Ангелина
Я забрала сына из садика и поехала домой, едва сдерживаясь от обиды и злости. Тимуру я не звонила. Он тоже молчал. Просто пропал. Ну что же, будет ему сюрприз, когда вернется. Я предупреждала: этой женщины не должно быть возле моей семьи. Возле моего мужа! Но он, видимо, считал иначе. Значит, пусть с ними живет, а мы с Егором уйдем. Возможно, я действовала на эмоциях, порывисто собирая вещи. О сыне и его привязанности не думала. Тимура наказать хотела. Хорошо, что Егор вразумил меня.
— Мамь, я спать хосю, — он был каким-то вялым и непривычно сонливым. Я обеспокоенно потрогала лоб — температуры вроде бы нет. Ни кашля, ни сопель. Устал, наверное. Я уложила сына пораньше и продолжила накручивать себя. Тимура все еще не было.
А я еще в постель с ним легла! Поверила, что любит меня. Грош цена такой любви! Тимур не боится меня потерять. Никогда не боялся.
— Геля… — я резко развернулась. С цветами и брендированным ювелирным свертком. Смотрел так непонимающе. Я в грубой форме указала ему на дверь.
Тимур долго и устало вглядывался в мое лицо, затем развернулся и молча вышел. Мне стало не по себе. Где привычный танк Мантуров? Он же на любое требование или ультиматум в атаку шел. Давил, пока не прогнет.
Я замерла у двери. Тимур не ушел. Я чувствовала его присутствие. Сама опустилась на пол и спиной откинулась к стене. Почему-то стало тоскливо и грустно.
— Я был у Марьяны, — услышала его голос. Признание хлыстом с острым наконечником и прямо по сердцу.
— Она дочку свою довела, что та… — он замолчал. Мне стало страшно. Дыхание сбилось, горло сжалось спазмом. Нет, плохого детям я желать не могла. Это против женской природы. Даже тем, которые мне не нравились.
Я приоткрыла дверь. Между нами была тонкая полоска света, сверкающая нить, лучик в полной темноте. Тимур сидел там же, где и я, только с обратной стороны. Букет ранних гортензий рассыпался по полу, подарочная коробка с темным оттиском «Картье» рядом, как и ключи, мятый галстук, дипломат.
— Геля, я видел ребенка с ножом. Маленькую худенькую девочку в слезах и агрессивным желанием причинить себе вред, понимаешь? — Тим звучал шокировано. — Потому что взрослые врут и совсем не слышат ее.
Я не видела, но буквально слышала, как сжал виски, затем порывисто взлохматил волосы. Я слишком хорошо его знала.
— Это звездец. Славка меня требовала, чтобы Олегу позвонил. Гель, как подумаю, что Егор так же… Я не мог отмахнуться. Черт.
У меня не было слов, чтобы ответить, только эмоции. Да и нужны ли слова, главное, что я его слышу.
- Прости, Геля. Прости за все. Я только сейчас начал понимать, как сложно быть родителем. Как сложно было тебе одной. И было бы, если бы не ошибка в записях. Я не знаю, когда бы меня отпустило. Не знаю, малышка. Хочу думать о себе лучше, чем есть, но ты же меня знаешь… Я то еще дерьмище.
— Ты думал о нас? — спросила хрипло. — Хотя бы иногда?
Он молчал. Долго. Это было ответом.
— Я запрещал себе. Когда накатывало — глаз страшно дергаться начинал, ты знаешь. Пил антидепрессанты, представляешь? Я подавил все чувства к тебе. А о сыне… Нет, о нем не думал. Вообще. Я не хотел его. Я боялся, — его голос глухими солеными каплями падал на мои кровоточащие раны. Правда всегда такая тяжелая. — Прости меня, Геля. Не знаю, возможно ли это, но прошу.
— Тим, почему Марьяна? — я продолжала делать себе больно. — Почему именно с ней? Почему тогда… Сразу после развода… Часа не прошло… Почему она… Даже жениться на ней собирался…
— Я не собирался, — опять этот усталый тон. — Я виноват, что позволил ей быть рядом тогда. Так злился на тебя. Так больно, что ты уходила. Что не выбрала меня. И тут она… — голос стал злым. — Люблю, на все готова, — повторял, очевидно, ее слова. — Я хотел сделать больно тебе, Геля. Это было один раз. Только тем вечером. Больше никогда к ней не прикасался.
Я плакала. Тихо и горько. Вроде бы все это знала, но у предательства нет срока давности, особенно когда любишь. А я люблю. Глупо отрицать. Люблю мужа.
— Она уверяла, что будет ждать меня хоть всю жизнь. Но ты же меня знаешь: если я желаю, то желаю сразу. Если не хочу, то скорее рак на горе свистнет.
Я молчала. Тимур тоже.
— Я могу войти? — услышала тихое.
— Я хочу побыть одна…
Он тяжело поднялся, схватил только галстук и дипломат.
— Завтра у меня командировка. Егора отвезу в садик и улетаю. Вернусь через три дня.
Через минуту на моем пороге были цветы и украшение.
— Гель, я знаю, что это не вовремя, но… — и ушел.
Утром я проводила сына и мужа. На Тимура смотреть избегала, прикасаться тоже. Я не знала, что чувствую. Вчерашний разговор дался с трудом. Я верила мужу, но от этого не легче. Внутри мрачная подавленность, и я не знала, куда она меня приведет. Но чемоданы разобрала. Наш год еще не закончился.
Вечером свекровь заехала. Она стабильно пару раз в неделю навещала Егора. Ну и выручала, если я из садика не успевала забрать. Сегодня Ольга Сергеевна задержалась дольше обычного. Не ушла, когда я сына пошла укладывать. Ждала меня.
— Гель, мне нужно поговорить с тобой.
Мы устроились в гостиной. Шрек на страже своего маленького хозяина. Я не знала, что свекровь хотела рассказать, но выглядела она взволнованной.
— Ангелина, не думай, что пытаюсь оправдать сына… — неожиданно произнесла. — Тимур просто испугался.
— Ольга Сергеевна, я не понимаю…
— Прости, это сложная история. Я расскажу тебе ее, - она набрала в грудь побольше воздуха и выдала: - Тимур не единственный наш ребенок. Когда Тиму было двенадцать, я забеременела. Вроде не старая, всего тридцать пять, а анализы не очень, подозрения на генетические аномалии.
У меня все внутри сжалось. Это моя боль. Моя история. Неужели они у нас схожи?
— Альберт Ромович, друг нашей семьи, тогда еще не такой опытный врач, ставил неутешительный диагноз. Тогда таких скринингов и тестов не было. Я не хотела верить. Витя поддержал. Мы ж все здоровые, почему у нас должен родиться больной ребенок! — воскликнула, словно заново переживала все это. До сих пор по-живому.
— Мой младшенький родился с синдромом Дауна. Еще порок сердца, патологии слуха и зрения. В три года начались припадки с признаками эпилепсии. Геля… — и она заплакала. Я подсела к ней на диван и обняла. Господи, я и представить не могла! Почему я не знала? Пять лет была замужем и ничего не слышала о младшем брате мужа.
— Мы лечили Лешу. Это было очень сложно и тяжело: и физически и морально. Тимур… — она сжала губы. — Ему было пятнадцать, он все это видел и не понимал, боялся, злился. Мы все были на нервах. Я его забросила. Он ведь здоровый. С медсестрами переключилась на младшего. Тим никогда не показывал обиды, но тогда он вырос. Без меня. Без отца. Сам по себе. Через год Виктор обрубил ситуацию, не выдержал. Принял решение, которое не подлежало обсуждению. Лешу отправили в медицинский центр, который специализировался на содержании таких пациентов. Знаешь, что самое отвратительное? — подняла на меня глаза. Я догадывалась. — Мне стало легче. Я выдохнула. Но это было недолго. Совесть и материнское сердце съедали. Я хотела вернуть сына, хотела навещать, но Виктор запретил. Всем нам. Он нас заставил стыдиться Леши. Забыть о нем. Я не осмелилась ослушаться и уйти от него. После этого моя любовь к мужу закончилась.
Я молчала. Свекровь тихо плакала.
— Это очень отразилось на Тимуре. Он никогда не говорил о брате. Но смотрел так… Он помнил. Все помнил. Это очень больно, Геля, — повернулась ко мне, руку сжала. — Это очень сложно. Мы это знаем не понаслышке. Тимур просто не хотел этого для тебя, Ангелина. Он принял жестокое решение за вас двоих. Не думай, он меня не просил и никогда не говорил об этом, но я чувствую.
— Он ошибся, — только и сказала я. — Они все ошиблись. Если бы я поверила… Если бы… То Егор…
— Поэтому я восхищаюсь тобой. Ты смогла противостоять сильному мужчине и оказалась права. Благодаря твоей силе у меня прекрасный внук, а у Тимура замечательный сын, — Ольга Сергеевна поднялась. — Я ни к чему не призываю, но ты должна знать. Тимур любит вас. Вас обоих.Она ушла. Я была ошеломлена. Я ждала мужа.
***
Тимур
Погода в Нижнем Новгороде была такой же паршивой, как и мое состояние души. Все три дня рвался домой, ждал отъезда, хорошо, что умел делегировать, и отсутствие продуктивности и остроты мысли никто не заметил. Хорошую мину я всегда умел строить.
Сейчас летел домой, на серое небо и безликую хмарь внизу смотрел и боялся. Егору сказал, что меня не будет три дня. Он расстроился. Было приятно, что я хоть что-то для него теперь значу. С Гелей сложнее: мы созванивались и переписывались, но сухо, только про сына. Я не решался заигрывать и пошлить, да и не хотел. Только в качестве разрядки обстановки. Ангелина была слишком тиха и задумчива. И обижена. Мы говорили начистоту: она спрашивала; я отвечал. Старался правду, но где-то смягчал. Не говорить же, что в ту ночь Марьяну дважды пользовал. Ненужные жестокие подробности. Кому от них легче?..
Эти три дня в том числе и для нее, на подумать. Сможет ли быть со мной? Мы ведь оба все понимали. Наш брак давно перестал быть фиктивным, и договор давно уже отошел на какой-то дальний план. Нужно что-то решать. И не факт, что решение будет в мою пользу. Смогу ли я уйти, если прогонит? Наверное, нет. Смогу ли грозить и давить на жену? Точно нет. Прошло то время.
Говорят, чтобы удержать, нужно отпустить. Но я не могу сделать этого. И силой держать тоже. Замкнутый круг. Не знаю, как выйдем из него. Если прогонит, придется уходить. Если женщина не хочет, нельзя принуждать. Только по своей воле. Только по любви.
Из Шереметьево вечером по пробкам два часа добирались. Я очень хотел успеть к девяти, пока Егор не уснул. Но опаздывал. Поэтому очень удивился, обнаружив свет в детской.
— Не спите? — осторожно заглянул.
— Папя венуся! Папя!
Они сидели на детском коврике и играли. Егор увидел меня и бросился на руки. Как же тепло на сердце стало. Значит, теперь и я важен для сына. Неужели признал меня отцом по-настоящему?
— Егоркин, ты почему не спишь? — крепко обнял его.
— Тебя ждал, — ответила Геля. Я улыбнулся ей и достал из кармана шоколадное яйцо. Егор их очень любил. Но на этот раз он не взял его сразу, а продолжил крепко цепляться за мою шею.
— Сынок, давай я верхнюю одежду скину, руки помою и спать будем, подождешь?
Егор активно закивал.
— Иди в кроватку.
Через полчасика уложив сына, спустился в гостиную. Геля сидела на диване, подогнув под себя ноги. Она была непривычно тиха и задумчива.
— Геля… — присел к ней, руки прохладные согреть пытался.
— Твоя мама приходила вчера. Мы много говорили с ней. Она рассказала, Тим. Про твоего младшего брата. Про Лешу…
Я отшатнулся от нее. Что? Мама сказала? Зачем? Для чего? Мы столько лет не вспоминали, к чему эти откровения?!
— И что? — спросил прохладно. Это тема запретная в нашей семье. Мы не говорили и не обсуждали. Каждый варился в личном аду. В одиночестве. Я не хотел тянуть в него жену.
— Мы столько вместе, а ты скрывал от меня часть своей жизни. Почему, Тим?
Я отошел к окну, в серебряную февральскую ночь смотрел. Почему? Хороший вопрос.
— Зачем, Геля? — спросил, не поворачиваясь.
— Как зачем?! — воскликнула пораженно. — Я должна была знать!
— Не беспокойся, — холодно отчеканил, — я говорил с врачами: я здоров. Если бы эти аномалии были наследственными, то никогда бы не женился и не стал заводить детей.
— Я не об этом, Тим! — пылко возразила. — Я не дурочка и слишком много изучала диагноз. Понять пыталась, почему мы, почему у нас… — хрипло проговорила. — Это может случиться в любой семье, самой-самой здоровой. Но если бы я знала, если бы ты вместо ультиматумов поделился своими страхами…
— Страхами?! — оборвал, переспрашивая. — Да, я боялся. А еще стыдился. Мне было стыдно, Ангелина. Я хотел забыть. Я забыл. Почти, — повернулся к ней и остро впился в глаза. — Ты хочешь узнать правду?
Геля медленно испуганно кивнула.
— Хорошо. Завтра узнаешь. Я покажу тебе.
Сегодня мы больше не говорили. Я ушел к себе. Мне нужно было подумать, подготовиться, найти смелость открыться полностью. Я не спал всю ночь. Утром мы вместе отвезли сына в садик. В машине молчали. Я вел авто на север Москвы, в частный детский хоспис. Сюда определяли ненужных больных детей. Доживать свой короткий мучительный век. Я не осуждал. Я понимал, стыдился этого понимания, но ничего не делал.
— Куда мы приехали? — спросила Ангелина, когда остановились у высоких ворот.
— Это медицинское учреждение, которое давно финансирует наша семья.
Я лично занимался благотворительностью по долгу и во имя репутации, но только не в отношении этого центра. Здесь все по-другому. С этим местом много связано. Много боли. Оно в принципе концентрация слез. Родителей, которые любят, но сломались, у которых нет сил. Детей, которые хотели бы быть как все, но не могут победить природу.
— Пойдем.
Я помог жене выйти из машины и направился на проходную. Сюда с улицы просто так не попасть. Охрана сообщила о нашем приходе главврачу. Он встречал в холле.
— Тимур Викторович, вы неожиданно сегодня.
— Доброе утро, Владимир Владленович, — мы пожали руки. — Ангелина Витальевна, моя жена, — познакомил их.
— Очень приятно. Вы хотите ознакомиться с финансовыми отчетами относительно освоения благотворительных средств?
— Нет, мы хотим посмотреть хоспис. Покажете, расскажете?
Владимир Владленович проводил нам экскурсию, если так вообще корректно говорить. Я с каменным лицом (да, иначе не мог, только кутаться в стальной панцирь равнодушия и бесстрастности) смотрел на детей разных возрастов: как совсем маленьких, так и подростков. Здесь принимали пациентов до двадцати пяти лет. Диагнозы разные, но все сложные, обреченные. Дети жили здесь, пока ниточка не обрывалась. Были и те, кто успешно проходил реабилитацию, но они не были нужны ни родне, ни социуму, так и оставались в хосписе: находили здесь и дом, и кров, и работу.
Когда заметил, что Геля слишком бледная, а глаза хрустальной пеленой подернуты, увел на улицу.
Она обняла себя за плечи. Я подставил лицо холодным февральским пощечинам. Ветер завывал, холод кусал щеки, крупа с неба сыпалась, неприятно, уродливо.
— Я не сразу понял, что с братом что-то не то. Это пришло позже, — начал рассказ. — Приступы, мычание, крики. Это было и днем, и ночью. Мне было жалко и одновременно я его ненавидел. Стыдился и тут же злился на себя за этот стыд. Мне было пятнадцать. Мать с няньками все в мыле и в вечных слезах. Отец орал. Я закрылся. От них и от ситуации. Мне было стыдно даже думать, что у меня такой брат. Больной, слабоумный. Мне было пятнадцать, я хотел жить как все. Это плохо?
— Нет, — одними мерзлыми губами шепнула.
— Я не хотел этого ни для тебя, ни для себя. Не хотел ненавидеть сына так же, как отец ненавидел моего брата. Не хотел для тебя страданий матери: она старалась, но это было слишком тяжело. Отец принял жестокое решение за них обоих. Нам всем стало легче. Только это длилось недолго.
Ангелина повернулась, во все глаза на меня смотрела.
— Это очень страшно, Геля. Вот так: знать, что твой сын или брат страдает где-то, а внутри червячок облегчения, что мы можем забыть и не страдать вместе с ним.
— Тим… — подошла, накрыла своей маленькой тонкой ладонью мои, холодные и большие.
— Спасибо тебе, Геля.
— За что? — хриплым шепотом.
— За то, что оказалась сильнее меня. Ты смелая. Благодаря тебе у нас есть сын. А я всегда буду виноватым. Это со мной на всю жизнь…
Две крупные слезинки скатились по бледным щекам. Я привлек жену к себе, губами поймал соленую влагу. Такая чувствительная, такая хрупкая. Геля умела сочувствовать и сострадать.
— А Леша, он здесь? Он… — спросила тихо.
— Да, здесь. Пойдем.
Мы обошли главный корпус больницы и оказались в парке, где в хорошую погоду гуляли пациенты. Дальше начинался подлесок с узкими тропками и высокими голыми деревьями. А дальше кладбище. Маленькое кладбище ненужных людей.
Продолжение следует…
Контент взят из интернета
Автор книги Лейк Оливия