– Что-то срочное?
– Да нам не докладывали. По статусу не положено, Зинаида Алексеевна, – заулыбался прапорщик.
– Привести?
– Не надо. Я всё равно ухожу. Спущусь сама. Спасибо, Никитин.
Никитин расцвел желтозубой улыбкой заядлого курильщика и исчез в дверном проеме, обрадовавшись, что не надо вести сюда, а потом назад в подвал «баронессу». Он прикрыл дверь, поправил портупею, мотнув при этом бычьей шеей, и, плотоядно улыбнувшись, отправился по коридору, похлопывая по карману гимнастерки с десятирублёвой купюрой.
***
Элеонора Александровна Вербицкая сидела в углу камеры, укутавшись в дорогую шаль. Ей можно было, ей многое бы простили, но только не смерть высокопоставленного чиновника в лице её супруга.
– Элеонора Александровна, вы хотели меня видеть?
– Зина!? – Вынырнув из темного угла, маленькая женщина подошла к решетке и, взявшись за прутья худыми ручками, измученно улыбнулась. – Я рада вас видеть, Зина... Как вы?
Старшему следователю по особо важным делам было неудобно от такого обращения, но к чудаковатости и снисходительному отношению к людям «баронессы» она уже привыкла. Она оглянулась по коридору, никого не было из конвойных.
– Хорошо, Элеонора Александровна, спасибо... Вас завтра увозят...
– Да. Я знаю. Поеду путешествовать по нашей многострадальной Родине, – иронично усмехнувшись, она потупила взгляд, но тут же приободрилась, вспомнив что-то. Глаза её прояснились, и она, коснувшись руки старшего следователя, произнесла: «Зина, я хочу сделать тебе подарок. Я знаю, ты хороший человек, а это моё, возможно, последнее хорошее дело».
Старший следователь по особо важным делам молчала, ей было бесконечно жаль эту маленькую, но стойкую женщину, с которой судьба так жестоко обошлась. Но сделать она ничего не могла, это было выше её сил.
Она посмотрела на «баронессу» и тихо произнесла: «Зачем, Элеонора Александровна?»
Мягкие черты лица маленькой женщины вмиг заострились, сосредоточенный взгляд скользнул по следователю. Печально вздохнув, она отчётливо выговорила: «Зина, это был страшный человек, кто-то должен был остановить его...».
Через прутья решетки она легонько коснулась руки старшего следователя и произнесла: «Прощай, Зинаида Алексеевна. Пусть Бог хранит тебя!» Она грустно улыбнулась, отошла к тёмной стене камеры и села на нары.
***
Зинаида шла по коридору, сдерживая слёзы. Сама не заметив как, за долгими часами допросов, перераставших впоследствии в беседу, она привязалась к этой умной, хрупкой и одновременно сильной женщине. Возможно, впервые Зинаида Алексеевна прониклась так к человеку, и никто ещё не вызывал в ней столько уважения, как эта маленькая женщина в вязаной шали. Обстоятельства её личной трагедии так и остались для всех тайной. Но, судя по людям, посещавшим комитет, на дело была наложена невидимая печать государственной тайны.
Конец первой части.