Лиза не отвечает уже пятый день. Я не звоню — пишу. Отправляю сообщения, которые повисают синими галочками. Сегодня решилась написать: «Доченька, может, поговорим?» Ответа нет.
Я мою посуду, и с каждой тарелкой внутри нарастает усталость. Странно. Раньше казалось, что моя жизнь полна дел, а сейчас что-то сломалось. Квартира такая же, но пустая. Не хватает ее шагов, ее голоса, ее раздражения. Да, даже его мне не хватает.
Я всегда считала, что хорошо справляюсь. Одна. Без посторонней помощи.
Смотрю в окно. В отражении вижу себя — женщину средних лет с опущенными уголками губ. Когда они опустились? Не помню.
Маме было сорок три, когда она умерла. Инсульт. Я нашла её утром, уже остывшую. Тогда я, конечно, плакала. Но было и что-то ещё — облегчение. Эта мысль преследовала меня годами: «Мне стало легче, когда мамы не стало». Ужасно.
Первые дни я просыпалась с чувством вины, которое не проходило. Иногда я слышала ее голос: «Опять ты все делаешь неправильно! Когда ты научишься?» Как будто даже смерть не могла заставить ее замолчать.
Мне было двадцать, когда я родила Лизу. Случайная беременность, несостоявшийся брак. Мама, конечно, была в ярости. «Ты сама еще ребенок, какая из тебя мать!» — кричала она, и я верила. Но когда я взяла дочь на руки, то поклялась, что буду другой. Буду лучше.
Лиза росла тихой и послушной. Я работала на двух работах, чтобы обеспечить нас. Мама помогала с ребёнком, но каждый раз напоминала, как я ей обязана. «Без меня ты бы не справилась». Я кивала. Так было проще.
Лизе было шестнадцать, когда мама умерла. Я думала, что так будет легче — только мы вдвоём. Но мамин голос уже поселился в моей голове.
«Ты опять забыла про родительское собрание?» — спрашивала я Лизу тем же тоном.
«Почему в комнате такой беспорядок?» — и узнавала интонации.
«Нет, этот наряд недостаточно приличный», — я слышала мамины слова, слетающие с моих губ.
С каждым годом я становилась всё более тревожной. Лиза поступила в университет, и моя тревога лишь усилилась. Я звонила ей по нескольку раз в день. Спрашивала о занятиях, о друзьях, о еде. Если она не отвечала, я писала: «Ты что, не можешь мне ответить? Я же волнуюсь!»
Она отдалилась от меня. Молчала. А я нервничала еще больше.
Однажды она не пришла домой в обещанное время. Я обзвонила всех ее друзей. Когда Лиза вернулась, я кричала, что она безответственная, что я чуть с ума не сошла. Она стояла в дверях, и я впервые заметила, что она сжимает кулаки. Как когда-то я.
Осознание пришло не сразу.
Лиза сидела на кухне и проверяла работы своих учеников (она подрабатывала репетитором). Я спросила, не холодно ли ей. Она не ответила. Я повторила вопрос. Снова тишина.
«Ты что, оглохла?» — вырвалось у меня.
Она подняла глаза — в них была такая знакомая усталость. Та самая, с которой я смотрела на свою мать.
«Мам, я просто работаю. Я же просила не отвлекать меня по пустякам».
«Мелочам? Я о тебе забочусь, а ты...»
«Ты не заботишься. Ты контролируешь».
Слова повисли в воздухе. Я хотела возразить, но что-то внутри меня надломилось. Я вдруг увидела нас со стороны: я — мама, Лиза — я. Одна и та же сцена, разные роли.
Позже, когда мы поссорились из-за ее нового парня («Ты совсем его не знаешь!»), Лиза сказала то, что я не могу забыть:
«Знаешь, мам, я всю жизнь чувствую себя виноватой. За то, что я не такая идеальная, как ты хочешь. За то, что мне нужно личное пространство. За то, что я просто хочу жить своей жизнью».
Я замерла. Эти слова я говорила про себя тысячу раз.
Вина. Она всегда была со мной. Мне казалось, что я не справляюсь. Что я плохая дочь. Плохая мать. Что всё, что я делаю, недостаточно.
А теперь я вижу, как моя Лиза носит в себе ту же вину. Как она сутулится от нее. Как начинает ненавидеть мои звонки. Как перестает делиться. Как закрывается.
Две недели назад она собрала вещи и уехала. «Мне нужно пространство, мам. Я задыхаюсь».
А на прощание сказала: «Знаешь, бабушка была такой же. И ты такая же. И я боюсь стать такой же».
Я стояла в пустой квартире и впервые увидела цепочку, которую мы протягиваем через поколения. Вина, контроль, страх.
Сегодня вечером я снова напишу ей. Не спрошу, где она и с кем. Не буду требовать внимания. Просто напишу:
«Лиза, прости меня. Я учусь отпускать».
И может быть, однажды она ответит.
А пока я мою посуду и учусь слышать тишину. Учусь не заполнять её тревогой.
Учусь жить с мыслью, что я — не моя мать.
И Лиза — не я.
Наши травмы похожи, но цепь можно разорвать.
Я хочу, чтобы она была свободна. От меня. От вины. От всего, что мы передаём друг другу, не замечая этого.