— Даня, ты опять в своей комнате сидишь? — голос мамы, как всегда, звенит сталью, но с мягкой каймой, будто она хочет быть ласковой, да не выходит.
— Да, — бросаю я, не отрываясь от шахматной доски. Фигуры стоят, как солдаты перед боем, а я всё думаю: пойти конём или ферзём?
— Артёмка вон уже уроки сделал, побежал во двор. А ты всё со своими шахматами… — она заходит, и я чувствую её взгляд, тяжёлый, как осенний дождь. — Иди, помоги с ужином.
Я киваю, но внутри всё сжимается. Артёмка. Конечно, Артёмка. Он всегда впереди, как яркая звезда, а я — где-то на задворках её сияния. Мама уходит, и я слышу, как она смеётся в коридоре, звонко, по-настоящему. Это Артём вернулся, весь в пыли, с футбольным мячом под мышкой.
— Мам, я там такого гола забил!
— Ну ты мой герой! — отвечает она, и я знаю: сейчас она его обнимет.
Я смотрю на шахматную доску. Конь или ферзь? А может, вообще сдаться?
***
Меня зовут Даниил. Мне двенадцать, но иногда кажется, что я старше. Может, потому, что я всё замечаю. Как мама смотрит на Артёма — с такой гордостью, будто он уже космонавт или чемпион. Как она хмурится, когда я молчу за ужином. Как её голос становится холоднее, когда она говорит со мной.
Мы живём в старом доме с облупившейся краской на подъезде. Окна нашей кухни смотрят на тополя, которые каждую весну засыпают двор белым пухом, будто снег в мае. Папа, Сергей, работает на заводе, приходит поздно, усталый, но всегда спрашивает, как дела. Он единственный, кто замечает мои шахматные кубки на полке. Мама их будто не видит.
— Даня, ты молодец, — говорит папа, когда я показываю ему грамоту с турнира. — Это ж надо, столько думать!
Но мама… Она всегда занята Артёмом. Он младше меня на четыре года, но уже выше, с веснушками на носу и улыбкой, от которой все тают. Он бегает, смеётся, болтает без умолку. А я — тихий.
«Может, поэтому она меня не слышит?»
Однажды я нарисовал картину для школьной выставки. Лес, озеро, небо в закатных красках. Учительница сказала, что у меня талант. Я хотел показать маме, но она была занята: Артём принёс поделку — кривую ракету из картона.
— Смотри, какая красота! — воскликнула она, ставя ракету на подоконник, как трофей.
Я ушёл в свою комнату. Картина осталась лежать на столе, «никому не нужная».
***
Всё началось не сразу. Когда я был маленький, мама пела мне колыбельные, целовала в лоб перед сном. Но потом родился Артём, и её тепло, как река, потекло в другую сторону. Я не злюсь на него — он же не виноват. Он просто… яркий. А я — как тень под его светом.
Этим летом всё стало хуже. Артём записался в футбольную секцию, и мама ходила на все его тренировки, даже в дождь. Я же ездил на шахматные турниры один.
— Даня, ты уже большой, сам доберёшься, — сказала она, когда я попросил её поехать со мной.
Я кивнул. А что ещё делать? В автобусе я смотрел в окно и представлял, как побеждаю в финале, а мама сидит в зале, хлопает, улыбается. Но в зале всегда были только другие игроки и их родители.
Дома я поставил кубок на полку. Мама даже не спросила, как прошёл турнир. Зато вечером она долго рассказывала папе, как Артём чуть не забил гол.
— Анна, ты бы видела, как Даня играет, — сказал папа, кивнув на мой кубок.
— Ой, да шахматы… Это ж не то, что футбол, — отмахнулась она.
Я ушёл в свою комнату. Закрыл дверь. И впервые подумал:
«Может, я просто не тот сын, которого она хотела?»
***
Дни тянулись, как серые облака над нашим двором. Я привык быть невидимкой. Уроки, шахматы, книги — моя крепость, где никто не ждал от меня улыбок или громких рассказов. Но иногда крепость трещала по швам.
Однажды осенью мама решила устроить семейный ужин. Папа купил курицу, я помог нарезать салат, Артём бегал вокруг, мешая всем. За столом мама опять заговорила про Артёма.
— Представляете, его тренер сказал, что он может в сборную попасть! — её глаза сияли, как фонари в ночи.
— Здорово, — сказал папа, но посмотрел на меня. — А у Дани что нового?
Я пожал плечами.
— Да ничего. Турнир на следующей неделе.
— О, это ж серьёзно! — папа подмигнул. — Расскажи.
Но мама перебила:
— Артём, а ну-ка, покажи, как ты мяч ведёшь!
Артём вскочил, чуть не опрокинув тарелку, и начал изображать финты. Мама смеялась, хлопала в ладоши. Я смотрел в свою тарелку, где остывал картофель, и думал:
«Зачем я вообще здесь?»
Потом был школьный концерт. Я играл на пианино — сложную пьесу, которую разучивал два месяца. Пальцы дрожали, но я справился. Зал аплодировал, учительница музыки даже обняла меня.
— Даня, ты был великолепен! — сказала она.
Я искал маму в толпе, но её не было. Позже она объяснила:
— Артём простудился, я не могла оставить его одного.
Я кивнул. Конечно. Артём.
Но внутри что-то надломилось. Я перестал звать её на свои выступления, перестал показывать грамоты.
«Зачем? Она всё равно не придёт»
Однажды я услышал, как она говорит с подругой по телефону:
— Артём — это моё всё. Такой живой, такой талантливый! А Даня… он хороший, но какой-то… сам по себе.
Я стоял за дверью и всё чувствовал. Сам по себе. Может, она права? Может, я правда не нужен?
Папа заметил, что я стал тише.
— Даня, ты в порядке? — спросил он как-то вечером, когда мы мыли посуду.
— Да, — соврал я.
Он посмотрел на меня долго, будто видел насквозь.
— Если что, я всегда рядом, — сказал он.
Я кивнул, но говорить не хотелось. Слова застревали, обида подхватывала где-то горле.
***
Зима пришла незаметно. Снег засыпал двор, и Артём с друзьями лепил снеговиков, пока я сидел у окна с книгой. Мама купила ему новые коньки, хотя он даже не просил.
— Это для катка, — сказала она. — Он же у нас спортсмен!
Я смотрел на свои старые кроссовки, которые уже жали, и молчал.
— А Дане что-нибудь купим? — спросил папа.
— Ой, потом, — отмахнулась мама. — Ему же ничего не надо, правда, Даня?
Я кивнул. Как всегда.
Но в тот вечер я нарисовал картину. Не для школы, не для выставки — для себя. На ней был мальчик, один, в тёмном лесу. Над ним — звёзды, но такие далёкие, что их свет не греет. Я спрятал рисунок под кровать.
***
Новый год пришёл с запахом мандаринов и звоном бокалов. Мама решила устроить большой праздник — позвала родственников, соседей, друзей. Квартира гудела, как улей: дети носились, взрослые смеялись, на столе красовался торт с кремовыми розами.
Перед ужином мама позвала всех к ёлке.
— Сейчас будут подарки! — объявила она, сияя, как гирлянда.
Артём получил планшет. Его глаза загорелись, он бросился обнимать маму, крича:
— Мам, ты лучшая!
Гости умилялись, хлопали. Я стоял в стороне, сжимая в руках свитер, который мне подарили тётя с дядей.
— А Дане что? — спросил папа, и в его голосе было что-то острое, как лезвие.
Мама замялась.
— Даня, иди сюда, — она достала пакет. — Вот, куртка. Тёплая, практичная.
Я взял пакет. Куртка была чёрной, безликой, как тень. Я пробормотал «спасибо» и вернулся на своё место.
За столом начался гвалт. Все хвалили Артёма, его планшет, его футбол. Мама рассказывала, как он забил гол на последней тренировке. Я смотрел в тарелку, где лежал кусок салата, и думал:
«Сколько ещё я смогу молчать?»
И тут папа встал.
— Подождите, — сказал он громко, и все замолчали.
Он ушёл в мою комнату и вернулся с моим шахматным кубком. Поставил его на стол, прямо перед тортом.
— Это Данин кубок, — сказал он. — Он выиграл областной турнир. В двенадцать лет. Вы представляете, какая это работа?
Гости зашептались. Кто-то захлопал. Мама посмотрела на кубок, потом на меня, и в её глазах было что-то новое — растерянность.
— Даня, почему ты не сказал? — спросила она тихо.
— А ты бы услышала? — ответил я, и мой голос дрогнул.
За столом стало тихо. Артём смотрел на меня, будто впервые увидел. Мама открыла рот, но ничего не сказала.
Я встал и ушёл в свою комнату. Закрыл дверь. Сел на кровать и смотрел на звёзды за окном. Они были такими же далёкими, как на моём рисунке.
***
После Нового года мама стала другой. Не сразу, не резко, но я заметил. Она начала спрашивать, как дела в школе, хвалить за убранную комнату. Однажды даже сказала:
— Даня, ты молодец, что сам уроки делаешь. Я бы так не смогла.
Я пожал плечами, но внутри что-то шевельнулось. Не вера, нет. Но… надежда?
В феврале был шахматный турнир. Я не звал её, как обычно. Но в тот день, когда я вышел на сцену за наградой, я увидел её в зале. Она стояла в пальто, с красными от мороза щеками, и хлопала. Не громко, не как на футболе Артёма. Но хлопала.
После турнира она подошла.
— Даня, ты… ты правда молодец, — сказала она, и её голос был неловким, как будто она разучилась говорить такие слова.
— Спасибо, — ответил я.
Она хотела меня обнять, но я отступил. Не потому, что злился. Просто не знал, как это — быть с ней близко.
Дома папа спросил:
— Ну как, Даня?
— Нормально, — сказал я. И впервые за долгое время улыбнулся.
Мама начала меняться. Она купила мне новые кроссовки, не дожидаясь, пока старые развалятся. Спросила, какую книгу я хочу на день рождения. Даже пришла на школьный концерт, где я играл на пианино.
— Ты так красиво играл, — сказала она потом. — Я и не знала…
Я кивнул. Не знал, что ответить.
***
Прошёл год. Я всё ещё осторожен с ней. Не жду, что она станет другой, как в сказке. Но я замечаю мелочи: как она ставит мой кубок на видное место, как спрашивает, что я думаю.
Однажды я достал тот рисунок из-под кровати. Мальчик в лесу, под звёздами. Я добавил к нему ещё одну фигуру — женщину, которая стоит рядом, держит его за руку. Звёзды всё ещё далёкие, но теперь их свет чуть теплее.
Я не показал ей рисунок. Может, когда-нибудь. А может, и нет. Но я знаю: теперь я не один в этом лесу. И этого, кажется, достаточно.
Ещё больше захватывающих сюжетов ждут вас!