Предыдущая часть:
Введение
Рассказ о трудной земной жизни летчика-испытателя Валентина Ивановича Перова, получившего тяжелые увечья при аварии в небе.
Начало испытаний
Это случилось на «заре моей туманной юности». Я, тогда еще молодой специалист, работал в конструкторском бюро по проектированию и изготовлению рекордного планера. Изготовленный планер КАИ-14 имел в то время прекрасные аэродинамические характеристики. При размахе крыла 14 м он имел аэродинамическое качество 34. Это значит, что если отбуксировать самолетом планер на высоту один км, то он в свободном полете пролетит 34 км. С 5 км, соответственно, в 5 раз больше.
Предстоящие испытания планера на штопор должен был провести тридцатилетний летчик-испытатель Валентин Перов.
Крушение
На испытаниях, которые проходили на летном поле летно-испытательного института (ЛИИ), присутствовал тогда еще главный конструктор планера, а впоследствии Генеральный конструктор ОКБ им. П.О. Сухого самолетов мирового класса «СУ-27», «СУ-32»: и др. Михаил Петрович Симонов. Самолет-буксировщик, которым управлял летчик Леонид Рыбиков, достигнув заданной высоты 1750 м, после отцепки планера, с креном ушел вниз. И над летным полем нависла тишина. Как в предгрозье, когда ничего не сулит, но отчего-то ждешь неясную неприятность.
Главный конструктор М.П. Симонов, как и мы, тоже следил за планером, запрокинув голову, и от того любое слово, протолкнувшись через запрокинутое выгнутое горло, звучало отрывисто и приглушенно.
“Сегодня летчик-испытатель Валентин Перов проведет проверку на эффективность элеронов в штопоре.” Я отчетливо увидел в этот момент, как планер сделал горку и почти завис на одном месте.
“Какая высота сейчас?” – спросил я.
“Думаю, тысячи полторы,” – Симонов отмахнулся, что, как я понял, означало «не мешай».
Потом планер клюнул носом и вертикально пошел вниз, вращаясь вокруг невидимой оси.
“Вот он, штопор,” – сдержанно без пафоса, выдыхая слова порциями, произнес Симонов. Солнечные отблески, метнувшись с полированных крыльев планера, чиркнули по земле и растворились в голубизне неба.
“Перегрузка нарастает,” – Михаил Петрович говорил так напряженно, если бы сам был там, в планере.
Последствия аварии
«Ручку взял плавно на себя до упора, ногу влево. Планер уменьшил скорость, закачался и начал крутиться. Пока скорость была большой и движение равномерным, звук за бортом был ровным и умеренным. Потом, когда скорость стала уменьшаться, шум стал глуше, но по мере раскручивания планера становился все сильнее и тоном выше» - так рассказывал потом Валентин.
Валентин отсчитал два витка, и, имея запас высоты, решил сделать еще один. Когда заканчивался уже третий виток, раздался громкий звук, и резко рвануло - планер почти остановился.
Это был тот случай, когда вопрос “прыгать – не прыгать” не стоял. Валентин, как учили его еще в школе летчиков-испытателей, расстегнул ремни привязной системы и дернул ручку замка фонаря. Однако, покинуть машину ему не удалось: фонарь заклинило.
“Приговор вынес сам себе,” - говорил Перов. “Ноги вытащить не могу - мешает приборная доска. Выломать ее также не могу - не дотягиваюсь: упираюсь лбом в фонарь.” Он из толстого оргстекла, разбить его не могу, хотя и бью кулаками. Планер падает со все усиливающимся свистом, вращаясь как разломанное пополам семенное крылышко клена. Плоскость его вращения - несколько наклонная, периодически вижу быстро приближающуюся землю.
Я отчетливо видел, как правая часть крыла разрушилась у самого борта планера и полетела в сторону, разрубив половину V-образного оперения.
“Прыгай, Валентин,” – Симонов не стеснялся своих эмоций. “Прыгай, Валя!”
Валентин позднее рассказывал:
“Планер грохнулся на хвост, так что в момент удара ноги оказались вверху, а голова - внизу. Было ли страшно? Там, наверху, когда сыпался, не было никакого страха. Надо было действовать. Сразу пришла правильная оценка ситуации. Ужас беспомощности и страх от приближающейся земли пришел потом, когда помирал и орал в беспамятстве.” А тогда лупил по фонарю до той поры, пока не понял, что это бесполезно. Под конец успел увидеть почти каждую травиночку на поле. Но вспомнил лишь об одном - о пупырышках на пальчиках полуторамесячной дочки Оли.
Мне стало жутко. К горлу подступала тошнота. Ноги не двигались. Все остановилось, как в разорванной ленте немого кино. Симонов рванул первым. И нас увлекла непознанная внутренняя сила. Быть может именно так, сгруппировавшись, плоть, превозмогая страх ума, бросала бойцов в атаку за своим командиром.
Валентин, скосив глаза на Симонова, хрипло выговорил, “Миша, передай Анохину, – я буду летать.” Это были его последние слова на большом притихшем поле летного института. Он потерял сознание.
Борьба с трудностями
После окончания Школы летчиков-испытателей Перов попал в отряд заслуженного летчика-испытателя С.Н. Анохина. Тот был и для него, и других летчиков, легендой с аэроклубовских времен. С Анохиным Перову довелось летать на МиГ-15. Отрабатывали тогда штопор, и оценка Анохина была краткой: “Все нормально!” Летал он с Анохиным также на Ту-104. На этот раз, как "пассажир", исследователь невесомости; летал с ним и на вертолете уже в качестве командира. А до того в 1952 окончил 4-й Московский городской аэроклуб (аэроклуб МАИ). Летал в Центральном аэроклубе на самолётах, планерах, занимался парашютным спортом. В 1956-1959 работал в ЛИИ техником, инженером, ведущим инженером полётным испытаниям.
Симонов хотел сесть в “Скорую помощь,” что увозила Валентина Перова, но его вежливо попросили. Лечение начиналось уже в машине. А “Скорую помощь” на “Волге” сопровождал сам начальник Летного института.
Валентин Иванович Перов продолжал потом вспоминать:
“Почему сам себе вынес приговор? Да потому, что освободил привязные ремни, открыл их замок. Если бы был притянут, не разбил бы так свой позвоночник.”
Валентин упал в кабине планера между двумя летными полосами института. Дежурный командир на КДП Борис Юмашев подъехал на машине через 5 – 7 минут.
“Боря, как у меня ноги? Целы?”
Валентин поднял одну, вторую. Действительно, целы. Увидел немного крови. Спина болит, вверху, очень болит. Тоска взяла: наверное, полгода заживать что-то должно, потом комиссию надо будет обманывать, потом санаторий, потом в отпуск отправят. “Неужели год летать не буду?” Но реальность оказалась куда страшнее его предположений.
Определив перелом позвоночника, Перова срочно перевезли в Институт нейрохирургии им. Бурденко. Постепенно, уже там начался отек. Этот восходящий отек достиг мозжечка, нарушил его нормальную работу, и на второй-третий день наступили трудности с дыханием.
Перов шел на поправку медленно и трудно. Врачам, в чем могли, помогали авиаторы. С.Н. Анохин привозил кислородные маски и для других больных клиники, он же привез две подвесные системы для тех, кто начинал ходить. Перов так и не сумел походить. “Ноги не шли,” не шли ни в этих, ни в других системах в дальнейшем, несмотря на все усилия его, друзей и, конечно, медиков.
“Много для меня сделал мой врач Игорь Васильевич Цветенко,” - рассказывал Перов. “Однажды лет через шесть после того, как я покинул клинику, он приезжал ко мне. Тогда я еще "потреблял", и первую чарку он поднял со словами: "Четырем смертям не бывать, а одной не миновать!" Я смотрю на него вопросительно, а он кивает головой: “Три-то было! Бывало, больше пяти минут вытаскивали. А случаев, когда на это требовалось меньшее время, было так много, что никто и не считал.”
Но это было началом борьбы. Были глубоко травмированы ткани спинного мозга, и сигналы, управляющие движением ног, да и всей нижней части туловища, не проходили. Мало того, что Перов был прикован к коляске, не отпускала сильная боль.
Поддержка и восстановление
В одной палате с Перовым лежал майор КГБ, страдавший парапроктитом. Не выдержав страшных болей, не дождавшись операции, он повесился.
Первая операция, которую ему сделали, была совершенно необходимой. Поскольку позвонок был разбит и смят, врачи, обнажив позвоночник в травмированной зоне и добравшись до внутренних мозговых его структур, убрали отломки костей и сгустки крови.
Годы тяжелейшей работы Валентина по 6-10 ч, с хитроумными приспособлениями, придуманными и изготовленными совместно с друзьями, практически мало что дали. Перов не мог самостоятельно повернуться и с боку на бок. Боль, беспомощность, полное отсутствие силы в руках, ногах, в брюшном прессе.
Рядом с ним все эти годы была мама Ольга Афанасьевна. Она бросила насиженное место в другом городе, готовую диссертацию и переехала к сыну. Убедившись в бессилии традиционной медицины и обнадеживающих возможностях необычного лечения - пчелами, решилась начать "пчелиную терапию." Потребовалось, однако, более полутора тысяч укусов пчел (их надо было еще изловить!), укусов прежде чем через несколько лет руки стали двигаться и появилась пусть малая, но ощутимая сила. Одна кисть выжимала уже около 15 кг, а другая - около 6 кг. Удалось сбросить лишний вес - убрать отечность, "выгнать воду." Не прекращались многочасовые занятия со специальными гимнастическими снарядами, амортизаторами по оригинальной программе.
Тренировки ног пришлось прекратить, суставы явно разбалтывались, буквально до стука в них. Прикованный к коляске, он должен был пройти свой путь и испить свою чашу до дна. Перов проявил в этом столько стойкости, терпения и веры, что его пример приобрел самостоятельную ценность для тех, кто попал в подобную беду.
Он научился самостоятельно перебираться с кровати на коляску и обратно. Коляска, которую сделали в ЛИИ, была с кучей разумных придумок. Товарищи помогли оборудовать оригинальным сдублированным управлением его автомобиль. Перов разработал целую систему посадки из коляски в автомобиль и обратно. “Нет никаких проблем с автомобилем,” - говорит Перов. “Кроме боли. Впрочем, и она отступает, когда выезжаешь на дорогу.”
Боль, почти непрерывная. Когда сидел, боль чуть затихала, если прижать больное место рукой. Когда ложился - болела спина, плечи, лопатки. Спать мог не более 30 минут. После этого надо менять позу. А это непросто, поэтому над кроватью было сооружение из перекладин.
Память о Валентине Ивановиче Перове
Столько лет прошло с того времени. На память осталась бирочка "открыто-закрыто," оторванная от правого борта кабины планера, и модель планера «КАИ – 14» вверху, на шкафу. Он научился жить в новом для себя мире, жить трудной, но, по возможности, полной жизнью. Он мог водить машину и добираться до нее на коляске. Умел сосредоточиться на дороге, "забыв" боль. Умел рыбачить, съездить за картошкой, поработать по дому.
Давно уже не было рядом самого дорогого человека - мамы, совершившей свой, материнский подвиг. Но есть рядом другой замечательный человек, любящий, заботливый и преданный друг - жена Маша, она тоже достойно и мужественно несет свой крест. Есть, хотя и не всегда рядом, живущая с семьей в Англии любимая дочь Оля, внук, внучка. Но особенно трудны последние полгода. Замучили нарывы. Они никак не заживали, несмотря на усилия врачей. Видимо, попала какая-то инфекция.
Как бы ни было тяжело, Валентин Иванович не сдался. Он многому научился в новом своем жизненном качестве за 45 лет и даже писал стихи.
“Услышишь вдруг, что был Перов несчастен,
Не верь, хоть нелегка судьба моя!
Но я к святому делу был причастен
Пускай недолго, но летал и я.”
За все неимоверно трудные для него 45 лет после той страшной аварии до своей кончины, никто не слышал от него жалоб или обиды за случившееся.
Фонарь — верхняя прозрачная часть пилотской кабины планера, выполненная из оргстекла. Он – обтекаемой формы, чтобы уменьшить лобовое сопротивление воздуха.
При подготовке этого трудно переживаемого мною повествования о земной траектории мужества летчика-испытателя я руководствовался и своим знанием, и воспоминаниями об этом удивительном человеке - Валентине Ивановиче Перове его коллег и соратников летчиков-испытателей: Амерьянца Г.А., Васина В.П., Симонова А.А. Они знают цену риска в небе и преодоления земных трудностей через нечеловеческие страдания.
Валентин Иванович Перов. Вечная ему Память.
Продолжение: