В этой истории случайная наследница старинной коллекции фарфоровых кукол столкнётся с тем, что никогда не показывают в антикварных каталогах
Глава 5. Поиски истины
Я провожу ночь в круглосуточном кафе, вздрагивая от каждого шороха и пересказывая себе, что всё это — галлюцинации от стресса после смерти бабушки. К рассвету я почти убеждаю себя в этом.
Почти.
Утром я звоню Михаилу Петровичу. Его номер был записан на последней странице бабушкиного дневника, с пометкой "Доверяй ему".
— Анна? — в его голосе звучит тревога. — Что-то случилось?
— Аделина, — только и могу произнести я. — Она... ожила.
Долгая пауза, затем тяжёлый вздох.
— Где вы сейчас?
Мы встречаемся в том же кафе, где я провела ночь. Михаил Петрович выглядит постаревшим на десять лет с нашей последней встречи. Он внимательно слушает мой сбивчивый рассказ, не перебивая, не скептически, не сомневаясь. Когда я заканчиваю, он достаёт из внутреннего кармана пиджака пожелтевшую фотографию.
— Это семья Свободовых, — говорит он. — Родители Эльжбеты и она сама. 1895 год, за месяц до её смерти.
На фотографии серьёзная девочка в строгом платье с кружевным воротничком, держащая на руках Аделину. Рядом — чопорные родители в тёмной одежде. А за ними, в тени, стоит высокая размытая фигура.
— Ирина Николаевна посвятила жизнь этим куклам, — продолжает Михаил Петрович. — Она верила, что души детей оказались в ловушке. Но в последние месяцы она начала думать иначе. Что куклы не тюрьма, а убежище. Защита от чего-то худшего.
— От охотника за душами, — произношу я.
Он кивает.
— Это имя встречается в фольклоре Центральной Европы. Существо, питающееся детскими душами. Легенда говорит, что если ребёнок особенно боится его, душа может спрятаться в любимой игрушке. Но это не настоящее спасение, просто отсрочка. Он всегда находит свои жертвы.
— Бабушка освобождала их. Всех, кроме Эльжбеты.
— Да, — мрачно подтверждает Михаил Петрович. — Она нашла ритуал, позволяющий душам уйти туда, где охотник не может их достать. Но с Аделиной что-то пошло не так.
— Эльжбета сказала, что кукла — это дверь. И что нужно найти метку и стереть её кровью потомка того, кто её поставил.
Михаил Петрович резко бледнеет.
— Вы видели метку? Знак на задней стороне головы куклы?
— Только на фотографии в дневнике.
— Это родовой знак. Печать, — его голос падает до шёпота. — Охотник метит свои жертвы. И метка может быть стёрта только кровью его же рода. Его потомком.
Я смотрю на него долгим взглядом, и внезапная догадка заставляет меня похолодеть.
— Вы... — начинаю я, не решаясь произнести это вслух.
Михаил Петрович смотрит мне прямо в глаза.
— Я не потомок охотника, если вы об этом, — говорит он тихо. — Но я знаю, кто им является. Ваша бабушка выяснила это незадолго до смерти. Именно поэтому она... — он запинается, — именно поэтому она умерла.
— Что? — мой голос звучит слишком громко, несколько посетителей кафе оборачиваются. — Бабушка умерла от инсульта.
— Так написано в свидетельстве о смерти, — соглашается он. — Но инсульт был вызван страхом. Она увидела его. Охотника. В своём доме.
Я сжимаю чашку с кофе так сильно, что костяшки пальцев белеют.
— Кто потомок охотника? Кто может остановить это?
Михаил Петрович достаёт потрёпанную записную книжку и перелистывает страницы дрожащими пальцами.
— Антон Строев. Ему около тридцати. Живёт здесь, в Москве. Ирина установила его личность по старым церковным записям и генеалогическим документам. Он прямой потомок человека, которого в Праге конца XIX века знали как Габриэля Штросса. — Он протягивает мне бумажку с адресом. — Но будьте осторожны. Ирина считала, что родовая связь действует в обе стороны. Потомок может чувствовать то же, что и предок. Видеть его глазами. Знать его мысли.
— Вы предлагаете мне просто пойти к незнакомому мужчине и сказать: "Привет, твой прапрадед был демоническим охотником за детскими душами, не мог бы ты дать немного крови, чтобы освободить призрак девочки из куклы"?
— Нет, — серьёзно отвечает Михаил Петрович. — Я предлагаю вам подумать, хотите ли вы вообще в это ввязываться. Может быть, лучше сжечь куклу? Или закопать глубоко, где её никто не найдёт?
— Эльжбета сказала, что охотник уже здесь. И что он использует куклу как дверь.
— Значит, у вас мало времени. — Он смотрит на часы. — Уже день. В темноте он сильнее. У вас времени до заката, чтобы найти Строева и убедить его помочь.
Глава 6. Лицом к лицу с потомком
Адрес, который дал мне Михаил Петрович, приводит к неприметному серому зданию в одном из спальных районов Москвы. Я нахожу нужную квартиру на пятом этаже и, собрав всю решимость, нажимаю на звонок.
Дверь открывает высокий мужчина с бледным лицом и тёмными кругами под глазами. Он выглядит изможденным, болезненно худым.
— Антон Строев? — спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.
— Да, — он удивлённо приподнимает бровь. — Мы знакомы?
— Нет. Меня зовут Анна. Анна Соколова. Мне нужно поговорить с вами о вашем предке. Габриэле Штроссе.
Его лицо мгновенно меняется. Бледность сменяется мертвенной серостью, а в глазах появляется такой ужас, что я невольно отступаю.
— Входите, — хрипло произносит он, распахивая дверь шире. — Быстрее.
Квартира Антона выглядит как берлога затворника. Задёрнутые шторы, минимум мебели, на столе — ноутбук и стопки книг на разных языках. Я замечаю названия: "Демонология Центральной Европы", "Легенды о похитителях душ", "Метафизика детских призраков".
— Как вы меня нашли? — спрашивает он, запирая дверь на несколько замков.
— Моя бабушка. Ирина Соколова. Она была коллекционером антикварных кукол.
— Ирина Соколова, — он произносит имя медленно, словно пробуя на вкус. — Да, я знаю это имя. Она писала мне два года назад. Но я не ответил. Я не отвечаю никому, кто спрашивает о нём.
— О Габриэле Штроссе? О вашем предке?
Он вздрагивает, словно я дала ему пощёчину.
— Не произносите это имя вслух. Имена имеют силу, особенно его имя. Он слышит. Всегда слышит.
— Охотник за душами, — говорю я тихо.
Антон опускается в кресло, закрывает лицо руками.
— Вы не представляете, о чём говорите, — его голос дрожит. — Чем больше вы знаете, тем больше он знает о вас. Он видит моими глазами. Слышит моими ушами. Каждую ночь я чувствую, как он пытается войти в моё тело. Использовать меня.
— Он уже здесь, — прерываю я его. — Он нашёл способ вернуться. Через куклу. Через Аделину.
Антон поднимает на меня взгляд, полный первобытного страха.
— Фарфоровая кукла? С трещиной на шее?
— Да. Вы её знаете?
— Я её вижу каждую ночь в кошмарах, — шепчет он. — Она сидит в тёмном углу и шепчет. На языке, которого я не знаю, но почему-то понимаю.
— Это чешский. Язык Эльжбеты Свободовой, девочки, чья душа заперта в кукле.
— Не душа, — качает головой Антон. — Не просто душа. Сущность. Эльжбета была особенной. Она видела его настоящим, когда он приходил, поэтому он не смог забрать её полностью. Часть её спряталась. А он... он оставил в кукле часть себя. Семя. Дверь. Через которую может вернуться.
— Михаил Петрович, друг моей бабушки, сказал, что только кровь потомка охотника может стереть метку и освободить Эльжбету. Закрыть дверь.
Антон смеётся — горьким, надломленным смехом.
— Он так сказал? И вы поверили? — Антон встаёт и закатывает рукав рубашки. Его левое предплечье покрыто шрамами — десятки тонких белых линий. — Я резал себя каждый полнолуние с шестнадцати лет. Каждый раз, используя разные ритуалы. Пытаясь очистить свою кровь от его наследия. Это не работает.
— Должен быть способ, — настаиваю я.
— Есть, — его голос звучит неожиданно спокойно. — Прекратить нашу линию. Я последний прямой потомок мужского пола. Детей у меня нет и не будет. Когда я умру, его связь с этим миром ослабнет. Но для этого нужно время, а если он уже нашёл дверь...
— Так вы не поможете? — я не скрываю разочарования.
Антон долго смотрит на меня, затем кивает каким-то своим мыслям.
— Я помогу. Но не так, как вы думаете. — Он подходит к книжной полке и вынимает потрёпанный кожаный том. — Моя прапрабабушка была одной из его жертв. Но перед смертью она написала это. Дневник, в котором описала всё, что знала о нём. Его слабости. То, чего он боится.
— И чего он боится?
— Света, — просто отвечает Антон. — Не обычного света. Света души детей, которых он не смог поглотить полностью. Собранных вместе, они могут создать свет, от которого он не сможет спрятаться. Свет, который сожжёт его сущность.
— Но как? Бабушка освободила все души, кроме Эльжбеты.
— Освободила? — Антон грустно улыбается. — Нет. Они не ушли. Они всё ещё здесь, просто больше не привязаны к куклам. Они ждут. Ждут последнюю — Эльжбету. Ключ. Только когда все они соберутся вместе, они смогут уйти. А до тех пор... — он делает паузу, — до тех пор они в подвешенном состоянии. Ни здесь, ни там. Лёгкая добыча для него.
Он листает дневник, останавливаясь на странице с нарисованным от руки символом — тем самым, который бабушка отметила на затылке Аделины.
— Его метка. Знак собственности и контроля. И да, она может быть стёрта кровью потомка. Но не моей. — Он смотрит мне прямо в глаза. — Только когда потомок добровольно откажется от наследия. Отречётся от предка и всего, что он представляет.
— И как это сделать?
— Через кровь и огонь. Ритуал отречения. Но цена высока, Анна. Ритуал требует жертвы.
— Какой жертвы?
Антон закрывает дневник.
— Части меня. Того, что связывает меня с ним. Моих глаз.
Я отступаю, потрясённая.
— Это безумие! Я не позволю вам ослепить себя!
— Не ослепить, — мягко поправляет он. — Изменить. Его сила течёт в моей крови, но концентрируется в глазах. Они — его окно в наш мир. В ритуале не говорится об их удалении. Только об изменении. Преобразовании.
— И вы... вы готовы на это пойти?
— Каждую ночь я просыпаюсь от того, что мои руки тянутся к горлу. Его воля становится сильнее моей. Однажды я не смогу сопротивляться, и тогда он использует моё тело, чтобы причинить боль. Чтобы собирать души. — Антон качает головой. — Нет, Анна. Я не просто готов. Я мечтаю об этом. Об освобождении.
Глава 7. Ритуал освобождения
Квартира окутана сумерками, когда мы заканчиваем приготовления. Антон начертил на полу сложный символ — зеркальное отражение метки охотника. По кругу расставлены двадцать шесть свечей — по одной для каждой освобождённой души. В центре — серебряная чаша с водой из семи источников, собранной Антоном за годы подготовки к ритуалу, о котором он знал, но боялся провести в одиночку.
— Когда наступит полночь, — инструктирует меня Антон, — вы должны принести куклу и поместить её в центр круга. Затем произнести имена всех детей, чьи души были в ловушке. Они услышат и придут.
— Откуда я узнаю их имена?
— Из дневников вашей бабушки. Она знала их всех.
Я киваю, сжимая в руках бабушкины тетради.
— А затем?
— Затем я войду в круг и проведу ритуал отречения. Когда метка будет стёрта, Эльжбета сможет уйти, и дверь закроется.
— А если он попытается помешать? Охотник?
— Он попытается, — лицо Антона становится жёстким. — Он будет использовать всё, что сможет. Ваши страхи, мои слабости. Иллюзии. Ложь. Что бы вы ни увидели, ни услышали — не верьте. Не прерывайте круг. Не останавливайте ритуал.
Я смотрю на часы. Восемь вечера.
— Мне нужно вернуться в квартиру. Взять куклу.
— Идите, — кивает Антон. — Но будьте осторожны. В сумерках его сила растёт. И помните — что бы ни случилось, вернитесь к полуночи. С куклой или без неё.
Такси останавливается у моего дома около девяти. Ночь уже плотно окутала город. Поднимаясь по лестнице, я ощущаю странную тяжесть в воздухе, словно перед грозой. На площадке третьего этажа лампочка мигает и гаснет, погружая лестницу в темноту. Я включаю фонарик на телефоне и продолжаю подниматься.
У двери моей квартиры я замираю. Изнутри доносятся звуки. Тихие, на грани слышимости. Детский смех, перемежающийся шёпотом. И запах — сладковатый, тяжёлый, как от увядающих цветов.
Ключ входит в замок с трудом, словно что-то изнутри противится. Наконец дверь поддаётся, и я вхожу в тёмную прихожую.
Детский шёпот стихает. Воздух густой, вязкий, словно патока. Я щёлкаю выключателем — ничего. Электричество не работает.
В свете фонарика я пробираюсь к спальне. Дверь приоткрыта, за ней — чернота, такая плотная, что луч фонаря словно вязнет в ней, не проникая глубже пары метров.
Я делаю глубокий вдох и толкаю дверь.
Тьма расступается неохотно, словно живое существо. В её глубине, на моей кровати, сидит фигура. Маленькая девочка в старомодном платье с кружевным воротничком. Её лицо скрыто в тени, но я узнаю платье — точно такое же, как на Аделине.
— Эльжбета? — произношу я осторожно.
Девочка поднимает голову, и я вижу, что у неё нет лица — только гладкая фарфоровая поверхность с нарисованными глазами и губами. В руках она держит Аделину. Кукла изменилась — трещина опоясывает всю шею, голова держится на тонком соединении, из разлома сочится чёрная субстанция.
— Ты вернулась за мной, — голос исходит не от девочки, а словно отовсюду сразу. — Зачем? Чтобы предать меня, как предала твоя бабушка?
— Я пришла помочь, — говорю я, пытаясь унять дрожь. — Освободить тебя.
— Освободить? — в голосе звучит горький смех. — Как можно освободить то, что уже принадлежит другому?
Девочка встаёт с кровати, и я вижу, что её ноги не касаются пола — она парит в нескольких сантиметрах над ним.
— Он дал мне выбор, которого не дали другие. Вечность вместо забвения. Силу вместо бессилия. Месть вместо прощения.
— Это не Эльжбета, — я говорю скорее себе, чем ей. — Ты не она.
— Я была ею. Давно. До того, как поняла правду. Все эти души, которых "освободила" твоя бабушка — они не ушли к свету. Они просто стали пищей. Более лёгкой добычей.
Она протягивает куклу, и в тот же миг луч фонарика выхватывает из темноты окружающие её фигуры — десятки детей разных возрастов, с пустыми глазами и бескровными лицами.
— Присоединяйся к нам, Анна. Он обещал, что мы будем вместе. Вечно.
Я пячусь к двери. Антон предупреждал — иллюзии, ложь, манипуляции. Это не настоящие дети. Это не настоящая Эльжбета. Это он — охотник — пытается помешать ритуалу.
— Отдай мне куклу, — требую я, вытягивая руку.
Лицо девочки искажается в гротескной улыбке, фарфоровая поверхность трескается, открывая черноту внутри.
— Приди и возьми.
Я делаю глубокий вдох и шагаю вперёд, прямо к ней, цитируя по памяти из бабушкиного дневника:
— Свет сильнее тьмы. Любовь сильнее страха. Я не боюсь тебя, охотник.
Комната вздрагивает, словно от удара. Фигуры детей растворяются в воздухе с тихим стоном. Девочка с фарфоровым лицом отступает, всё ещё держа куклу.
— Он придёт за тобой, — шипит она. — За всеми вами.
— Пусть приходит, — я продолжаю наступать. — Мы будем готовы.
Я делаю последний шаг и хватаю куклу. Фигура девочки распадается струйками чёрного дыма, исчезая с протяжным криком. В руках у меня остаётся Аделина — треснувшая, поврежденная, но всё ещё целая.
Я выбегаю из квартиры, не оглядываясь. У меня есть кукла. И меньше часа до полуночи.
Глава 8. Окончательное противостояние
Я врываюсь в квартиру Антона за пять минут до полуночи, задыхаясь от бега. Он уже ждёт в центре нарисованного круга, с дневником своей прапрабабушки в одной руке и серебряным кинжалом в другой.
— Успела, — облегчённо выдыхает он. — Он пытался остановить тебя?
— Да, — я прижимаю к груди куклу. Трещина на её шее стала ещё шире, голова держится на тонком перешейке фарфора. — Показывал детей. Пытался убедить, что они все стали его пищей.
— Ложь, — уверенно говорит Антон. — Их души всё ещё здесь, ждут. Я чувствую их присутствие.
Он кивает на круг свечей.
— Зажги их. Начнём.
Я обхожу круг, зажигая одну свечу за другой. С каждой вспыхнувшей свечой воздух в комнате словно становится чище, легче. Мне кажется, или температура повышается? Словно летний ветерок гладит мои щёки.
— Теперь поставь куклу в центр, — инструктирует Антон, — и зачитай имена. Все двадцать шесть.
Я открываю бабушкин дневник и начинаю читать имя за именем, дату за датой. С каждым именем пламя одной из свечей взлетает выше, приобретая свой оттенок — голубой, розовый, зелёный, золотистый. Когда я произношу последнее имя, двадцать шесть разноцветных огоньков поднимаются над свечами, зависая в воздухе как миниатюрные звёзды.
— Они здесь, — шепчет Антон. — Все они.
Я чувствую это — лёгкое присутствие множества душ, наполняющих комнату теплом и светом.
— Теперь твоя очередь, — говорю я.
Антон кивает и становится на колени перед куклой. Осторожно, почти благоговейно, он поворачивает её головку, обнажая метку на затылке — сложный символ, похожий на паутину из тонких линий.
— Начнём, — говорит он, поднимая кинжал. — Я, Антон Строев, последний из рода Штросс, отрекаюсь от своего предка Габриэля Штросса, известного как Охотник за душами.
Он делает надрез на ладони, и кровь капает в серебряную чашу с водой. Вода мгновенно окрашивается в тёмно-красный.
— Отрекаюсь от его наследия, от его силы, от его тьмы. Разрываю связь крови и духа.
Он смачивает пальцы в кровавой воде и прикасается к метке на затылке куклы. Символ словно оживает, линии извиваются под его пальцами.
— Силой своей жертвы и своего отречения, стираю эту метку. Освобождаю пленённую душу. Закрываю дверь, которую он пытается открыть.
Комната внезапно наполняется ледяным ветром, свечи мигают, но не гаснут. Стены вибрируют, с потолка сыпется штукатурка. Тёмные тени собираются в углах, формируя высокую фигуру без лица.
— Он здесь! — кричу я.
— Продолжаем, — сквозь стиснутые зубы произносит Антон, не отрывая пальцев от куклы. — Что бы ни случилось!
Тени сгущаются, вытягиваются, формируя длинные руки с когтистыми пальцами. Одна из них тянется к Антону, но не может пересечь линию круга, словно наталкиваясь на невидимую преграду.
Антон продолжает читать ритуал, его голос крепнет с каждым словом:
— Я принимаю цену свободы. Я отдаю то, что связывает меня с ним.
Он подносит кинжал к своему лицу, и я задерживаю дыхание, боясь, что он действительно вырежет себе глаза. Но вместо этого он только проводит лезвием по векам, оставляя тонкие кровавые линии.
— Моими глазами он видел. Моими глазами он искал. Своей кровью смываю его взгляд.
Кровь стекает по его щекам, капая на куклу. Метка на затылке Аделины начинает дымиться, словно кровь Антона — кислота, разъедающая фарфор.
Тени в углах комнаты беснуются, сталкиваясь с невидимыми барьерами. Воздух наполняется запахом озона и горящего дерева. В вое ветра мне слышится рычание — низкое, нечеловеческое.
— Почти готово, — хрипит Антон, его лицо покрыто кровью. — Осталось последнее. Эльжбета! Я знаю, ты слышишь. Это твой шанс. Твой выбор. Уйти или остаться.
Комната погружается в абсолютную тишину. Даже тени замирают, словно в ожидании. И тогда я слышу её — тихий детский голосок, говорящий на чешском, но я каким-то образом понимаю каждое слово:
— Я так устала прятаться. Так устала бояться. Я хочу увидеть свет.
Антон улыбается сквозь кровь.
— Тогда иди к нему. Они ждут тебя.
Он касается кровью трещины на шее куклы, и та разламывается окончательно. Голова Аделины отделяется от тела, но вместо того, чтобы упасть, она зависает в воздухе. Из разлома вырывается яркий белый свет, настолько интенсивный, что я вынуждена закрыть глаза.
Когда я снова открываю их, двадцать семь светящихся сфер кружат по комнате в сложном танце. Они сливаются вместе, образуя единое сияющее целое, которое затем разделяется на два потока. Один устремляется вверх, проходя сквозь потолок, словно его не существует. Другой — формирует светящееся кольцо вокруг теней, сжимая их, сдавливая, заставляя съёживаться.
Тени корчатся в агонии, беззвучно крича. Сияющее кольцо сжимается всё сильнее, пока от них не остаётся лишь маленькое тёмное пятно на полу, которое вскоре тоже исчезает.
Свет постепенно тускнеет. В комнате снова горят только свечи. Антон всё ещё стоит на коленях, но теперь его лицо спокойно, несмотря на кровь. В его руках — разбитая кукла, пустая, с отколотой головой.
— Всё кончено? — тихо спрашиваю я.
— Да, — выдыхает он. — Они ушли. Все они.
Я помогаю Антону подняться. Он шатается от потери крови и истощения. Его глаза, когда он открывает их, изменились — радужки, ранее тёмно-карие, теперь стали светло-серыми, почти прозрачными.
— Я вижу иначе, — тихо произносит он, оглядывая комнату. — Словно... завеса спала. Но его больше нет. Я не чувствую его присутствия впервые за всю жизнь.
Я осторожно беру из его рук останки куклы.
— Что нам делать с этим?
— Сжечь, — решительно отвечает Антон. — Хотя души ушли, материальные предметы могут сохранять отпечаток. Лучше не рисковать.
Мы проводим простой ритуал очищения — сжигаем куклу в металлическом тазу на балконе, позволяя пеплу развеяться по ветру. Я чувствую странное спокойствие, наблюдая, как последние искры улетают в ночное небо.
— Что теперь? — спрашиваю я, когда мы возвращаемся в квартиру.
Антон смывает кровь с лица, осторожно обрабатывает порезы на веках.
— Теперь мы живём, — просто отвечает он. — Без его тени над нами.
Глава 9. Эпилог
Прошёл год с той ночи. Я всё-таки продала коллекцию бабушкиных кукол — всех, кроме одной. Маленькую фарфоровую куклу с кудрявыми волосами, похожую на ту, что когда-то звалась Аделиной, я нашла в антикварном магазине в Праге. Обычная кукла, без истории, без души внутри. Она стоит на моем рабочем столе как напоминание — не обо всём, что произошло, а о выборе, который у нас всегда есть. Выборе между страхом и надеждой, между тьмой и светом.
Михаил Петрович помог мне каталогизировать бабушкины записи. Они теперь хранятся в специальном архиве, доступные для тех немногих, кто знает, где искать. Кто, возможно, столкнётся с чем-то подобным.
Антон Строев больше не живёт затворником. Его изменившиеся глаза вызывают вопросы, но он научился отвечать простыми полуправдами. Мы видимся раз в месяц — обедаем вместе, говорим о обычных вещах. О жизни. О будущем. Иногда — о прошлом, но всё реже. Некоторые вещи лучше оставить позади.
Иногда, очень редко, обычно в предрассветные часы, я просыпаюсь от ощущения, что в комнате кто-то есть. Тихий шёпот на грани слышимости, мимолётное движение в углу глаза. Но это не вызывает страха. Скорее, чувство защищённости.
Бабушка писала, что куклы были не просто антикварными игрушками, а хранителями историй. Я думаю, она была права, но не полностью. Не куклы хранят истории — люди. Мы несём их в себе, передаём другим, позволяем им изменять нас.
А иногда, очень редко, истории выбирают нас сами. И тогда наша задача — не просто выжить в них, но и сделать их своими. Превратить кошмар в урок, страх — в мудрость, утрату — в память.
Я закрываю дневник, в котором записывала всё произошедшее. Может быть, когда-нибудь кто-то прочтёт его и найдёт ответы на свои вопросы. А может, он просто будет лежать на полке, собирая пыль, как обычная книга. В конце концов, не все истории должны рассказываться. Некоторые должны просто жить внутри нас, напоминая, что за каждой тьмой всегда есть свет. И что выбор — уйти или остаться, бояться или надеяться — всегда за нами.
Я бросаю последний взгляд на фарфоровую куклу на столе. В лучах утреннего солнца её лицо кажется умиротворённым. Просто кукла. Ничего больше.
И всё же, иногда мне кажется, что в блеске её глаз я вижу отражение двадцати семи душ, наконец нашедших свой путь к свету.
#мистический_рассказ #хоррор #души_детей #антикварные_куклы #потусторонний_мир #древнее_зло #освобождение_душ