Кухня наполнилась запахом кофе. Я помешивала ложечкой в чашке, наблюдая, как растворяются кристаллики сахара. За окном моросил мелкий осенний дождь, капли стекали по стеклу, образуя причудливые дорожки.
— Галя, ты только глянь, какая морока с этими бумагами, — Николай разложил перед собой стопку документов, потирая переносицу. — Вот здесь, здесь и здесь нужна твоя подпись. И тогда наконец с материнским капиталом всё решится.
Я отхлебнула кофе и с усталой улыбкой взглянула на мужа. Двадцать лет вместе, двое детей выращены. Ванька уже институт заканчивает, а Машка в десятый пошла. Как летит время...
— Коля, может, не сегодня? Голова раскалывается после смены, — я потерла виски. — Что там вообще подписывать нужно?
— Да брось ты, — он придвинул мне бумаги, — просто формальность. Помнишь, я говорил про перерегистрацию документов? Вот здесь, здесь и вот тут. И можно будет наконец материнский капитал оформить, на ремонт пустим.
Я взяла ручку. Почерк у Николая всегда был убористый, деловой. В бухгалтерии его ценили, начальство хвалило. Надёжный человек.
— Прочитать-то дай, — попросила я.
— Галь, ну не тяни. Мне ещё в банк забежать нужно до закрытия. Обычный договор, как миллион раз с тобой обсуждали.
Он глянул на часы, и я машинально расписалась в указанных местах. Какая разница, Коля плохого не посоветует. Устала я сегодня — две операции, потом стирка, готовка.
— Вот и славно, — Николай собрал бумаги в папку. — Завтра отнесу куда надо, и дело с концом.
Он чмокнул меня в щёку, и я почувствовала знакомый запах одеколона. Тот самый, что двадцать лет назад кружил мне голову на танцах в Доме культуры.
— Поставь чайник ещё раз, — попросила я, откидываясь на спинку стула. — И расскажи лучше, как там Машка в школе.
Дождь усилился, барабаня по карнизу. Мирные домашние звуки, разговоры о детях, планы на ремонт... Разве могла я знать, что только что собственноручно перечеркнула всё, что у меня было?
Правда за дверью
— Ой, Галь, ты чего это, в цветастом халате на лавочку? — Зинаида Петровна, соседка с первого этажа, окинула меня оценивающим взглядом. — Я думала, вы переезжаете. Видела объявление о продаже вашей квартиры.
Я почувствовала, как земля уходит из-под ног. В голове мелькнуло — ошиблась, не о нас речь.
— Что за глупости, Зина? Какое объявление?
— Да на столбе у остановки висит. И в интернете тоже есть, мне внук показывал. Трёшка на пятом, с ремонтом. Адрес-то ваш, я ещё подумала — что ж Галя молчит, не прощается даже.
Сердце пропустило удар. Нет, глупости какие. Домой — скорей домой, спросить у Коли.
Но Николая не было, телефон не отвечал. Я набрала Сергея, одноклассника Коли, который в регистрационной палате работал.
— Серёж, поможешь? Посмотри там у себя... нашу квартиру. На продажу выставлена или нет?
Через час пришло сообщение: «Галя, я не понял. Квартира оформлена на Марию Николаевну Соколову. Это твоя дочь? Документы свежие, двухнедельной давности».
Комната закружилась перед глазами. Машка? При чём тут Машка? Она же несовершеннолетняя...
Я бросилась к комоду, где хранились наши документы. Перерыла всё — никаких бумаг на квартиру. Ни старых, ни новых. Только счета за коммуналку.
В памяти всплыли те листы, что подписывала неделю назад. Материнский капитал... А было ли там хоть слово про него? Я ведь даже не прочитала.
В кармане завибрировал телефон — неизвестный номер.
— Алло, это Галина Соколова? — раздался официальный голос. — Вас беспокоит агентство недвижимости «Надёжный дом». Хотим уточнить время показа вашей квартиры потенциальным покупателям. Новый собственник назначил на завтра...
— Какой ещё собственник? — выдохнула я. — Это моя квартира!
— По нашим данным, собственником является Соколова Мария Николаевна, от имени которой действует её отец по доверенности. У нас есть все правоустанавливающие документы.
Я опустилась на стул. Руки дрожали, к горлу подкатила тошнота. Вся моя жизнь — эти стены, куда детей принесла из роддома, где бессонные ночи проводила у их кроваток... И всё это теперь не моё? По какой-то бумажке, которую я сама подписала?
Телефон вновь зазвонил — Коля. Наконец-то.
Разговор без масок
Николай вошёл в квартиру с таким видом, будто ничего не случилось. Как обычно, повесил куртку, разулся, прошёл на кухню.
— Коля, что происходит? — я стояла в дверном проёме, сжимая в руке телефон. — Мне звонили из агентства недвижимости.
Он замер на мгновение, но тут же продолжил, как ни в чём не бывало, наливать воду в чайник.
— О чём ты?
— О том, что наша квартира продаётся! — голос сорвался на крик. — О том, что она теперь оформлена на Машку! О том, что люди завтра придут её смотреть!
Николай поставил чайник на плиту, потом медленно повернулся ко мне. Чужое лицо, чужие глаза. Двадцать лет рядом с этим человеком, а сейчас как будто впервые увидела.
— И что? — спросил он спокойно.
— Что значит «и что»? — я шагнула к нему. — Ты за моей спиной переоформил квартиру на дочь, а теперь продаёшь её? Без моего ведома?
— С твоим ведомом, Галя, — уголки его губ дрогнули в усмешке. — Ты же подписала дарственную. Добровольно.
— Какую дарственную? Ты говорил про материнский капитал!
— Я такого не говорил, — отрезал он. — Ты, как всегда, не читала, что подписываешь. Твои проблемы.
В груди что-то оборвалось. Я прислонилась к стене, чтобы не упасть.
— Зачем, Коля? Мы же семья...
— Были семьей, — он отвернулся, стал шарить в шкафчике, доставая чашку. — А теперь я встретил другую женщину. Нам нужны деньги на новую жизнь.
Новую жизнь. Другую женщину. Слова падали, как камни. Перед глазами всплыли наши фотографии — свадьба, рождение Ваньки, потом Машки, отпуск на море...
— А дети? А я? Куда мне деваться?
— К матери поедешь, в деревню, — он пожал плечами. — Или снимешь квартиру. Половину от продажи отдам, не переживай.
— Половину? — задохнулась я. — От моей собственной квартиры?
— Галя, не начинай, — он поморщился. — Ты же подписала. Всё законно.
Я смотрела на этого чужого человека и не понимала, как могла жить с ним столько лет. Неужели я настолько слепа была?
— Ты... ты чудовище, — прошептала я.
— Я практичный человек, — отрезал он. — И хватит истерик. Завтра приходят покупатели, постарайся быть в приличном виде. Или вообще уйди куда-нибудь.
И в этот момент я поняла, что больше не боюсь его. Только презираю.
Чай с надеждой
— А может, отравить его? — Людмила отхлебнула чай и подмигнула. — Шучу, конечно. Хотя нет, не шучу.
Мы сидели на её кухне — маленькой, уютной, заставленной горшками с фиалками. Старые подруги, с медучилища вместе. Сколько всего пережито за эти годы...
— Люд, я как во сне, — я крутила в руках чашку. — Не верится, что Коля так мог. Двадцать лет... Неужели всё враньё было?
— Не всё, — Людмила накрыла мою руку своей. — Дети настоящие, твоя любовь настоящая. А что мужик оказался сволочью — так это бывает.
За окном накрапывал дождь. Третий день как из дома ушла, остановилась у Людмилы. Той самой, которую Николай никогда не жаловал — «слишком самостоятельная, плохо на тебя влияет».
— Я ведь даже ночью просыпаюсь с мыслью — сейчас открою глаза, а всё это сон, кошмар. Вернусь домой, а там Коля, всё как прежде.
— И хорошо, что не как прежде, — Людмила решительно поставила чашку. — Сколько лет он тебя за служанку держал? Сколько раз ты отпуск отрабатывала, чтобы ему на рыбалку с друзьями хватило? А теперь, видите ли, другую женщину встретил!
Я вздохнула. Действительно, всегда старалась угодить. Работа, дом, дети, его родители... Когда последний раз для себя что-то делала? И не вспомнить.
— Что теперь, Люд? Куда идти? К маме в деревню? В съёмную квартиру? На что жить?
— К юристу для начала, — она достала из кармана халата сложенный листок. — Вот, записала телефон. Хороший специалист, моей племяннице с разводом помогал.
— Думаешь, есть смысл? — я покачала головой. — Я же подписала эту проклятую бумагу.
— Есть, — твёрдо сказала Людмила. — Он тебя обманул. Ввёл в заблуждение. Это, знаешь ли, в суде учитывается.
Не верилось, что можно что-то изменить. Что можно бороться. Всю жизнь решения принимал Николай. Куда поехать отдыхать, какую мебель купить, в какую школу детей отдать...
— Боюсь я, Люда.
— Чего боишься? — она подлила мне чаю. — Остаться одной? Так ты и так одна, только с предателем рядом. Денег не хватит? Медсестрой всегда работу найдёшь. А можно и на курсы какие-нибудь пойти, переучиться.
Людмила говорила, а я думала — может, правда? Может, не конец это, а начало? В пятьдесят два года начало новой жизни...
— Позвоню, — решилась я наконец. — Завтра же.
— Вот и умница, — Людмила улыбнулась. — А сейчас давай-ка ещё по кусочку пирога. У тебя появилась цель, её надо заесть чем-нибудь вкусненьким.
И впервые за эти страшные дни я почувствовала что-то похожее на надежду.
В кабинете закона
Кабинет юриста оказался неожиданно уютным. Вместо строгой казенщины — светлые стены, фикус в углу, на столе — фотография с мальчишкой лет десяти.
— Расскажите, с чем пришли, — Виктор Андреевич, полноватый мужчина с залысинами, жестом предложил мне присесть.
Я сбивчиво начала о муже, о бумагах, о квартире, путаясь в словах и всхлипывая. Стыдно было признаваться в собственной глупости постороннему человеку.
— Понимаете, он сказал, что нужно для материнского капитала... А я и подписала. Даже не прочитала...
Виктор Андреевич хмурился, делая пометки в блокноте.
— Можно попробовать оспорить сделку, — сказал он наконец. — Существует такое понятие — "сделка, совершенная под влиянием заблуждения". Если докажем, что муж намеренно ввел вас в заблуждение...
— А как доказать? — я схватилась за эту соломинку. — Нас никто не слышал, когда он говорил про капитал.
— А переписка? СМС? Что-нибудь письменное есть?
Я задумалась. В старом телефоне могли остаться сообщения...
— Возможно... нужно проверить.
— Чем быстрее, тем лучше, — юрист взглянул на календарь. — И еще — нам нужно доказать, что вы не собирались дарить квартиру дочери. Что строили планы, делали ремонт...
От юридических терминов кружилась голова. Все это казалось таким сложным, запутанным.
— Скажите честно, — я посмотрела ему в глаза. — У меня есть шанс?
— Есть, — кивнул он. — Но будет непросто. Ваш муж не отдаст квартиру без боя.
Бой. Борьба. Всю жизнь я их избегала, старалась угодить. А теперь придется сражаться.
— Я готова, — сказала я с неожиданной для себя твердостью. — Что делать дальше?
Правда перед судом
Зал суда оказался тесным и душным. Скамейки деревянные, жесткие, как в школе на линейке. Солнце било в высокие окна, чуть прикрытые жалюзи.
Я сидела, сцепив руки на коленях, и боялась поднять глаза. Напротив — Николай с Машкой, оба нарядные, серьезные. Дочь даже не посмотрела в мою сторону, когда входила. Разве можно было представить такое еще месяц назад?
— Дело о признании недействительной сделки дарения... — монотонно начала судья, полная женщина с усталым лицом.
Виктор Андреевич шепнул мне:
— Не волнуйтесь. Просто говорите правду. Все, как было.
Правду. Что муж двадцати лет обманул меня, как последнюю дуру? Что дочь теперь на его стороне? Что я сама виновата?
Николай выступал первым. Спокойный, собранный. Слушая его, можно было подумать, что это я — чудовище.
— Ваша честь, моя жена прекрасно знала, что подписывает дарственную. Мы много раз обсуждали, что хотим обеспечить дочь жильем. Галина просто передумала и теперь пытается отыграть назад.
Машка кивала, глядя на отца влюбленными глазами. Моя девочка, которую я ночами на руках укачивала...
— Галина Сергеевна, вы подтверждаете, что подписали документ? — спросила судья.
— Да, но...
— Добровольно?
— Формально да, но муж обманул меня! Сказал, что это для оформления материнского капитала...
Адвокат Николая, молодой скользкий тип, усмехнулся:
— А где доказательства обмана? Свидетели? Записи?
Виктор Андреевич поднялся:
— Ваша честь, у нас есть распечатки СМС-сообщений, где ответчик неоднократно упоминает материнский капитал в связи с документами. Плюс выписка из банка — истица брала кредит на ремонт квартиры за две недели до подписания дарственной. Зачем вкладываться в ремонт, если планируешь отдать жилье?
Судья изучала бумаги. Я смотрела на Машку — она опустила голову, избегая моего взгляда. Неужели не понимает, что ее используют?
— Мария Николаевна, — неожиданно обратилась судья к дочери. — Вы знали о дарении до того, как оно произошло?
Машка растерянно взглянула на отца.
— Я... нет... То есть, папа говорил, что будет сюрприз...
Я видела, как Николай напрягся. Машка запиналась, путалась в словах. Шестнадцать лет всего, девчонка совсем.
— Мария, вы понимаете, что после продажи квартиры ваша мать останется без жилья? — продолжала судья.
У Машки задрожали губы:
— Папа сказал, что мама сама так решила... Что ей лучше жить в деревне...
И тут я решилась. Поднялась с места, хотя Виктор Андреевич пытался удержать меня за рукав.
— Я хочу сказать, — голос дрожал, но слова нашлись сами. — Я любила тебя, Коля. Двадцать лет. Доверяла всегда. И подписала бы что угодно, если бы ты попросил честно. Но ты предпочел обмануть. И дочь втянул. Мне не жаль квартиры — жаль тех лет, что потратила на человека, который мог так поступить.
В зале стало тихо. Даже судья замерла с ручкой в руке.
— Машенька, — повернулась я к дочери, — что бы ни решил суд, я тебя люблю. И никогда не оставлю. Запомни это.
Я села, чувствуя странное облегчение. Будто тяжесть спала с плеч, даже дышать стало легче.
Суд объявил перерыв.
Новая жизнь
Солнечные лучи скользили по стенам, оставляя золотистые дорожки на свежеокрашенной поверхности. Я стояла посреди пустой гостиной, разложив на полу листы с эскизами будущего ремонта. Мебель вывезли на время — осталась только старая тахта да кухонный стол со стульями.
Три месяца прошло с того памятного заседания. Три месяца новой жизни. Решение суда оказалось неожиданным для всех — сделку признали недействительной, но с оговоркой. Машке выделили долю, большую же часть квартиры оставили мне. Николай бушевал, грозился подавать апелляцию, но потом как-то сник, затих.
Его новая пассия, как выяснилось, быстро охладела, когда стало ясно, что денег от продажи квартиры не будет. Машка после суда плакала два дня, не выходя из комнаты. Я не мешала — ей нужно было самой во всем разобраться. На третий день дочь вышла с опухшим лицом и спросила, может ли остаться со мной. Оказывается, папина новая женщина уже подыскивала для неё интернат...
На столе лежал договор с банком — кредит на ремонт. Приличная сумма, придется затянуть пояс. Но ничего, справимся. Медсестрой я теперь работаю в двух местах, да и на курсы массажа записалась — говорят, хорошие деньги можно зарабатывать.
Телефон запиликал — сообщение от Людмилы: «Как ты там? Вечером маникюрша придёт, потом посидим, отметим новоселье?»
Я улыбнулась. Люда не оставила меня, поддерживала всё это время. И не только она — коллеги с работы, соседка Зинаида Петровна, даже Машкины подружки помогали с переездом и уборкой.
Оказывается, я не одна. Никогда не была одна, просто не замечала этого, зациклившись на семье, на Николае.
В прихожей загремел ключ — Машка вернулась из школы. Я слышала, как она разувается, как бросает рюкзак, напевая что-то под нос. В последнее время дочка стала чаще улыбаться. И мы наконец начали разговаривать — по-настоящему, как две женщины, а не как мать с ребенком.
— Мам, я дома! — крикнула она, заглядывая в комнату. — О, эскизы принесли? Дай посмотреть!
Она плюхнулась рядом на пол, зашуршала бумагами. Мы с ней вместе выбирали дизайн, спорили о цветах, о мебели.
— Представляешь, мне сегодня пятерку поставили за сочинение! — Машка светилась от гордости. — Я про бабушкину деревню написала, как мы летом ездили. Учительница сказала, что очень искренне получилось.
Я обняла дочь, вдыхая запах её волос. Какое же это счастье — просто быть рядом, слушать, как она рассказывает о своем дне.
В окно залетал тёплый майский ветерок, шевеля занавески. Где-то внизу, во дворе, смеялись дети. Жизнь продолжалась — новая жизнь, моя собственная. Впереди было столько всего — ремонт, работа, Машкин выпускной через два года, может, даже новые отношения когда-нибудь. Но главное — я больше не боялась.
— Мам, а давай здесь вот такие обои поклеим? — Машка тыкала пальцем в каталог. — И полочки ещё, для книг.
— Давай, — улыбнулась я. — Всё, что захочешь.
И это была правда. Теперь я могла обещать это без страха — всё, что захочешь. Потому что наконец-то твёрдо стояла на своих ногах, сама решала свою судьбу. И знала — что бы ни случилось дальше, справлюсь.