Я – профессиональный бухгалтер со стажем. Вот уже четверть века я считаю, отнимаю, умножаю, складываю, дроблю и соединяю цифры – этих трёх китов нашего мироздания. Когда мне стукнуло 50, я почувствовала: пора! Как говорил поэт, «пора, мой друг, пора: покоя сердце просит» – это точно про меня. И я решила: нужно срочно увольняться, пока мозги на месте. А то в последние дни мне казалось, что я тихонько схожу с ума за всеми этими каракулями, которые по какому-то недоразумению называются «бухгалтерской отчётностью».
Но как доложить об этом Николаю Петровичу – нашему бессменному шефу? Не поймите меня неправильно: мой начальник – отличный парень во всех отношениях. У него золотое сердце и больные нервы, широкая, щедрая душа и плохое давление, обширный, всё понимающий ум и ужасная бессонница. За 25 лет он мне стал почти родным папой. Всегда отпускал с работы, когда нужно было пропеленать ребёночка, без проблем разрешал больничный, исправно платил… он ни разу не просрочил жалованье! Николай Петрович ценил всех сотрудников вообще и меня – в частности, как профессионального старожила со стажем. И вот у такого человека мне предстояло увольняться!
Согласитесь, задача не из лёгких. Я настраивалась на судьбоносный разговор 2 месяца. Я боялась, что беднягу хватит удар, когда я объявлю ему о своём решении. Несколько недель я готовила спич, подбирая слова. Мне даже пришлось прибегнуть к услугам толкового словаря! Потом я тренировала перед зеркалом выражение своего лица.
В конце месяца я научилась делать скорбную мину, печальный взгляд и даже наловчилась пускать слезу. Между прочим мне пришла в голову мысль напоследок купить ему магарыч – чтобы хоть как-то сгладить своё бегство с цифрового поля бухгалтерии. Но как следует поразмыслив, я отказалась от этой затеи.
Николай Петрович – сама деликатность, он точно не поймёт юмора и, пожалуй, оскорбится на мою самодеятельность.
Итак, я отправилась на объяснение с пустыми руками, сильно бьющимся сердцем и с хаотичными мыслями, которые вихрем кружились в моей бедной голове, мешая сосредоточиться на главном – на увольнении с этой бюрократическо-бухгалтерской каторги.
***
– Войдите, – раздался мягкий, дружеский голос из-за двери.
Я задрожала. Мне знако́м этот тон. Николай Петрович говорит им, когда плотно и вкусно пообедает и пребывает в состоянии полнейшего удовлетворения. Да, это был самый неудачный момент для объяснения. Я читала, что хороший обед провоцирует прилив крови к голове, а при плохом давлении Николая Петровича этот физиологический процесс мог обернуться ударом.
Но отступать было поздно: я получила приглашение войти, поэтому мне ничего не оставалось, как вползти в кабинет. Николай Петрович сидел за столом и что-то писал. При моём появлении он поднял голову, и его румяное (очевидно, после отличного обеда) лицо расплылось в благодушной улыбке.
– А, добро пожаловать, голубушка, садитесь, подождите минуту, я мигом…
И снова уткнулся в свои бумаги. Воспользовавшись паузой, я поспешно изобразила скорбную мину и настроила слёзную железу.
– Я вас слушаю, Ниночка, – промолвил Николай Петрович, оторвавшись от своих документов.
– Я принесла вам отчёт, – издалека начала я свою речь.
Николай Петрович взял папку и горящими глазами пробежал её содержимое. Забыла сказать, что мой шеф – фанатик бухгалтерии. При виде отчётов, столбцов цифр, таблиц, диаграмм и графиков он буквально впадает в экстаз. Зная эту его невинную слабость, я заранее выполнила все расчёты в надежде, что вид аккуратно расписанных чисел стабилизирует его давление и нормализует работу сердца. Прежде мне это иногда удавалось.
– Прекрасно, Ниночка, вы – большая умница, – с энтузиазмом произнёс Николай Петрович. – Я всегда вас ставлю в пример. Честное слово, вы неподражаемы. Говорят, что незаменимых людей не бывает, но это не про вас. Вы – наш добрый гений, и я не представляю себе наш дружный коллектив без вас.
При этих словах у меня опустились руки. Однако отступать было поздно, и я попыталась мягко ему возразить.
– Вы преувеличиваете: здесь есть специалисты, которые работают намного лучше меня…
Николай Петрович залился счастливым, послеобеденным смехом.
– Вы шутите, Ниночка; по крайней мере, я такого не знаю.
Разговор принимал дурной оборот. Я почувствовала, что мне придётся попотеть, прежде чем мы о чём-то договоримся.
– Я как раз хотела обсудить с вами этот вопрос. Вы знаете, что я уже четверть века работаю в вашем замечательном учреждении. Здесь я чувствовала себя в своей тарелке, так сказать, – как рыба в воде. Но вы также знаете, что у меня большая семья. Три года назад родился мой внучек, и я бы хотела…
Я не договорила: Николай Петрович опять расплылся в улыбке.
– Я всё помню, дорогая. У меня даже записан день его рождения. Что он больше любит – мягкие игрушки или погремушки?
Нет, это уж слишком! Этот милейший человек решительно отказывался меня понимать. Тогда я прямо сказала ему:
– Николай Петрович, я хочу больше времени проводить с внуком. Для меня это важно – настолько важно, что я нашла новую работу – поближе к дому и более лёгкую, чем бухгалтерия.
Его лицо вытянулось и побледнело, глаза покраснели и увлажнились. Я в свою очередь напрягла слезную железу и попыталась извлечь хотя бы одну маленькую капельку – в знак солидарности при расставании.
– Как же так, Ниночка, дорогая, да что вы говорите? Я без вас, как без рук, нет-нет, я вас не отпускаю.
Его губы дрожали, длинные тощие руки беспокойно двигались по столу, сворачивая и разворачивая бумаги, большие увлажнённые глаза выкатывались из орбит. Я видела, что он близок к обмороку – прямо, как кисейная барышня из института благородных девиц. Пришлось смягчить тон и усилить скорбь на лице.
– Поймите меня правильно: я ставлю семью на первое место…
– Ваша семья здесь, Ниночка, – уже совсем плачущим голосом проскулил он. – И вы нас бросаете на произвол судьбы! Этого я от вас никак не ожидал.
– Вы найдёте мне достойную замену, – ласково, по-матерински нежно возразила я. – Пожалуйста, подпишите моё прошение об увольнении. Я хочу расстаться с вами друзьями.
Только сейчас он, кажется, понял, что дело серьёзно.
– Я вас никуда не отпускаю, Ниночка, – прошелестел он и схватился за сердце. – Я только могу сократить вам ставку. Согласны?
В эту минуту у него был такой жалкий, такой несчастный, такой беспомощный вид, что я чуть не дала задний ход.
– И удвою вам жалованье, – поспешно прибавил он, подметив мимолётный интерес на моём лице. – Что скажете? Соглашайтесь, Ниночка, сейчас всем нужны деньги, и я подозреваю, что вы – не исключение.
Признаться, я не ожидала от него этого хода конём. Николай Петрович нащупал моё слабое место и без всякой жалости надавил на него. Ничего не скажешь – бесчувственный чурбан, хотя и весь больной!
– Хорошо, я подумаю, – промямлила я, – мне надо посоветоваться с дочкой…
– Вот именно, – радостно подхватил Николай Петрович и так потёр свои костлявые руки, что они хрустнули. – Поговорите с вашей несравненной Катюшей: как знать, может, она подаст вам дельный совет?
***
Я вышла из кабинета, не чуя под собой ног. Ведь буквально вчера я обещала ей, что уволюсь и переведусь на другую работу – ту самую, которая ближе к дому. В квартире меня уже с нетерпением поджидал малышок Ванюша. Увидев меня, он с визгом бросился мне на руки. И тут я поняла, что ни за что на свете не променяю бухгалтерию – пусть даже и за повышенное жалованье – на счастье быть рядом с ним.
Я не стала советоваться с дочкой насчёт своего увольнения и на следующий день снова заявилась на пороге кабинета Николая Петровича. Он встретил меня с лучезарной улыбкой, совсем не вязавшейся с его вчерашней кислой миной.
– Я всё продумал и устроил, Ниночка, дорогая, – радостно объявил он. – Представьте, я поговорил с вашей дочкой, и мы пришли к полному взаимопониманию.
Я остолбенела и окаменела: это заявление свалилось на меня, как снег на голову.
– Да-да, представьте себе: я объяснил ей ситуацию, и она всё поняла, – продолжал Николай Петрович, захлёбываясь от счастливого смеха. – Я буду отпускать вас на 2 часа раньше. Как раз в это время ваш малыш возвращается из садика, и вы сможете проводить с ним все вечера.
Они что, нарочно сговорились? Я же русским языком объяснила, что хочу уволиться! Ну почему он не понимает моего тонкого, прозрачного намёка?
– Я всё-таки увольняюсь, Николай Петрович, – твёрдо возразила я. – Моё решение окончательно и бесповоротно.
– Нет-нет, Ниночка, я не принимаю никаких возражений, – поспешно перебил он меня. – Даю вам на сегодня выходной, а завтра возвращайтесь на работу.
«Как бы не так!», – подумала я про себя и вышла быстрыми, широкими шагами – так, чтобы он ясно видел, как мои пятки сверкают.
Этот вечер я чувствовала себя рабыней Изаурой, раньше времени обретшей свободу. Всё было прекрасно в моей жизни: и Ванюша, и семейный ужин в компании дочки, которая сидела с таким видом, словно аршин проглотила… На следующее утро я, разумеется, осталась дома. Я же сказала, что ушла на пенсию! Ни свет ни заря я приготовила завтрак Ванюше, потом произвела грандиозную домашнюю уборку, затеяла большую стирку, а ближе к вечеру даже занялась на балконе садоводством… В 6 часов дочка вернулась с работы, но не одна – а в компании… никого иного, как Николая Петровича!
– Ниночка, я к вам с магарычом, – заявил он как ни в чём не бывало и протянул мне маленький цветной пакетик.
Я недоверчиво на него посмотрела, но отказаться не было никакой возможности, пришлось взять «магарыч». Из вежливости я заглянула внутрь и с изумлением увидела на дне маленькую нарядную коробочку.
– Спасибо, – пробормотала я.
– Нет, вы посмотрите, что там внутри, – с хитрой улыбочкой промолвил Николай Петрович.
Я достала коробочку. Дочка как-то странно переглянулась с шефом, но тогда я не обратила на это внимания. Открываю коробочку, ахаю и чуть не падаю от удивления и неожиданности. Внутри оказалось обручальное колечко – золотое, с бриллиантиком: в этом я знаток безошибочный.
Что прикажете делать? Пришлось идти замуж за моего дорогого, ненаглядного Николая Петровича и вести его хозяйство, в том числе, – дурацкую бухгалтерию, будь она неладна!
---
Автор: Людмила П.