Полотно сказочного скрывает обычное, вялотекущее время. Какой-то ритуал, либо обыкновенная детская игра взрывает почву мёртвого, закостенелого мира, открывая лики бытия. Как бриллианты, сверкают, когда на них падают лучи солнца, и, остывая, стихают, когда пространство наполняет мрак. Человек чуда не увидит, пока не поймёт, что сам - солнце.
Казалось бы, неблагородный труд - писать о сказке, поскольку что есть сказка, если не цельный, дышащий приятной вечностью миг чудесного, которому лишнее слово может только помешать, но есть силы превосходящие человека - вернуться, вновь увидеть, стать солнцем, стать тенью. В конце концов, что есть человек, если не целый мир, и как же горько, когда он живёт, не сознавая этого.
Быт японской провинции кладёт свои наброски на полотно восприятия, и хитрейшие философские механизмы действуют в поле сознания, и редкая мысль обращает на них свой свет. Миядзаки начинает исследовать мечту, он бесстрашен в сказке. В пору вспомнить высказывание Пруста о том, что нужно быть смелым, поскольку истина - ещё дальше. Миядзаки смел и отважен. Его ведёт очень далёкое, довольно призрачное, но в то же время весьма непроницаемое чувство детства - как маленькая Мэй, он продирается через чащобу леса и находит... что ж, истина это, или нет, но каждому нужно быть смелым, нужно по-настоящему, по-детски испытывать радость открытия.
Сравнивая "Принцессу Мононокэ" и "Мой сосед Тоторо", можно отметить трепещущую дихотомию, которая пронзает всё творчество японского мастера - человек и природа. Разделение грубое и неуклюжее, и следуя дальше, находишь, что не дихотомия это, а синтез двух основополагающих онтологических единиц, истоки которых восходят к пантеистическим теориям. Опять же, философские машины, работающие без чьего-либо ведома.
В "Мононокэ" и "Тоторо" остро проступает аспект рукотворности, но в последнем это скорее человеческая привилегия перед природным миром, нежели наступательная, захватническая политика (в бытийном плане) в первом. Семья переезжает в новый дом, обустраивается. Реальность потустороннего осторожно вкрадывается в картину происходящего и в общее сознательное фильма; иного пути поверить в чудаковатого Тоторо нет. Нет необходимости в сократовском озарении, чтобы поверить в невидимого, могучего лесного духа; подобно шопенгауэровской воле, он здесь и всегда. Это путь детства - Миядзаки сквозь года проносит веру - нет, он верит в потустороннее, но здесь глупо говорить о контрапункте (видимое-невидимое), потому что в "Тоторо" (и во всех фильмах Миядзаки) трансцендентное и эмпирическое вступают в очень тесный диалог, нет различия между настоящим и ненастоящим. Есть мир, просвеченный и существующий всецело благодаря творческому гению автора. Это целиком - феномен.
Важно также отметить игру. Об этом уже велась речь. Детская игра - это проекция архетипических образов мира. Фактически, древний ритуал. Отсюда рождается сказка. Мэй и Сацкэ играют, и, в силу их возраста, переход от посюстороннего к потустороннему не ощущается, как и не ощущается путь через лес или через поля - отсутствует элемент будоражащего откровения. Мир детей первобытно чист, и трудно здесь найти места, где не могло бы произойти чуда. Но что такое - чудо? Ткань бытия не разрывается, не вспыхивает снопом искр Ничто; нет, чудо у Миядзаки - это приближение, а иногда и раскрытие животворящих сил сущего и существования. Эти силы могут быть персонифицированы (Тоторо, "чернушки" и т.д.), а могут быть выражены в стихиях природы. Так открывается танец и бег: танец ночного прохладного ветра и бег сквозь плотную завесу проливного дождя; кинематографические образы от того ярки, что берут своё начало не из стремления автора блеснуть красивой картинкой, а из глубинных переживаний собственного детства.
Мир Миядзаки в "Тоторо" насыщен теплом и светом. В последующих работах картина огрубеет, но так грубеет человек, потому что он взрослеет. Взрослеет дух, и тогда нужно приложить немало сил, чтобы осуществить заветный прыжок через бездну, воссоединиться в бытии, стать человеком. Стать сопричастным чему-то большему, чем сам мир, достигнуть той крайней антропологической границы, преступив которую перестаёшь бояться и веришь в Чудо.