"Господи мне прости, я может быть брошу петь..." ( Вероника Долина )
Он снова был в прихожей. Если смотреть со стороны, растерянность его выглядела комично. А он был растерян. Лапки его ощупывали стену возле выключателя, а глаза мертво смотрели на открытый стенной шкаф с одеждой.
Как минимум странно для здравомыслящего муравья дважды за вечер совершать необ"яснимое. Он сделал пару мелких шажков в сторону кухни, и в этот момент от входной двери задребезжал звонок.
. Глаза его ожили. Стояние в прихожей обрело смысл. Он подошел к двери и не торопясь открыл два секретных замка и одну задвижку.
. В прихожей тесно стало и светло. Огромные многоцветные глаза и много прозрачных, упругих, сияющих крыльев и гибкое долгое тело, и слова:
- Здравствуй, здравствуй... Как ты? Это я, узнал? Как ты живешь? Это я... Здравствуй...
. Муравей медленно, давая себе время опомниться, закрывает дверь на два секретных замка и задвижку.
- Ты даже не пригласишь меня войти? Ты постарел. Прости. Но ты действительно постарел. Шикарные обои. Почему ты не пригласишь меня войти? Моющиеся?
- Моющиеся.
. Муравей повернулся сутулой своей спиной к празднику в прихожей и скупыми шажками прошел на кухню, сел за стол с белой пластиковой крышкой, задернул занавеску на окне.
. За окном был вечер и снег. Вечер и снег - ненормальное состояние природы, отрицающее все, что понимал и любил муравей. Или любил и понимал. Трудно любить непонятное. Страшно не понимать любимое. Но это бывает, бывает.
. Крылом Стрекоза смахнула с холодильника тетрадь. Муравей согнулся втрое, на мгновение став похожим на большую черную собаку, поднял тетрадь, аккуратно положил на стол возле себя. Положил, как соломинку, и так и не убрал с тетради лапку. На обложке крупным его почерком было выведено : " Приход - Расход". Это была надежная, понятная, любимая тетрадь. Не соломинка даже, пожалуй скорее прочная, длинная, березовая жердь.
- Как ты живешь? У тебя очень уютно. Я так измучилась, пока нашла тебя. У тебя есть кофе? Кофе со сливками. Много сливок и чуть-чуть кофе. Чуть-чуть, помнишь?
- Помню.
. Все теми же мелкими шажками, подходящими, приспособленными к маленькой кухне, прошел к холодильнику, к настенному шкафчику, к плите.
- Сколько сахара?
- Две. Господи. Ты все забыл. Две. Две полные ложки. Я думала ты помнишь. Я думала ты обрадуешься. Побольше сливок.
- Я рад.
- Почему ты один? На улице так холодно, этот снег. Б-р-р.
. Гибкое тело вздрагивает изящно, прозрачные крылышки, раскрывшись на миг, заполняют кухню.
- Все спят. Зима неподходящее время для муравьев.
- И для стрекоз, ты знаешь, для стрекоз тоже неподходящее.
. Она чуть отдергивает занавеску:
- Вот отсюда из твоего окна снег даже красив. Отсюда он не кажется холодным, правда?
. Муравей закрывает глаза чтобы не видеть снег и вечер.
- Задерни, пожалуйста, штору.
- Да, пожалуйста.
. Она под столом слегка касается муравья лапкой.
. Никак не отзываясь на ее движение, Муравей открывает глаза и молча смотрит на белую кафельную стену кухни.
- Кафель в кухне это очень красиво и очень практично, правда? Ты молодец, у тебя хорошая квартира. Сколько комнат, одна, две?
- Три.
- Одному много. Ты же один? Если один, для одного роскошно.
- Я привык.
- Что привык? Что роскошно?
- Ч то о один в трех комнатах : спальня, столовая, кабинет.
- Зачем тебе кабинет?
Вопрос злой, неподходящий вопрос, ненужный.
. От этого вопроса передние лапки Муравья совершают в воздухе сложные суетливые движения, словно пытаясь поймать ускользающую, плывущую мимо паутинку.
- Я много работаю. Мне приходиться делать расчёты. Я один. Все спят.
- Ты делаешь в кабинете расчеты? Расчеты?
. Последнее слово звучит, словно случайно залетевшая в рот и выплюнутая муха.
. Муравей не отвечает ничего. Ему становится зябко. Он зажигает газовую плиту. Синежелтый огонек на конфорке оживает с негромким гудением. От него исходит ощутимое приятное тепло.
- Зачем ты пришла?
- Зачем? Хотела увидеть тебя. Мне говорили, что... Впрочем, неважно. Разве я не могу приехать просто так, чтобы увидеть?
- Можешь.
- Ну вот, вот я и приехала. Принеси, пожалуйста, сумку мою из прихожей. Такая большая, черная. Там у меня шоколадка. Кофе остывает... Спасибо.
. Шуршит яркая обертка.
- Ты не хочешь? Это хороший шоколад. Я его купила.. Впрочем, неважно. Видишь, пришла незванная и сама себя угощаю.
- У меня только суп.
- Какой?
- Фасолевый. Я могу подогреть.
- Не нужно.
. Стрекоза нагибается над сумкой и достает из нее книгу в мягкой обложке " Сказки высокой травы".
. Муравей молча смотрит на книжку, берет ее осторожно. Книжка новая. Она остро пахнет типографской краской, солнцем, сочной, высокой травой. Он открывает первую страницу и слова возникают в его голове быстрее, чем он успевает их прочитывать. Это болезненное ощущение. Оно похоже на головную боль. Так всегда бывает, когда помимо воли вспоминаешь то, что забыть необходимо.
" Стрекоза жила в самой чаще высокой травы. Маленький ее домик, сплетенный из разноцветных лепестков астры, стоял между тремя толстыми зелеными стеблями. В вершинах стеблей жил ветер, и по ночам Стрекозу убаюкивало его ровное гудение, похожее на шум моря... "
- Я не знал, что это напечатали.
. Муравей закрыл книгу и отодвинул ее подальше от себя, ближе к разломанной, неопрятной шоколадке, края блестящей фольги, на которой лежали коричневые квадратики, казались острыми, смертельно опасными, как жвалы жужелицы.
- Это сделали твои друзья. Я сама, впрочем, неважно... Ты не рад? Ты вндь хотел этой книжки, помнишь?
- Помню. Я рад.
- Ты постарел. Мне кажется даже, что ты умер. А помнишь, ты говорил, что только мертвые живут долго.
- Я не мог так сказать. В этом нет никакого смысла.
- Да, ты не мог. Хорошо. Хорошо.
Огромные глаза Стрекозы делаются еще больше. Кухня полна влажных, разноцветных, фасеточных глаз.
- Почему ты плачешь?
- Потому что ты очень изменился. Мне говорили, а я думала. Что если..впрочем, неважно... у тебя есть что-нибудь выпить?
- Да, сейчас.
. На столе появляется початая бутылка вина и два тонкостенных стакана зеленого стекла. Вино в зеленых стаканах кажется изумрудным и пахнет травой и солнцем.
- А тебя помнят. Тебя все помнят. Кузнечик, помнишь кузнечика, он еще так смешно картавил. Так вот, он записал все, что ты говорил, все твои слова. Которых нет в сказках.
- И что же такого я говорил?
- Много чего. Что мы живем выше травы, а умираем в ее корнях, что любить можно только непонятное, что стрекозы приносят солнце на своих крыльях и, что муравьи живут только пока не отгрызут свои крылья, что любовь- это, ... Впрочем, неважно, давай выпьем.
- Мы выпили.
- Налей еще. У тебя хорошее вино. Помнишь вино, которое мы пили, когда ты вылетел из муравейника. Что ты молчишь все время?
- Я не молчу. Я думаю. Каждый день я делаю расчеты. Очень нужные, необходимые расчеты. От них зависит каким будет весной наш муравейник. Как будем жить мы, когда проснемся. Мне нужно учесть и рассчитать очень многое. Очень.
. Муравей наливает только себе. Выпивает вино залпом, не чувствуя его запаха, только вкус, терпкий, горьковато сладкий. Слишком сладкий и слишком терпкий для размеренной его жизни.
- Цифры красивы. - лапки муравья быстро, четко, невидимо чертят что-то на пластике кухонного стола,- Цифры сходятся. Они всегда сходятся, если конечно, правильно считать. Это очень здорово считать весь день и к вечеру увидеть что все сошлось, что все правильно. Я помню слова. И свои и чужие. Слова. Как гусеницы, как слизняки. Они зависят от интонации, от контекста, от времени суток, от настроения говорящего. Они всегда лгут. Всегда.
. Муравей вертит в лапках зеленый стакан. И сквозь его стенки лапки муравья кажутся большими, серозелеными, как листья осоки. Стрекоза затихла над недопитым вином. Хоботок ее вздрагивает мелко и крылья обвисли, касаясь чистовымытого пола.
- зачем ты приехала? - Муравей берет со стола книгу,- В этой книге нет правды. Потому что она написана словами. Молчи.
- Я молчу, я только, впрочем, неважно..
+ Впрочем, неважно... Да, мертвые живут долго, очень долго. И это хорошо. Живые должны быть им благодарны за это.
. Движения Муравья обретают плавность, властность, законченность.
- Мне нужно ложиться. С утра я должен делать расчеты. Я должен отдохнуть, чтобы не сделать ошибки.
. Он смотрит на Стрекозу. Он ждет. Ждет маленькая белая кухня и зеленый стакан, и почти с"еденная шоколадка.
- Прости, я не уйду. Мы все, впрочем нет, я сама. Да, я сама решила, что... Я ведь нашла тебя. Думаешь это было легко? Вот твоя книжка. Я так измучилась. Я не могу уйти.
. Властность и сила покидают Муравья. Он делает несколько суетливых шагов в прихожую и обратно. Берет со стола тетрадь. "Приход - Расход.". Заглядывает на последнюю, наполовину исписанную страницу. Замирает над этой страницей.
. Оцепенение в его лапках, согнутой спине, направленных вперёд усиках.
. Стрекоза, глядя прямо на него, сквозь него в пламя газовой конфорки, напевает очень тихо, неслышно почти:
- Топчем мы землю, топчем.
Небо нам нужно очень.
Нам сочный плод не сочен
Без синевы, глубины.
В наших глазах лишь зелень,
Мы покидаем землю,
Вверх по упругим стеблям,
Нам небеса нужны...
Сейчас все поют твои песни
- Я не писал песен.
- Слова твои, а музыку каждый придумывает сам.
- Музыка тоже ложь. Тебе нужно идти... Пожалуйста.
. Стрекоза приподнимает занавеску, смотрит на снег и вечер. Муравей отворачивается от окна. Стрекоза аккуратно заворачивает в фольгу остатки шоколадки. Фольга рвётся, коричневые крошки падают на белый стол. Книгу она оставляет и медленно идет в прихожую.
. Там крылья ее на миг расправляются, словно она скажет что-, то или полетит. Но она уходит молча.
. Муравей стоит возле закрытой двери. Он подходит к настенному шкафу, надевает тяжёлое, теплое пальто, потом снимает его, вешает обратно.
. Вновь надевает, торопливо, не попадая в рукава и открывает два секретных замка и одну задвижку.
. И стоит- стоит - стоит у двери.
. Ему достаточно толкнуть лапкой дверь и сделать два коротких шажка через высокий порог.