― Да она немного у нас поживёт, Петербург посмотрит, потом обратно уедет, ― Галина смотрела на кислое лицо мужа и пыталась говорить убедительно, но он лишь покачал головой.
― Не нравится мне эта затея…
Галине и самой не нравилась идея временно приютить свою племянницу в их квартире. Родственница была натурой взбалмошной, капризной и хамоватой. И Галина очень сомневалась, что племянница изменит своим привычкам в гостях, ведь на всех семейных посиделках она никак себя не сдерживала. Но у Галины были веские причины согласиться. И теперь, чтобы уговорить ещё и мужа, она подключила всё своё обаяние.
― Веня, дорогой, это всё-таки моя родная кровь! Нехорошо будет отказывать... К тому же это и правда совсем ненадолго. Твою маму мы ведь всегда рады встретить.
― Моя мама добрейшей души человек! А эта... ― едва не вспыхнул Вениамин, но всё же сдался, взглянув в умоляющие глаза жены. ― Ладно, пусть поживёт. Под твою ответственность!
― Ты самый лучший! ― обрадовалась Галина.
Но радость быстро сменилась справедливыми опасениями.
* * *
Едва Дина ― так звали племянницу Галины ― сошла с поезда, везя с собой два огромных чемодана, как она тут же радостно спихнула поклажу на Вениамина. Галина только подивиться успела, зачем столько вещей на две недели.
― Так всё нужное! ― отмахнулась Дина.
И семья отправилась на такси домой.
Быстро начались первые сложности. Галина, конечно, подозревала, что племянница не будет паинькой, но Дина в гостях вела себя отвратительно. За каких-то три дня превратила выделенную ей комнату в настоящий свинарник, никогда не убирала за собой на кухне, ела, как не в себя, и при этом даже не заикнулась о том, чтобы хоть раз купить продукты. И ко всему прочему без стеснения ходила по квартире в нижнем белье, чем крайне смущала Вениамина. Замечания либо игнорировала, либо огрызалась. Но Галина по своим причинам героически всё сносила, утешаясь тем, что потерпеть осталось всего неделю.
Однако, когда подошло время отъезда Дины, Галину и Вениамина ждал неприятный сюрприз.
― А я остаюсь! ― объявила племянница, когда Галина мягко намекнула, что пора бы уже и домой. ― Тут клёво, а до универа ещё месяц, так что у меня есть время.
У Галины от такой наглости просто отвисла челюсть, а Вениамин был близок к припадку бешенства. В срочном порядке вечером того же дня был созван семейный совет, естественно, без Дины ― Галина и Вениамин решали, что делать с оборзевшей гостьей.
― Я всё понимаю, ― мягко начал Вениамин. ― Она твоя родная кровь, и тебе будет неудобно перед сестрой, но это уже ни в какие ворота! Пора бы Дине убираться восвояси, и ты должна ей об этом сказать прямо и чётко!
От категоричного тона мужа Галина вся сжалась.
― Я не могу! ― выпалила, чуть не плача.
― Но почему?
― Я... я... ― Галина запнулась.
Она не могла решиться рассказать мужу о том грузе, что уже давным-давно лежал у неё на сердце. С одной стороны, они были женаты уже три года и всё это время старались быть честными и открытыми друг с другом, с другой, эту тайну Галина считала глубоко личной. Она пристально посмотрела на мужа, на его статную фигуру и строгое лицо, и поняла: несмотря ни на что, она всегда найдёт у него поддержку и понимание. Тогда она всё же высказалась:
― Я очень виновата перед матерью Дины!
― В чём?
― Когда мне было тринадцать, а сестре пятнадцать, я разбила любимую мамину вазу. Но сестра взяла вину на себя, и её тогда очень сильно отругали, а мне было ужасно стыдно.
― И это всё? ― Вениамин был раздосадован. ― Поэтому ты терпишь все сестринские закидоны, включая её несносную дочурку? Из-за какой-то вазы?
― Ты не понимаешь! ― вспыхнула Галина. ― Мама очень дорожила этой вазой и до самой смерти вспоминала тот случай! И я так и не сказала ей правду!
На глаза Галины навернулись предательские слёзы, и Вениамин поспешил утешить жену. Меньше всего ему хотелось видеть её расстроенной и несчастной.
― Ладно-ладно, не переживай, потерпим мы ещё эту Дину, не навсегда же она тут.
― Нет, я позвоню сестре, ― не захотела пускать всё на самотёк Галина, ― может, она сможет как-то повлиять.
Но сестра Галины, Лариса, ситуацией не прониклась.
― Да пускай погуляет, когда ещё малютка большой город увидит!
― Во-первых, она уже не малютка! ― негодовала Галина. ― Во-вторых, нам не жалко, но ей хорошо бы научиться себя вести.
Ларисе такой тон не понравился.
― Уж кто бы говорил о поведении, ― холодно ответила она, ― сама в детстве помнишь, как набедокурила! И кто всё расхлёбывал ― помнишь?
Галину замечание сестры застало врасплох, болезненно разбередив старую рану. Она ощутила себя той самой маленькой тринадцатилетней девочкой, которой жутко стыдно, но которая всё равно боится признаться в содеянном и молча слушает, как старшей сестре делают серьезный выговор. И тогда, и сейчас до боли захотелось провалиться сквозь землю, лишь бы всё прекратить. И она готова была сделать всё, что угодно, лишь бы спрятаться от жуткого, всепоглощающего чувства бесконечной вины.
― Да, ты права, ― жалко пролепетала Галина. ― Всё мы были молоды, ничего страшного Дина не сделала, пусть живёт спокойно.
На этом разговор завершился. И в итоге всё осталось как есть. А спустя неделю у Галины наметилась командировка на работе, а у Вениамина заболела мама, и им обоим понадобилось уехать из дома. Галине не очень хотелось оставлять квартиру в распоряжении Дины, хоть и всего на три дня, но выбора не было.
― В конце концов, она уже достаточно взрослая и не устроит же здесь пожар! ― отшутилась Галина, когда они с Вениамином собирались в дорогу.
Муж ничего не ответил. Он был полон нехороших предчувствий, но уважение к чувствам жены было сильнее беспокойства, потому он принял и это. А Галина изо всех моральных сил надеялась на благоразумие племянницы.
Но надежды не оправдались.
Как оказалось, пока хозяева отсутствовали, Дина решила закатить вечеринку со всеми вытекающими последствиями. И к приезду Галины в квартире царил настоящий погром. Вся мебель была загажена или вообще сломана, телевизор разбит, а уж сколько мусора было повсюду ― сложно представить. Любой бы, кто взглянул на это, мог подумать, что по всем помещениям пронёсся ураган. И посреди всего хаоса как ни в чём не бывало слонялась Дина.
― Ты... Ты что натворила?! ― до последнего не верила своим глазам Галина.
― А чё такого? Немного повеселилась с новыми друзьями, а в вашей халупе давно уже пора делать ремонт, ― пожала плечами Дина.
Но видя, как багровеет лицо Галины, даже наглая племянница поняла, что перегнула палку. Однако вместо извинений она решила пойти в атаку.
― Да подумаешь, покуролесили! Вы ведь тоже не белая-пушистая, разбили дорогущую бабушкину вазу, а моя мама потом отдувалась!
Галина сама от себя не ожидала такой реакции, но на беспардонное, жестокое и подлое обвинение племянницы она просто в голос рассмеялась, вдруг ясно увидев и сравнив две картины ― разгромленную квартиру и какую-то вазу. Тут же на ум пришли слова мужа, и всё происходящее показалось нелепой шуткой, настолько плохой, что стало даже весело. И действительно, сколько она натерпелась из-за злосчастной вазы, с тех пор попав к сестре чуть ли не в рабство! Всё просьбы Ларисы безоговорочно исполнялись, все самые лучшие игрушки и сладости отныне отдавались сестре, а когда они выросли, то начался период постоянных невозвратных займов. Суммы были небольшие, но неприятен сам факт, что долги никогда не возвращались, и приходилось молча терпеть, ведь ваза! И вот к чему всё в итоге пришло. К разрушенной даже не квартире, а к почти разрушенной жизни.
И Галину как отпустило! Она почувствовала такую невероятную лёгкость и свободу, что хотелось горы свернуть.
Но прежде надо было разобраться с насущными проблемами. Отсмеявшись, Галина отрезала:
― Так, Дина, у тебя десять минут ― собираешь свои вещи и уматываешь отсюда! Мне плевать, где ты будешь жить и что делать, но в моём доме тебя больше не будет.
Поняв весь кошмар ситуации, Дина ударилась было в слезы и угрозы всё рассказать маме, но Галину это ничуть не тронуло, и, пригрозив племяннице полицией, она выдворила зарвавшуюся родственницу на улицу.
А потом стала потихоньку убираться. Работы было много, хотелось сделать хоть часть до возвращения мужа. Но Галину масштаб проблем не пугал. Главную уборку в своей жизни она уже сделала, так что теперь дело за малым.
---
Автор: Анастасия Оганезова
---
---
Наталена
Машка с самого детства была бестолковой, бесшабашной растрепой. Мама ее это очень хорошо понимала и держала свою девицу в ежовых рукавицах. И то не всегда успевала за ней уследить.
Все девочки, как девочки, а эта...
С утра в тугую корзиночку на Машкиной голове вплетены матерью разноцветные ленты: глаза Машины от этого сделались по-китайски загадочными. На плечиках висит коричневое отглаженное платьице и черный свеженький передник. Гольфики ажурные, с помпончиками. Воротничок и манжеты аккуратно, с ревом (потому что под маминым присмотром) два раза отпороты, на третий раз пришиты как следует – от середины по краям. Туфельки начищены. Чудо, что за девочка, хоть в кино снимай.
А вечером домой является чудо-юдо-рыба-поросенок! Гольфы на ногах – гармошкой! Манжеты - испачканы. На коленях прислюнявлены листы подорожника (на носу – тоже, на всякий пожарный случай). Разноцветные ленты выбились из сложносочиненной корзиночки и развеваются хвостом. Да и вообще – вся прическа такая... такая... В общем такая романтичная лохматость вполне сошла бы, если бы не колючки от бурьяна, запутавшиеся в волосах.
На кармашке черного передника расползлось жирное пятно – Машка на обеде туда положила котлету с хлебом. Она, конечно, совсем не виновата, что любит есть, когда читает. После большой перемены по расписанию стоял урок чтения. И что, голодать ей? Изменять своим привычкам? Котлетка была такая ароматная, поджаристая. Хлебушек – мягкий. Ну и...
Училка, потянув носом, вытащила у Машки котлету из кармана двумя пальцами и выкинула в урну. Маша – в рев.
- Да как так можно еду выбрасывать! Вы же сами говорили!
Класс заволновался. Память у класса отличная. Учительница Галина Петровна, молоденькая, вчерашняя студентка, совсем недавно читала ребятам грустный рассказ «Теплый хлеб». И все плакали. А Мишка Григорьев – громче всех, так ему было жалко лошадку! И сейчас он тоже орал! Галина Петровна краснела и бледнела. Урок был сорван. Она что-то там бекала-мекала – бесполезно. Учительский авторитет падал стремительно в глубокую пропасть.
Пришлось ей врать ученикам, что хлебушек она «просто положила в ведро, а вечером отнесет птичкам». Да кто ей поверит! В итоге в Машином дневнике размашисто, с нажимом, жирнющее замечание: «Сорвала урок котлетами!!!»
И на погоны – Кол! Точнее, единица, подписанная в скобочках (ед.), чтобы Маша не умудрилась исправить оценку на четверку.
После вечерней взбучки и плача Ярославны в туалете, куда ее заперли на сорок минут, стирки манжет, гольфиков и передника – вручную, под материнским присмотром, Машка дала себе зарок никогда и ни с кем не спорить. Себе дороже. Думаете, она покорилась? Как бы не так! Она просто решила все делать по-своему, не спрашивая ни у кого советов. Взрослые врут – точка. Уж сама, как-нибудь.
Вот так столовская котлета определила нелегкий Машин жизненный путь.
Отца своего она не знала. Мама рассказывала, что он геройски погиб.
- На войне? – Машка округляла глаза, которые быстро заполнялись скорбными слезами.
- Э-э-э, ну не то, чтобы... - терялась мама, — ну...
- Попал в авиакатастрофу, — на голубом глазу четко оттарабанила бабушка, мамина мама, ответ на сложный вопрос, — ушел в крутое пике!
Ну, бабушка-то знала, в какое «пике» ушел папа Маши. Но разве стоило об этом говорить маленькой девочке, как две капли похожей на своего папашеньку? Пусть вспоминает его, как героя. Героя-любовника чертова!
Красивая и смелая дорогу перешла Машиному папе, когда Наталья была на седьмом месяце. Да какая там красота: курица с длинной жилистой шеей. И ходила эта курица... как курица: вытягивая ту самую длинную шею, словно высматривая, кого клюнуть. Балерина-а-а, черт бы ее драл! И ножки у балерины были длинные, желтые, куриные. Лапки несушки, а не ноги. С Натальей близко не сравнить.
Мама Маши светилась здоровьем и полнотой. Таких женщин хочется потискать и искренне засмеяться от удовольствия:
- Ах, душечка, Наталья Петровна!
Почти по Чехову. Те же полные плечи, те же ямочки на щеках, те же румяные губки бантиком. Лет сто назад любой бородатый купчина золотой прииск к ногам Наташкиным швырнул бы: "На! Пользуйся! Дай только ручку твою облобызать!"
А теперь в моде обтрепанные цапли с куриной походкой. . .
. . . читать далее >>