Мария стояла у зеркала в офисном туалете и с какой-то неожиданной отстранённостью наблюдала, как тушь чуть-чуть отползает от уголка глаза. Хотелось поправить, но лень. Нет, не та, что из диванных сериалов — великая и святая. Это была другая. Та, которая приходит после финального рывка — когда ты выложилась, отпахала, доказала всем и себе, и теперь тебе, в общем, уже плевать, как ты выглядишь. Потому что главное — выжила. И, чёрт возьми, выиграла.
— Семьсот пятьдесят тысяч, Мария Сергеевна. Ваш проект — лидер квартала, — сказал директор, улыбаясь так, будто сейчас вручит ей орден Почётной Пахарки России.
Она кивнула, поблагодарила, пожала руки и ушла. Без восторга. Слишком уж долго ждала. А когда долго ждёшь, всё всегда не так ярко, как в мечтах.
«Вот она, свобода, — подумала она. — Небольшая такая, с налогами и планами на отпуск. Но своя».
Пока остальные в офисе обсуждали, на что потратить премии — кто мечтал о новом телефоне, кто о поездке в Турцию — Мария уже знала: она хочет поменять холодильник. Тот, что у них дома, издаёт звук, будто умирает под пытками. И ещё гардероб. И, может, массаж. Один раз. Чтобы вспомнить, как это — тело расслаблять, а не только мозг напрягать.
Она вышла из офиса в пять, как белый человек. Обычно уходила в восемь, а то и позже — когда охранники уже переставали здороваться. Но сегодня было можно. И дома она была в шесть. Редкость.
В прихожей — темно и холодно. Алексей не пришёл. Что ж, по расписанию. В его новом спортзале был бокс. И баня. И какие-то друзья, про которых она слышала только, когда они занимали деньги.
На кухне она села, не раздеваясь. Молча. И вдруг — щелчок ключа в замке.
— Мария! Ты дома? — голос Алексея звучал бодро, по-мальчишески. За ним — ещё один. Протяжный.
— Здрасьте, Мария Сергеевна, у нас тут вопросик нарисовался! — радостно ввалился в коридор Иван. Вечно у него что-то «нарисовывается». То долги, то штрафы, то «прикол» с машиной. На этот раз — снова с машиной.
— Сюрприз, — хмыкнула Мария, поднимаясь, — опять ты с братом, и опять не с цветами?
— С цветами будешь ты, когда наш Иван будет рассекать по району на колесах, — весело хлопнул её по плечу Алексей. Как будто она была не женой, а друг по армии.
— Ну, всё, пацаны, смеёмся. А я тут, между прочим, премию получила, между делом. Почти миллион. Кто молодец? Я молодец, — спокойно сказала она и сняла куртку.
Повисла тишина. Очень короткая. Потом — аплодисменты. Шутливые.
— Мария Сергеевна, а мы как раз об этом… — затянул Иван, почесывая затылок. — У нас идея. Я тут тачку присмотрел. Корейская, но надёжная. Сто двадцать надо. В долг. Без процентов. Ну ты же теперь при бабках!
Она смотрела на него, как на дикого лося, забежавшего в торговый центр.
— А у нас случайно не свадьба? Или день милосердия? — с иронией прищурилась она.
— Маша, не злись, — вставил Алексей, уже тише. — Ну, правда. Это же не чужой человек. Брат. Ты же знаешь, у него сейчас трудный период.
— А у меня, ты хочешь сказать, был курорт? — разозлилась Мария. — Я пахала год! Вставала в шесть, работала по выходным, слышала «ты меня разлюбила», когда отрубалась без ужина. А теперь — держи, Иван, сто двадцать. А потом, может, и остальное?
— Ну ты ж не вся премию потратишь… — пробормотал Иван, отступая на шаг. — Ты же с нами семья, в конце концов.
— Вот про «семью» мы сейчас и поговорим, — Мария резко встала. — Семья — это поддержка, а не банк. Где вы были, когда я не спала ночами, потому что нервничала? Где вы были, когда Алексей лежал на диване и жаловался на жизнь, а я его жопу тащила к психологу?
— Маша, потише… — попытался вставить Алексей, — Не кричи при брате.
— А чего ж ты молчал при брате, когда он начал за мои деньги машину планировать? Я что, воздух тут? — она кричала уже по-настоящему.
— Ты перегибаешь, Маш, — сухо сказал Алексей. — Не будь такой эгоисткой.
Мария замолчала. На секунду. Потом спокойно подошла к столу, открыла сумку, достала пачку чеков и аккуратно кинула на стол.
— Вот тебе мой эгоизм. Оплата ЖКХ, твоя стоматология, новый пылесос, твоя куртка — да-да, «подарок» от мамы, который купила я. Хочешь ещё? Или достаточно?
— Мария… — начал он, но она уже ушла в спальню и закрыла за собой дверь.
Что-то внутри оборвалось. Нет, не любовь. Гораздо страшнее — уважение. Тонкая штука. Как тонкий лёд весной: ты по нему идёшь, а потом — треск. И всё. Мокро, холодно, и никто не спасёт.
На следующий день Тамара Ивановна позвонила в восемь утра. Без «доброе утро», без «как ты?».
— Машенька, ты извини, что вмешиваюсь, но ты зря так с мальчиками. Всё-таки ты в семью вошла. А в семье делятся.
— А вы, Тамара Ивановна, не думали, что мальчики — уже не мальчики? И вообще, я вхожу только туда, куда меня зовут. А вы — слишком уж по-хозяйски всё вокруг себе считаете.
— Не груби старшим, Мария. Я, может, тебе как мать…
— Нет, Тамара Ивановна. У меня одна мать. И она никогда не просила у меня сто двадцать тысяч на «корейскую мечту».
И отключила
***
Мария стояла у окна и пила чай. Впервые за долгое время — не спеша. Премия лежала на счету. А вот любовь… Любовь, кажется, соскочила с перрона.
***
Мария проснулась рано. В голове стучала мысль: «Надо решить. Один раз. Навсегда. Без крика и унижения». В душе кипело, но она заставила себя выдохнуть. Спокойствие — главный козырь. Особенно когда играешь с теми, кто привык, что ты будешь молчать.
К шести вечера кухня пахла так, будто в доме готовились к свадьбе. Была и селёдка под шубой, и курица в духовке, и её фирменный салат с сыром и чесноком, который Алексей называл «развод на поцелуй». Даже торт купила. Честно говоря, хотелось показать: *«Я всё ещё умею быть доброй. Только не заставляйте быть злой». *
В шесть сорок раздался звонок в дверь. Иван пришёл первым. В спортивной куртке, с пакетом в руке.
— Ну, Маш, я тут кое-что захватил… чтобы с настроением, — протянул бутылку вина и подмигнул. — Может, к концу вечера забудем все обиды?
— Ты вино забыл, а не память, — холодно сказала она, но взяла бутылку. — Проходи.
Через десять минут появился Алексей — мрачный, в тишине. За ним, как тень, — Тамара Ивановна. Без приглашения. Конечно.
— Ты не против, Мария? Я просто подумала: семейный ужин, а я — семья... — затянула она с той самой, липкой учтивостью, от которой хочется мыться с хозяйственным мылом.
— Проходите. Стулья выдержат, — спокойно ответила Мария и пошла ставить чай.
Первые пятнадцать минут прошли на удивление мирно. Иван хрустел огурцами, Тамара Ивановна хлопала глазами, как по инструкции, Алексей молчал. Даже Мария — молчала. До определённого момента.
— Значит, так, — вдруг сказала она, поставив чашку на стол. — Я не хочу больше жить в хаосе. Вы все взрослые люди. Поэтому сегодня решим: либо вы начинаете уважать мои границы и мой труд — либо каждый идёт своей дорогой.
Повисла тишина. Иван сделал вид, что не расслышал. Алексей заёрзал. Тамара Ивановна скривилась.
— Мария, ну что ты как на допросе, честное слово. Ужин же. Тепло, по-семейному. А ты — ультиматумы…
— Это не ультиматум. Это факт. Я устала быть источником всех ресурсов, включая терпение.
— Алексей, ты слышишь, как она с нами? — повернулась свекровь к сыну. — Словно мы тунеядцы какие-то!
— Ты и есть тунеядец, — выдохнула Мария. — Извините, но я слишком много лет закрывала глаза. Хватит. Алексей, скажи честно: ты собираешься хоть когда-то работать? Не «пробовать», не «искать», а просто — работать?
— Я работаю над собой! — вспыхнул он. — Ты думаешь, легко после всего, что я пережил?!
— После чего, Лёша? После того, как мама тебя пятнадцать лет холила и лелеяла? Или после того, как я взяла на себя всё, чтобы ты «искал себя»?
— Ты стерва, — сказал он тихо. — Холодная, сухая стерва. Ни тепла, ни понимания. Только счётчики, счета и счётчики!
— А ты — инфантильный лентяй, — бросила она. — Тридцать девять лет, а всё как подросток: «дай, принеси, купи».
Иван вскинулся:
— Хватит! Вы ссоритесь — мы слушаем! Может, тебе психотерапевт нужен, а не муж?
— А может, тебе — работа, а не «корейская мечта»? — огрызнулась Мария.
— Мам, скажи ей что-нибудь! — взвыл Алексей, а Тамара Ивановна уже вскакивала.
— Ты всё рушишь, Мария! Семья — это терпение, а ты — как танк. Всех сносишь!
Мария резко повернулась к ней. И — впервые — не сдержалась.
— А вы, Тамара Ивановна, всю жизнь растили не мужчину, а хрустальную вазу! И теперь я должна носить его на руках? Нет. Больше — нет.
Кто-то из них ударил первым — неясно. Но в следующую секунду — грохот: Алексей сшиб чашку, она упала, разбилась, Мария вскочила, дернулась, а он, вместо того чтобы извиниться, толкнул её плечом.
— Да пошла ты!
— Иди сам! — крикнула она. — Вон из моего дома!
Иван вскочил, хватая Алексея за локоть:
— Пошли, брат. Тут всё кончено.
Тамара Ивановна тихо всхлипнула и вышла последней.
Мария осталась стоять одна в тишине, полной запаха курицы и сломанной посуды. Ноги дрожали, руки — тоже. Но внутри было удивительно спокойно.
И всё-таки — ужин удался. Пусть не для желудка. Для души.
***
Мария переехала в субботу. Без истерик. Без пафоса. Просто взяла свои вещи, коробки с документами, три кастрюли, любимую сковородку, дочь и кота. Всё, что нажито честным трудом — и что влезло в багажник.
Квартирка была съёмная, однокомнатная, но с огромным плюсом — без Алексея.
На третий день Мария впервые за долгое время уснула без тревожности в груди. Просто легла, натянула плед до подбородка и не думала, кому завтра надо погладить рубашку и где искать его носки. Удивительно, но счастье пахло простынями из «Ленты» и свободой.
Настя сначала хмурилась. Потом — развернулась. Даже посуду мыла добровольно. Говорила мало, но как-то теплее. И однажды, возвращаясь с учёбы, бросила:
— Мам, я знаю, что ты не железная. Просто раньше мне казалось — ты любишь быть сильной.
Мария тогда отвернулась к плите. А то бы дочь увидела: у супер-женщины слёзы катятся по щекам, пока она мешает гречку.
На четвёртую неделю пришло письмо.
Сначала она даже обрадовалась. Может, Алексей опомнился. Извиниться решил. Или хоть алименты предложит…
Но нет.
«Уведомление о начале судебного процесса по разделу совместно нажитого имущества. Истец: Петров Алексей Аркадьевич. Ответчик: Петрова Мария Николаевна».
У Марии вырвался смех. Тот самый, истеричный. Когда уже и не больно — а просто тошно.
— Совместно нажитое?! Он? Что — тостер? Или, может, «Айфон 7», который я ему купила, пока сама с кнопочным ходила?
Позвонила адвокату. Та только цокнула:
— Если квартира куплена в браке — он имеет право подать. Даже если вы платили одна, и на вас ипотека. Доказывать нужно. Через суд.
— Я приносила справки, я работала. Он лежал с депрессией под одеялом!
— Это придётся доказывать. Платёжки, договоры, свидетели… Готовьтесь. Он будет давить.
Дочь узнала через день. Принесла домой блинчики — и молча села напротив.
— Мам. Я хочу кое-что сказать. Ты можешь злиться. Но я должна.
Мария напряглась. Прямо как в театре, когда актёр берёт паузу, и ты знаешь: сейчас будет бомба.
— Я написала отцу, чтобы он остановился. Чтобы не тянул из тебя. Я ему сказала: если он это сделает — он для меня чужой.
Марию перекосило.
— Ты… писала ему?
— Да. Потому что я его дочь. И не хочу всю жизнь смотреть, как вы друг друга сжираете. Это же не битва, мам. Это просто развод.
Развод…
Мария смотрела на дочку и понимала: та уже взрослая. И в чём-то — мудрее родителей.
— Ты думаешь, я не пыталась? Я годами пыталась. Просто иногда развод — это не побег. Это спасение.
Они ели блинчики в тишине. Кот мурлыкал где-то в углу. А в голове крутилась только одна мысль: Алексей решил идти до конца. Но и я теперь не отступлю.
***
Суд назначили на понедельник. Как назло — с утра. Как будто хотели придавить человека, пока тот ещё не выпил кофе и не собрал лицо в кучу.
Мария не спала почти ночь. Писала себе на листочках фразы, которые должна сказать, и вычёркивала. Утром посмотрела на себя в зеркало: под глазами — синяки, лицо — как у человека, который давно забыл, как это — быть счастливой.
— Ты уверена, что хочешь идти? — спросила Настя, подавая ей термос.
— Хочу. Но боюсь.
Дочь посмотрела в упор. Ни слова жалости. Только решимость.
— Значит, идём вместе.
В коридоре суда пахло линолеумом, чужими страхами и старым кофе из автомата. Алексей пришёл в костюме. Гладкий, ухоженный, даже с цветами. Для кого — неясно. Наверное, для себя.
Увидев их с дочерью, скривился:
— Мария Николаевна, здравствуйте. Всё-таки решились?
— Решилась. И не одна.
Судья была женщина. Сухая, в очках, с выражением лица «я сегодня уже слышала, что все страдали, продолжайте». Алексей начал первым. Уверенно, с бумажками:
— У нас был брак. Совместный быт. Я вёл хозяйство. Она работала. Но ведь работа — это не единственный вклад в семью, верно?
Мария едва не закашлялась.
Хозяйство? Он? Мужчина, который не мог включить стиралку без консультации с YouTube?
— Прошу обратить внимание, что квартира куплена в браке. Следовательно, по закону...
Мария молчала. До поры.
А потом встала.
— Я не юрист. Я женщина. И я выживала. С ребёнком. С долгами. С мужчиной, который однажды не встал с дивана — и пролежал три месяца, потому что у него был «экзистенциальный кризис».
Судья подняла брови. Алексей вскинулся:
— Это клевета!
Но встал третий человек.
Настя.
Руки дрожали. Голос — нет.
— Меня зовут Петрова Анастасия. Я — дочь. Я хочу дать свидетельские показания.
Судья кивнула.
— Говорите.
— Отец не участвовал в нашей жизни. Он жил рядом, но не с нами. Он кричал. Он однажды ударил маму, когда я была в комнате. Мне было десять. Я тогда спряталась в шкаф.
Пауза.
— Я выросла, думая, что так и должно быть. Что мамы плачут, а отцы злятся. А теперь я знаю — это не семья. Это страх.
У Алексея дёрнулся глаз.
— Ты… врёшь! Это мать тебя настроила!
Но уже никто не слушал.
Судья закрыла дело быстро. У Марии осталась квартира. У Алексея — лицо, которое никто не пожалел.
Вечером они вернулись домой. Сели на кухне. Мария наливала чай. Настя смотрела в окно.
— Ты знаешь… Я ведь долго боялась тебя просить. Защитить меня.
— А я — боялась попросить тебя о помощи.
Молчали.
А потом засмеялись. И так хохотали, что кот ушёл под кровать, обиженный.
Потому что иногда настоящая свобода — не когда суд встал на твою сторону. А когда твоя дочь впервые выбрала тебя. Не из страха. А по любви.
Конец.