Николай всегда знал, что Москва — город-шизофреник. Особенно Спиридоньевский переулок. Стоило сделать шаг на брусчатку, как время трескалось, словно старый фарфор. Воздух густел до консистенции сиропа, а из подворотни выползал 1825 год: скрип карет, шелест кринолинов, запах ладана из церкви Вознесения. Дежавю? Нет. Это было точнее, больнее — будто кто-то водил иглой по старым шрамам души.
Он увидел её в тот вечер, когда дождь висел в воздухе, не решаясь упасть. Женщина стояла у чугунной ограды в платье цвета утреннего тумана — не от Шанель, нет. Словно её вырезали из пожелтевшей гравюры: высокий воротник, кружева, схваченные брошью с двуглавым орлом. Её глаза — синие, с трещинками, как на старом фаянсе — впились в него.
— Ваше сиятельство опоздало на двести тридцать семь лет, — сказала она, и голос её звенел, будто хрустальный колокольчик. — Но я всё ещё жду сонета.
1825 год. Зима.
Он помнил это так ясно, будто читал чужой дневник. Николай — бедный дворянин, переводчик запрещённых французских памфлетов. Она — фрейлина Александры Фёдоровны, прячущая в муфту стихи Пушкина и пороховые шарики для пистолета. Их роман был серией украденных мгновений:
— Вы сумасшедший, — шептала она в оранжерее Зимнего, где лимонные деревья росли криво, как придворные интриги. — За вами следят.
— Тогда пусть наслаждаются спектаклем, — он целовал её ладонь, ощущая под губами шрам от перочинного ножа. Она училась драться на шпагах, переодетая пажом.
Он погиб на рассвете у Чёрной речки. Пуля секунданта — толстого князя с глазами, как мокрые сливы — вошла ниже ключицы. Перед смертью он успел заметить, что часы в его кармане остановились ровно в 5:32. Сломались, — подумал он.
2023 год. Офис «Отдела Вечных Возвратов» (бывшая конюшня графа Орлова).
— Ваш случай, — чиновник в костюме цвета запёкшейся крови швырнул папку на стол, — классифицирован как незавершённый гештальт уровня «трагический балет». Формальности: расписка о взаимном прощении, акт о закрытии кармического долга, справка от психиатра, что вы не принимали галлюциногены…
— У вас тут ошибка, — перебила она, доставая из ридикюля веер с обломанными спицами. — В графе «Причина смерти» указано «пуля». На самом деле он умер от недописанного четверостишия.
Николай смотрел, как её пальцы водили по бумагам. Те же руки когда-то вытирали его кровь с замёрзшей земли.
— Вы вообще понимаете, как это работает? — спросил он. — Мы… призраки?
— Хуже, — она улыбнулась, и в уголках глаз заплясали морщинки-паутинки. — Мы — незаконченная пьеса. Играем одни и те же роли, пока не допишем финал.
Попытка №13.
Они сидели на крыше сталинской высотки, попивая грузинское вино из пластиковых стаканов. Внизу Москва сверкала, как рассыпанная царская корона.
— В прошлый раз вы были котом, — она щурилась на звёзды. — Моим любимым. Вы умудрились оставить царапины на портрете Николая I.
— А вы?
— В той жизни я разбила сервиз с вензелями императора. Думаю, это считалось государственной изменой.
Они смеялись, и Николай поймал себя на мысли, что любит её во всех измерениях: фрейлину с ядом в брошке, девчонку-революционерку 1917-го, даже ту, что в 1975-м торговала самиздатом у метро.
Дуэль 2.0.
— Пистолеты заряжены гранатовым соком, — объявил «секундант» — бармен из соседнего паба. — Цель: выяснить, кто будет мыть посуду в следующих десяти жизнях.
Она выстрелила первой. Липкая капля попала ему в лоб.
— Вы умерли, — сказала она серьёзно. — Ваши последние слова?
— Я… — Николай сделал шаг, и время замедлилось. Он понял, что знал это лицо всегда: в гуле метро, в отражении витрин, в узорах утреннего инея. — Я хочу писать с тобой плохие стихи. Вечность.
Когда они поцеловались у церкви Вознесения, дождь наконец упал — вверх. Капли звенели о брусчатку, как монеты на дно колодца желаний. Где-то в «Отделе» ангел-куратор (бывший демон, переквалифицировавшийся ради пенсии) поставил печать на их деле:
— Хэппи-энд? Сомнительно. Но Булгаков бы одобрил.
А на Спиридоньевском переулке до сих пор можно услышать смех — будто два призрака учатся быть живыми. Или наоборот.
Говорят, если встать ровно в полночь под фонарём у дома №17, вы увидите тени: он пытается рифмовать «любовь» с «кровь», а она бросает в него смятыми черновиками. Иногда к ним присоединяется кот — полосатый, с глазами как у того самого князя. Но это уже другая история.