Токмаков переулок. Странная старообрядческая церковь, типовая школа 1930-х и панельный человейник вышиной в двенадцать этажей — что их объединяет? Детство всенародно любимого актера.
В храме он приобщился к театральному искусству, в школе доводил до белого каления учителей, а блочная панелька выросла на месте домика в один этаж, где в 1925 году поселилась семья Никулиных. То был их первый адрес в терзаемой жилищным кризисом Москве. Оглядев комнатку размером в девять метров, карапуз решил:
– Ну а теперь поедем обратно к бабушке в Демидов.
Узнав же, что останется здесь навсегда, горько расплакался.
Сараи, печи, деревянная Басманная
Родители укладывались на кровать, сын — на походную раскладушку, которая досталась от полковника времен русско-японской войны (как Юре чудилось, ткань еще пахла порохом), гостям — стелили спать на сундуке. Теплые ночи мальчик проводил на крыше сарая для дров… топили комнату, естественно, печкой-голландкой.
Жаль, что облупленный зеленый деревянный домик не попал в фотокадр. Примерно так вплоть до 1970-х выглядели целые кварталы за парадными фасадами Старой Басманной (то есть улицы Карла Маркса). Единственно, квартира — не совсем обычная…
То была «интеллигентская» коммуналка, вроде показанной в фильме «Покровские ворота». Шесть из семи комнат заняли дети и внуки бывшего домовладельца. Клан обладал какими-то дворянскими корнями, и в столовой висел засиженный мухами портрет предка с париком, «как у Ломоносова». Единственными неродными тут оказались разночинцы Никулины, однако с соседями они жили душа в душу.
Отец был не слишком блестящим актером и либреттистом, сыну пророчили творческие успехи. Мечта о пианино в комнате не могла сбыться (места б не хватило!), оставался только театр и цирк…
Первой в жизни Никулина ролью был масленичный блин. Любительский спектакль — со специальным освещением и занавесом — давали в столовой, и в память дошкольника навсегда врезался текст куплета:
Я веселый, я не грустный,
Я поджаристый и вкусный,
Я для Юрок, Танек, Нин —
Блин! Блин! Блин!..
Что же до профессионального театра...
Чапаев гибнет в церкви беспоповцев
Никак не ждешь, что во дворе скучной панельки — блеснет храм с изразцовыми ангелами. Сейчас церковь — в лесах, на бесконечной реставрации, а век назад открывалась такая картина:
Оригинальный памятник русского стиля создан архитектором Иваном Бондаренко для старообрядцев-беспоповцев (1908 год). Церковь Воскресения Христова и Покрова Богородицы — Токмаков переулок, 17с4 — возводилась на средства Морозовых. Новая власть отняла храм у староверов (1930 год), и здесь открылся «Театр рабочих ребят».
Сквозь щель в заборе Юра увидал, как подвезли к спектаклю пальму и «стог сена» (то есть фанерную конструкцию, обитую мочалкой). Дети тихонько утащили этот реквизит и приспособили для игр в войну, написав на украденном «стогу» слово «штаб».
– Где начальник штаба? - спросил милиционер.
Юре пришлось выйти вперед.
– Стог — быстро в театр. А сам пойдешь со мной в милицию.
Скоро воришка попал в этот театр в качестве зрителя и громко заревел, увидев смерть Чапаева. Зато потом бросился через весь зал, светясь от счастья:
– Мама, мама! Он жив!! Он выходил кланяться.
Голос под партой
Школу (Токмаков переулок, 17с3) воздвигли в пятнадцати метрах от храма-театра. Здесь троечник Юрий Никулин учился в старших классах, веселя сверстников и досаждая педсоставу. Особенно доставалось рассеянному учителю истории.
– Никулин!
– Нет его. Он болен! — кричал спрятавшийся под парту ученик.
«Болен», отмечал в журнале историк и более не беспокоил «заболевшего». Только однажды вдруг очнулся и спросил
– Слушай, Никулин, тебя же нет, как ты появился?
– Что вы, Тихон Васильевич, я все время здесь, на уроке.
Другие выходки были чреваты неприятностями.
«На перемене я зашел в соседний класс, а ребята возьми да и запри меня в шкафу. Начался урок. Я сижу закрытый в шкафу. Мне это надоело, и я начал стучать.
— Кто это стучит? — строго спросила учительница.
Все в классе молчат. Только учительница начинает объяснение урока, я опять стучу.
— Кто стучит? — уже зло спросила учительница.
Все продолжали молчать. А мне надоело сидеть в духоте, я крикнул:
— Это я стучу, это я!
В классе хохот.
Пока меня открывали, пока я изображал клоунаду «Освобождение», урок, в общем, оказался сорванным, за что и собирались меня на две недели исключить из школы».
И даже тайная неразделенная любовь не могла направить подростковую энергию в конструктивное русло. Узнав, что девушка ходит в тир, Никулин записался в стрелковый кружок, но после первого занятия был изгнан с позором. Стрелял-то мальчик не в мишени, а по лампочкам на потолке.
Кто мог предугадать, что этому балбесу через полстолетья посвятят самый важный стенд в школьном музее? Школа-то существует до сих пор.
Клятва на крови
А театральные таланты прорвались на улицу. Дети разыгрывали сценки в Токмаковом переулке: друзья изображают хулиганов, Юра — их жертву, взрослые верили, вступались.
В конце концов во дворе возникло тайное общество с тайной клятвой и договором, подписанным кровью. «Организация» состояла... из двух человек.
В октябрьские праздники парни вставали затемно. Чтоб не будить родителей, Никулин привязывал к своей ноге веревку и конец ее пропускал наружу через форточку. Приятель в шесть утра должен был дернуть за эту веревку… такой вот беззвучный будильник.
Ребята выбегали посмотреть на красноармейцев, скачущих в сторону Красной площади. Маршрут красных кавалеристов проходил по Гороховскому переулку, потом — по Старой Басманной. Цокот копыт слышался издали, ведь переулки были замощены каменной брусчаткой, даже на Басманной до конца 1950-х не было асфальта…
Всадники приближались, с саблями и пиками, буденовках, и мальчики мечтали поскорей взять руки оружие. Эти мечты стали суровой реальностью: завтра была война...
По материалам автобиографии артиста.