21 часть
Автор Жанна Абуева
13.
Весело попрощавшись с подружкой, Зарема свернула в сторону дома, крепко сжимая в руке новенький портфель, два дня назад подаренный ей матерью. Сегодня Вера Андреевна её похвалила, сказав, что она делает успехи в математике, и похвала сия Зарему очень обрадовала, учитывая тот факт, что, несмотря на все её старания, Вера Андреевна, как правило, выше тройки ей никогда не ставила.
Девочка уже почти дошла до дома, когда портфель вдруг непостижимым образом выскользнул у неё из рук и упал прямо в середину небольшой лужицы с мутной дождевой водой, которую она даже не заметила. Зарема быстро нагнулась за портфелем, но замок всё же раскрылся, и несколько тетрадок также вывалились в лужу, и стремительно теперь разбухали от влаги, превращаясь на её глазах в куски мокрой бумаги с противными разводами вместо её собственного такого аккуратного почерка.
Расстроенная Зарема размышляла в нерешительности, забирать или нет тетрадки из этой противной лужи, как вдруг услышала за спиной чей-то женский голос:
- Чего такая неловкая?
Она выпрямилась и увидела перед собою незнакомую женщину, улыбавшуюся ей очень неприятной и явно фальшивой улыбкой, отчего Зареме незнакомка тотчас же не понравилась.
Она молча смотрела на женщину, которая уже задавала ей новый вопрос:
- Ты ведь кажется саидбековская?
- Да! – помедлив, ответила нехотя Зарема.
Будто не замечая враждебности девочки, женщина продолжала:
- Ну, и как живёшь? Хорошо они к тебе относятся?
Вопрос Зарему позабавил и удивил одновременно, и она исподлобья взглянула на женщину.
- Я имею в виду, не обижают тебя?
- А почему это они должны меня обижать? – вопросом на вопрос ответила девочка.
- Ну… всё-таки… они ведь тебе не родные!
- Чего? – не поняла Зарема.
- Так ты не знаешь, что ли? - Вскинув тонкие брови, женщина с притворным изумлением смотрела на Зарему. – Ой, я ж не хотела! Ты извини, получилась, как будто я выдала…
- Что выдали?
- Ну… что они твои приёмные! Родители, имеется в виду… Тебя же взяли! Хотя ты больше на ихнюю внучку похожа, чем на дочку… Зато как повезло, а? В зажиточный дом попала, живёшь припеваючи!
Зарема застыла на месте, опустив глаза и не в силах посмотреть на говорившую. Затем медленно подняла портфель одеревеневшими пальцами и побрела нетвёрдыми шагами к дому, слыша, будто сквозь пелену, как вслед ей несётся фальшивое:
- Ой… моя золотая… зачем же я сказала… нечаянно получилось!
* * *
Мать, как всегда, встретила её ласково и сообщила, что её дожидаются любимые чебуреки с мясом, однако, вопреки ожиданиям, девочка не отреагировала обычным «ура», а вяло кивнула головой и прошла в свою комнату.
Обеспокоенная необычной бледностью дочкиного лица, Разия-ханум пошла за ней следом.
- Что с тобой? – спросила она Зарему. – Ты случайно не заболела?
- Нет… мама, - быстро ответила девочка, чуть запнувшись на последнем слове.
- А почему ты такая… странная? Случилось что-нибудь? – продолжала допытываться мать.
- Ничего не случилось… просто я… у меня сильно голова болит, - ответила Зарема.
- А что с твоей головой? Почему она у тебя болит? – Разия тронула лоб девочки.
- Откуда я знаю?! Болит и всё! – отшатнувшись, воскликнула нервно Зарема, что совсем уже не понравилось её матери.
- Сейчас принесу таблетку, - сказала она и вышла в недоумении из комнаты.
«Может, кто-то её обидел», думала про себя женщина, перебирая в коробке лекарства в поисках болеутоляющего. «Какая-то она не такая…»
Позже девочка с неохотой съела половинку чебурека, и мать видела, что мысли её явно сосредоточены на чём-то другом. Не допив чая, она встала из-за стола и вновь сославшись на головную боль, ушла к себе.
В своей комнате Зарема плотно закрыла дверь и бросилась ничком на кровать. Она чувствовала себя так, словно по голове её ударили чем-то тяжёлым, и теперь она гудела, и разрывалась от боли, и мысли, одолевавшие её, были одна хуже другой.
Ей не хотелось никого видеть, и ни с кем разговаривать. Ей не хотелось жить.
Все её обманывали, родители, родственники, знакомые, друзья, соседи. Все знали, кроме неё. Как могли они?! А… может, это всё неправда? Может, та тётка просто со зла это выдумала? Или же перепутала её с кем-то?
Девочку охватила безумная надежда, что здесь какое-то недоразумение, и эта чудовищная информация к ней никакого отношения не имеет.
Ей ужасно хотелось плакать, но слёзы теснились внутри её и никак не проливались, и тяжесть, её давившая, казалось, не отступит никогда.
Хорошо, если это неправда. Ну, а если всё-таки правда? Тогда… кто она? Откуда они её взяли? Кто её настоящие родители? И как ей узнать, что там на самом деле? Вопросы набегали в голове один на другой, а ответов на них не было.
Она долго лежала, уткнувшись головой в подушку и изнывая от горя, которое так нежданно на неё обрушилось.
Мать дважды заходила к ней в комнату и осторожно ощупывала её лоб, но девочка не реагировала, притворяясь, что спит, и Разия-ханум осторожно удалялась, крайне обеспокоенная.
- Что-то нашей Заремочке всё нездоровится! – сказала она мужу, когда они сидели перед телевизором в гостиной. Отведя взгляд от экрана, Саидбек спросил:
- А что такое?
- Не знаю, говорит, голова сильно болит. И вялая какая-то, даже не поела свои любимые чебуреки. А я так старалась! – огорчённо добавила Разия-ханум.
- Не волнуйся ты! Скорее всего, она простудилась. Вон, какая сырая погода! – успокаивающе произнёс Саидбек.
- Да, наверное! – согласилась Разия, хотя тревожное чувство всё её не покидало.
Она поднялась с кресла и направилась в спальню, намереваясь нанести на лицо новый ночной крем, который ей рекомендовала её парикмахерша.
Её удивило, что в спальне горит свет, и, войдя, она увидела там Зарему, которая искала что-то в ящике трюмо.
- Тебе уже лучше? – обрадовалась Разия-ханум, но, заметив, как дочь вздрогнула и отпрянула от трюмо, спросила удивлённо:
- Ты что там ищешь?
Зарема молча стояла перед нею, и Разия-ханум повторила свой вопрос.
- Свидетельство о рождении, - с вызовом сказала Зарема.
- Что? Какое свидетельство? – не поняла мать.
- Моё. Ну, метрику свою ищу!
- А зачем она тебе?
- Просто… хочу посмотреть. Дай мне её, пожалуйста! – Несмотря на последнее слово, просьба скорее выглядела как приказ.
В этот момент до Рази-ханум начало что-то доходить, и она, изменившись в лице, судорожно сглотнула и произнесла сразу осевшим голосом:
- Скажи мне, для чего тебе понадобилась метрика?
- Сначала дай, а потом скажу, - ответила девочка.
Поняв, что дочери стало что-то известно, женщина пришла в ужас. Похоже, что её тайные страхи теперь сбывались.
Она подошла к девочке и, обняв за плечи, усадила рядом с собою на кровать. Сквозь тонкую материю халатика ощущалось, как дрожит Зарема, и дрожь эта передалась Разие-ханум.
Она взяла себя в руки огромным усилием воли и нежно произнесла:
- Прошу тебя, доченька, скажи, что с тобой!
Слёзы, весь вечер переполнявшие девочкину грудь, прорвались, наконец, наружу, и она забилась в рыданиях, пока испуганная и взволнованная мать гладила её волосы и всё повторяла:
- Ну-ну, успокойся, прошу тебя!
- Это правда, мама?! – спросила, наконец, Зарема.
- Что правда, доченька? – Разия постаралась, чтобы голос её звучал как можно естественней.
- Правда, что я… что вы… что я вам не дочка?
С большим трудом выговорив эти слова, Зарема посмотрела на Разии и в глазах её была такая мука, что женщина ужаснулась.
- Кто… С чего ты это взяла?! – воскликнула она горячо.
- Скажи мне, это правда… или нет?
- Ну, конечно, нет, глупенькая! Откуда у тебя эти мысли? Как ты можешь быть нам неродной… когда я сама лично тебя родила!
- Это правда, мама?
- Конечно, правда! Что за вопросы, я не понимаю!
- Тогда… покажи мою метрику!
Зарема уже перестала плакать, но голос её всё ещё вздрагивал от недавних рыданий, а вмиг осунувшееся лицо одновременно выражало боль и решимость узнать правду.
- Да что ты пристала ко мне с этой метрикой?! Думаешь, я помню, куда я её положила?... Ну, хорошо, завтра поищу… пока ты будешь в школе. Так всё-таки, кто тебе сказал… эту глупость?
- Какое это имеет значение, мама, если… это неправда… как ты говоришь!
- Ну, конечно, неправда! Дай-ка я тебя поцелую, моё солнышко! Вытри слёзы и пошли чай попьём. С чебуреками. Я так старалась, а ты даже не попробовала!
Тяжёлая для обеих тема была на этот раз закрыта. Но Разия-ханум, позже лёжа рядом с похрапывающим Саидбеком, мучительно размышляла о произошедшем, и терялась в догадках, кто же всё-таки мог открыть её дочери правду, и что делать, если Зарема ей не поверит.
Само собою, метрика «не нашлась» ни завтра и ни послезавтра, и от этого недоверие девочки лишь усилилось, однако она молчала, держа свои сомнения при себе, тогда как вопросов в её голове рождалось всё больше и больше.
14.
Чудесная студенческая пора была вся пронизана счастливым ощущением сопричастности к исторической науке, а также дружбой, совместными походами в кино и на концерты, беседами с преподавателями, участием в общественной и спортивной жизни родного вуза и выездами на виноградники и консервные заводы, где студенты в течение целого месяца дружно и весело осваивали сбор солнечной ягоды, равно как и процесс консервирования и транспортировки дагестанских фруктов и овощей.
Сказать, что Марьяше с Хадей студенческая жизнь нравилась, было бы неверно, потому что девушки просто жили в ней, окунувшись в неё с головой и стараясь ничего не пропустить из того, что она им преподносила. Они активно влились в молодёжную среду, став в ней весьма узнаваемыми и подружившись с многочисленными интересными студентами, которых объединяло между собой светлое и чистое чувство товарищества и дружбы.
На третьем курсе Хадя вдруг влюбилась. Она поведала об этом Марьяше взволнованным шёпотом, и её жёлто-зелёные глаза при этом сверкали сотней огоньков.
- Да ты что!!! – воскликнула Марьяша. – И кто же он, говори скорее!
- Догадайся сама!
- Карим, что ли?
- Да прям, какой Карим!
- Ну, не томи, скажи мне!
Хадя приблизила к ней лицо и быстро прошептала подруге на ухо:
- Это Толик Мамаев! Ты его знаешь, он известный спортсмен, учится у нас, но почти всё время в разъездах!
- Да ты что! – снова воскликнула Марьяша. – И ты молчала!!
- Я даже себе в этом не признавалась! Но я поняла, что он единственный!
- Давай, рассказывай всё, как есть! – потребовала Марьяша.
- Ты представляешь, иду по нашему коридору, а навстречу он. Остановился и смотрит на меня своими голубыми глазищами, и я чувствую, как мои ноги подкашиваются… Прохожу мимо него, а он вдруг говорит: «Девушка, как это я вас раньше не встречал! Вы у нас учитесь?»
- А ты что?
- А я, не поворачивая головы, отвечаю: «Я не у вас учусь, а у себя!»
- А он?
- Он засмеялся и говорит: «Я понял, что вы очень гордая, но всё равно давайте с вами познакомимся!»
- А ты?
- А я не отвечаю и иду дальше, а сердце при этом так колотится, что вот-вот из груди выпрыгнет… Я даже боялась, что он услышит!
- И всё? – произнесла Марьяша недоверчиво. – И ты сразу вот так и влюбилась?
- Ну-у, не сразу, конечно… А может, и сразу, я и сама не знаю! Знаю только, что постоянно о нём думаю…
- Вот это да! – воскликнула Марьяша. – И что теперь?
- Ничего! Просто думаю – и всё! – ответила Хадя.
- А если вдруг снова его встретишь?
- Снова пройду мимо! Уж будь уверена, что и виду не подам! Ой, кошмар! – горестно вздохнула девушка.
- Хадька! Неужели ты и впрямь влюбилась?! И он, наверное, тоже в тебя влюбился!
- Да нет, не думаю… У него, небось, целая куча поклонниц!
- Ну и что? Уж точно, они не красивей тебя! Пусть он радуется, если ты обратила на него внимание!
- Ага, радуется, как же! Он явно о себе высокого мнения… Но как же он мне нравится, Господи!
Через несколько дней Хадя вновь встретила Толика, который подошёл к ней и поздоровался так, словно знал её очень давно, а потом принялся то и дело к ней подходить, встречаясь в институтских коридорах и заговаривая, как с хорошей знакомой.
И Хадя научилась отвечать ему с шутливой приветливостью, скрывая за нею своё первое большое чувство, которое с каждым днём всё более в ней нарастало. Она познакомила Толика с Марьяшей и они втроём весело болтали, встречаясь всё чаще и чаще.
Между ними установились дружеские отношения, что вовсе не мешало Хаде вздрагивать при одном упоминании имени Толика, не говоря уже о его участившихся появлениях.
Некоторое время спустя Толик сообщил, что ему предстоит уехать из Махачкалы на довольно длительный срок, потому как у него начинаются сборы, а потом и соревнования, и из-за этого «ярким пламенем горит» его дипломная работа, к которой он ещё даже не приступал.
- Езжай и ни о чём не беспокойся, - сказала ему Хадя. – Я сама займусь твоей дипломной!
- Вот здорово! – обрадовался Толик. – Ты меня очень выручишь! Но мне, правда, как-то неловко…
- Да ладно! – сказала Хадя. – Мы же друзья, а друзья на то и нужны, чтобы помогать!
- Я так тебе благодарен! – воскликнул Толик с очаровательной непосредственностью, благодаря которой девчонки влюблялись в него с первого взгляда.
Он уехал, а Хадя с присущей ей энергичностью взялась за написание его дипломной работы. Через некоторое время она получила от Толика письмо, где он подробно описывал свою спортивную жизнь и вновь благодарил Хадю за помощь. Письмо перечитывалось девушкой бессчётное количество раз, в одиночку и вместе с Марьяшей, а дни, остававшиеся до приезда Толика, отмечались ею в заветном календарике.
Время, как ей казалось, тянулось бесконечно, а когда он, наконец, приехал, то Хадиному счастью не было предела, и девушка радостно кружилась по комнате, с упоением повторяя: «Он здесь! Он здесь!»
Дипломная была давно готова, и когда пришёл срок защиты, то экзаменационная комиссия безоговорочно оценила её на «отлично». Довольный и счастливый Толик, сказав Хаде: «Это твоя пятёрка, а не моя!», снова отбыл на очередные сборы, обещав девушке, что непременно напишет ей оттуда.
* * *
Хадина жизнь превратилась отныне в нетерпеливое ожидание. Она считала дни, остававшиеся до приезда Толика, и то, что он не писал ей, относила к его занятости на сборах.
- Не пишет и не надо! – говорила Хадя Марьяше. – Я, например, терпеть не могу писать письма! Тем более, что скоро он уже и сам приедет. Господи, неужели я его увижу! Скорее бы настал этот день!
Этот день, когда по Хадиным расчётам Толик должен был вернуться в Махачкалу, уже давно прошёл, а парень всё не объявлялся, и Хадя терялась в догадках, не зная, чем объяснить такое его длительное отсутствие.
Всё чаще в поле её зрения стал возникать Карим, который за короткий промежуток времени успел по настоянию родителей жениться на своей двоюродной сестре и тут же развестись с нею.
- Хадька, да он по-прежнему влюблён в тебя без памяти! – сказала Марьяша, заметив, что Карим под любыми предлогами пытается приблизиться к её подруге.
- Да ну его! – отмахивалась Хадя.
- Почему ты так говоришь? Он, по-моему, неплохой парень!
- Не в моём вкусе! – отрезала Хадя. – Пусть лучше не тратит зря время! Ты-то знаешь, кто у меня в сердце!
- Знаю, знаю! – говорила Марьяша. – Да только где он, этот твой игрок? На каком поле гоняет свой мяч?
Помрачневшая Хадя ничего не ответила, и Марьяша, заметив перемену в её настроении, расстроилась сама. Она горячо любила подругу и страстно желала видеть её счастливой, но странное поведение Толика наводило её на мысли, которые она не могла открыть Хаде.
Время шло, Толик не появлялся, и Хадя почти перестала говорить о нём, хотя Марьяша и видела, что она мучается. Как-то утром, по обыкновению придя с соседками на пляж, она проходила мимо расположенных в ряд тентов и под одним из них вдруг увидела Толика. Он сидел на песке, а незнакомая девушка, загорелая и беловолосая, лежала, положив свою голову ему на колени, и Толик игриво водил пальцем по линии её обнажённого живота.
Потрясённая увиденным, Марьяша застыла на месте, а затем, спохватившись, быстро прошла мимо, боясь, что парень её увидит и одновременно желая этого.
«Ну и подлец!» - в негодовании думала про себя девушка. – «Хорошо устроился! Использовал мою подругу и исчез, а теперь прохлаждается с какой-то…»
Остаток дня Марьяша провела в мучительных сомнениях, размышляя о том, стоит или нет рассказывать Хаде об увиденном, и наконец, решила, что лучше ничего не говорить.
Она долго крепилась, но когда подруга стала в очередной раз искать оправдания длительному отсутствию Толика, то она не выдержала.
- Да не заболел он ни черта! Здоров, как бык, и на море ходит, да ещё не один!
- Что ты хочешь этим сказать? – подозрительно спросила Хадя.
- То, что сказала. Я видела его на пляже с какой-то девицей, и они очень хорошо проводили время в обществе друг друга!
Хадино лицо покрылось мертвенной бледностью и застыло, утратив всякое выражение и превратившись в маску. Перепуганная Марьяша кляла себя за несдержанность, но было уже поздно.
Несколько минут прошли в гнетущем молчании, а затем Хадя спросила:
- И давно?
Голос девушки, обычно звонкий и жизнерадостный, теперь звучал безжизненно и глухо, словно доносился из далёкого тоннеля.
- Что давно? – не поняла Марьяша.
- Давно ты их видела?
- Две недели назад, - еле слышно произнесла Марьяша.
- И ты… молчала всё это время?!
Несмотря на возникшую неловкость, Марьяша обрадовалась, что в Хадином голосе появились хоть какие-то эмоции.
- Н-ну, да… я не могла…
- Что значит не могла?! Ты обязана была сказать мне об этом! Я, как дура, жду, что он вот-вот появится, а он… а ты…
Тут девушка разразилась такими рыданиями, что Марьяша, не выдержав, бросилась обнимать подругу, рыдая вместе с ней.
Через некоторое время рыданья стихли и Хадя, в последний раз судорожно всхлипнув, сказала:
- Всё! С этого дня он для меня умер! Не хочу даже имя его слышать!
15.
Марьяша спустилась на первый этаж главного университетского корпуса и, оказавшись в просторном вестибюле, остановилась недалеко от входной двери, поджидая Хадю, которая сражалась сейчас в одной из аудиторий за первенство в очередном студенческом турнире по шахматам.
- Марьяш, привет! – услышала она чей-то голос и, повернув голову, увидела перед собой Заиру Мансурову, бывшую свою одноклассницу, учившуюся сейчас на инфаке. Рядом с Заирой стоял светловолосый юноша, рослый и довольно симпатичный, и неотрывно смотрел на Марьяшу, чем её сильно смутил.
- Знакомьтесь, - сказала Заира. – Это Олег, учится на строительном. А это Марьяша!
- Очень приятно, - сказала Марьяша и опустила глаза, чтобы не встречаться с пристальным взглядом серых глаз юноши.
- И мне очень приятно, - произнёс тот негромко.
Заира собралась что-то добавить, но в этот самый момент появилась Хадя и возбуждённым голосом сообщила подруге, что выиграла.
- Поздравляю! – обрадовалась Марьяша и, повернувшись к Заире, сказала:
- Нам надо идти... Пока!
Как и всегда, зелёная и тенистая улица Советская была полна людей, большую часть из которых составляли студенты. Занятия в университете закончились, и молодёжь парами или группами возвращалась домой, которым для многих являлось студенческое общежитие. Некоторые же прямо из университета отправлялись в расположенный рядом кинотеатр «Октябрь», на ходу перекусывая пирожными и предвкушая просмотр какого-нибудь нового фильма.
- Кто это был? – подозрительно спросила Хадя, когда они вышли из здания и неспешно направились к ЦУМу, где, если бы им повезло, в продаже мог оказаться какой-нибудь домашний халатик производства Болгарии или Польши.
- Моя одноклассница, - сказала Марьяша.
- А парень кто?
- Не знаю, какой-то её знакомый...
- Неприятный. – Хадя произнесла это слово, как приговор.
- Почему неприятный? – удивилась Марьяша.
- Не знаю. Мне не понравился, - отрезала Хадя.
На следующий день Марьяша вновь встретила Заиру, и та торжественно сообщила девушке, что вчерашний знакомый ею сильно интересуется.
- Ну и что? – слегка смутившись, ответила ей Марьяша.
- Как что? Тебе это разве не приятно? Он ведь такой красавчик, ты даже не представляешь, сколько девчонок за ним бегают!
- Ну и пусть бегают, - сказала Марьяша. – Меня это не касается!
Олег, видимо, так не думал, потому что стал вдруг часто появляться в поле её зрения, явно поджидая девушку и заговаривая с ней, как с давней знакомой. Это обстоятельство очень не нравилось Хаде, и едва вдалеке появлялся Олег, как она разражалась гневными репликами, которые Марьяше были отчего-то неприятны.
- Да нет, видно, что он неплохой парень! – пыталась она переубедить подругу.
- Ой, оставь, ради Бога! Неплохой! Он мне вообще не нравится, и я на твоём месте близко бы его к себе не подпускала!
- Но мы ведь просто болтаем, и всё! – защищалась Марьяша.
- И болтать тоже не нужно! – категорически отрезала Хадя.
Парень, однако, проявлял настойчивость, даже не думая скрывать, что Марьяша ему нравится, и неизменно оказывался где-то поблизости, спеша подойти к девушке, особенно если рядом не было Хади, чьё лицо при одном его появлении принимало такое свирепое выражение, что нетрудно было догадаться о её отношении к нему.
Так продолжалось месяца три, в течение которых Олег ни словом не сказал девушке о своих чувствах, хотя они, эти чувства, уже не были ни для кого секретом. Да Марьяша и не ждала объяснений, она просто принимала его знаки внимания и думала о нём чуточку больше, чем ей самой хотелось бы в том признаться. И вообще, с некоторых пор жизнь её наполнилась радостным предвкушением чего-то прекрасного и волшебного, о чём пишут во всех романах и о чём мечтают все девушки, пребывающие, как она сейчас, в начальной поре своей весны. Она была готова к приходу любви, и ждала эту любовь, как ждала и того, кто придёт и одарит её этим необыкновенным чувством.
16.
Имран сидел во главе большого обеденного стола, где когда-то сидел его отец Ансар, и с гордостью посматривал то вправо, то влево, где по обе стороны стола расположились два его отпрыска. Напротив сидела его мать Айша, а жена Фарида, вначале подав еду, лишь потом садилась за стол, при этом то и дело вскакивая и докладывая что-то в блюда, тарелки и пиалы.
История с Полиной не прошла для Имрана даром, он явно остепенился и уже не исчезал вечерами из дома, а по большей части проводил время в своей фотолаборатории, либо за инструментом, наигрывая или напевая что-то своим приятным тенором.
Это был один из редких дней, когда их семья обедала одна, в одном лишь своём составе, тогда как обычно Имран садился за стол с кем-то из друзей, а мальчики, наскоро пообедав, тут же уносились прочь. Айша же с Фаридой и вовсе ели в одиночку, прежде накормив мужчин.
- Ну, что, студент, как там у тебя дела идут в твоём институте? – обратился Имран к старшему сыну, который поступил в этом году в политех и пока что жил у своей тёти Малики.
- Нормально, - ответил Шамиль, наскоро проглотив кусок мяса и едва не поперхнувшись.
- Ешь, сынок, спокойно, не торопись! – сказала Фарида.
- Ну, а вообще, ты там успеваешь? – продолжал Имран.
- Вообще да… - пробормотал Шамиль. – Только вот сопромат не очень даётся…
- Сопро… что?
- Сопромат! – повторил Шамиль. – Это такой предмет!
- А что за предмет? Что это слово означает?
- Сопротивление материалов, папа!
- И как же они сопротивляются? – с иронией осведомился Имран.
- Ну что, я тебе сейчас буду рассказывать, да? – поморщился Шамиль. – Он мне и в институте надоел!
- Оставь мальчика, прошу тебя! Дай ему спокойно поесть! – снова вмешалась Фарида, а Айша, ласково улыбнувшись внуку, спросила:
- Скажи мне, дорогой, где тебе больше нравится, в Буйнакске или в Махачкале?
- Ну-у, дадэй, ты такие интересные вопросы задаёшь… Конечно, в Махачкале!
- Вот как? А почему? – удивилась Айша.
- Ну, потому что там намного веселее… и есть куда пойти, и людей гораздо больше!
- Он имеет в виду девочек! – не вытерпел Арсен.
- При чём здесь девочки? – разозлился его брат. – Просто… там всё интересно!
- И что? Ты теперь не захочешь вернуться в Буйнакск? – с тревогой в голосе спросила Айша.
- Не знаю… видно будет…
- Я тоже, когда поступлю в институт, останусь жить в Махачкале! – заявил Арсен.
- Да? - сказала с обидой Айша. – А как же наш дом? Вы его оставите?
- Ну, а что, из-за дома теперь всю жизнь к Буйнакску быть привязанным? – сказал Шамиль.
- Выходит, ты считаешь, что мы все здесь привязаны? – спросил Имран, неприятно задетый словами сына.
- Папа, вы здесь всю свою жизнь прожили, проработали, а нам, может, хочется чего-то другого! – с едва заметной ноткой снисходительности произнёс Шамиль.
- Чего-то другого? – вспылили Имран. – А ну-ка бросьте все эти разговоры, чтобы я больше не слышал таких глупостей!
- Имран, - мягко остановила мужа Фарида. – Ну чего ты злишься! Они же ещё мальчишки! Пусть вырастут, а там видно будет, что и как. В любом случае, Махачкала ведь не край света, всего лишь сорок минут езды отсюда!
Насупившийся Имран молча отодвинул свою тарелку и вышел из-за стола.
17.
Жизнь в доме шла по заведённому распорядку и по-прежнему состояла из привычной рутины, не нарушаясь ничем особенным, если не считать природной стихии.
Как и всегда, в ней была работа, и учёба, и практически ежедневные визиты родственников, друзей и соседей.
Изменения коснулись, правда, облика самого дома, который после двух землетрясений подвергся капитальнейшему ремонту. Имран, наняв приехавших из российской глубинки мастеров, изменил внешний и внутренний вид дома и не стал скупиться на отделку. Теперь на месте обрамлённой со всех сторон виноградными побегами летней беседки, где любили посидеть в дневное и сумеречное время и гости и хозяева, была отстроена кухня, а комната, прежде служившая столовой, превратилась в спальню Имрана и Фариды. Зал и комната мальчиков оставались на прежнем месте, а вот Айшу пришлось долго уговаривать, чтобы она согласилась перейти в освободившееся помещение, оставив свою похожую на монашескую келью комнату.
Собственно, Айша всего лишь возвратилась туда, где когда-то была их с Ансаром спальня, которую она после его смерти отдала для сына и невестки.
Дом после ремонта заиграл и заблестел новыми красками. Красивые мебельные гарнитуры финского производства, за которыми Имран с Фаридой специально отправились в Москву, украсили собою их спальню и зал, где из прежней мебели было оставлено лишь пианино.
Новой была и кухня, начиная от мебели и кончая красивыми и современными столовыми приборами из нержавеющего металла, также привезёнными из столицы.
Айша, с трудом привыкавшая ко всем этим переменам, молчала, понимая, что молодые хозяева вполне себе имеют право создать жилище по своему усмотрению. И всё же память её отчаянно цеплялась за старые и близкие сердцу предметы, которые были неразрывно связаны с самым дорогим для неё временем.
Ей не хватало массивного полированного буфета из чёрного дерева, который когда-то покупал Ансар и который, пропылившись некоторое
время в сарае, был отдан соседке вместе с другими предметами обихода. Она часто вспоминала и уютную, обвитую виноградом беседку, где после наполненного хлопотами дня любил сиживать, покуривая трубку и почитывая газету, её Ансар, и которая нынче была ликвидирована и переоборудована в кухонное помещение.
«Хорошо хоть цветник оставили!» - ворчливо подумала женщина, глядя из окна новой кухни на яркие, вот-вот готовые распуститься розовые бутоны.
Ещё одно окно выходило прямо в сад, который буйно цвёл сейчас всеми своими деревьями, кустарниками и грядками. В глубине сада, прямо у бассейна, неугомонный Имран поставил небольшой и симпатичный финский домик из двух комнат с прихожей.
- Это для кого-нибудь из мальчиков, – сказал он. – Ведь должен кто-то из них остаться здесь жить!
Как бы ни не хватало Айше оставленных в прошлом привычных вещей, такая забота сына об отцовском доме, как и связанные с ним планы на будущее, безмерно её трогали и радовали.
«Ансар, должно быть, доволен, видя оттуда заботы сына о доме!» - не раз думала женщина. – «Дай Аллах, чтобы всё было хорошо!»
Под «всё было хорошо» подразумевались мир и спокойствие для семьи. Обращаясь к Богу, Айша в своих молитвах просила лишь этого, уже давно распознав на многих жизненных примерах идею о тленной сущности материи.
Ей были неведомы слова древнего Соломона о том, что всё на этой земле преходяще, но, умудренная жизненным опытом и часто погружавшаяся в размышления о бренности бытия, она вывела для себя аксиому, что человеческое счастье есть не что иное как мир и покой, и не стремясь навязать своё видение окружающим, тихо молилась пять раз на дню, прося Всевышнего о таком счастье.
«Прости, о, Аллах, неразумным детям моим, ведь они ещё слишком молоды и беспечны!» - просила женщина, слыша доносившиеся из зала звон хрустальных бокалов и взрывы хохота.
Горячительные напитки, которые, бывало, позволяли себе и её муж Ансар, и её отец Ибрагим-бек, стали привычным делом у дагестанских мужчин, которые, хотя и в меру, но пили их как на свадьбах, так и на всяких других сборищах.
Редко кто из дагестанцев, находясь в компании, отказывался от бокала вина или рюмки водки, хотя при всём при том общепризнанных выпивох насчитывались единицы.
Айша, боявшаяся Божьего гнева, трепетала от мысли, что её сын, нередко опрокидывавший в компании рюмку-другую, должен будет понести за это справедливое наказание, но в ответ на все материнские увещевания он весело отмахивался:
- Да ладно, мам, не волнуйся ты так! Я ж ничего не делаю плохого, не убиваю, не краду, так что, надеюсь, твой Аллах меня простит за это маленькое прегрешение!
Айша и сама понимала, что сложившийся десятилетиями в их домах порядок гостеприимства не изменить, и ей оставалось лишь смиренно молить Бога о снисхождении.
Продолжение следует...