Ах, какой славный денёк был тот августовский полдень, когда я, как затравленный московской суетой пёс, наконец сбежал из пыльной столицы на юг, в крымские края! И это ведь не просто так! Сам Максимилиан Волошин, тот самый поэт с копной львиной гривы и душой художника, звал меня в Коктебель погостить. А значит, меня ждала дача на берегу моря, вино, виноградные лозы, и, конечно, слава Богу, море!
Только прибыл в Крым — и тут сразу начались приключения. На вокзале, едва я шагнул с вагона, ко мне подлетает человек с видом пиратского капитана и как-то с поэтическим трагизмом в голосе вещает: "Ох, куда ж вы, батенька, едете? В Коктебель? Да не иначе как пропадёте!" Сначала я подумал, что это затея Волошина — ан нет, оказалась местная традиция: всякий тут сразу начинает отговаривать вас ехать дальше, предрекая несчастья и небывалые беды. Да что ж это за Коктебель такой, если местные ему сами такую славу придают?
Прибыли мы на дачу Волошина, как на некое священное паломничество. Там нас сразу встретили великие почитатели и поэты, местная богема, живущая по расписанию, которого бы и сам Бог не понял. Пир горой, философские разговоры, такие, знаете ли, за которыми вино льется рекой, а язык развязывается так, что только успевай слушать! А тут, представляете, Волошин выдает мне путеводитель под редакцией господина Саркизова-Серазини. Доктор этот не иначе как решил приговорить Крым за все его прегрешения!
Весь Коктебель в его описании — почти обитель хаоса: блохи в постелях, волны ледяные, дороги пыльные, и люди — одни невежды! Ну нет, Михаил Афанасьевич такому не подчинится. "Пора дать отпор", — подумал я и принялся сочинять мой ироничный путеводитель.
Жена моя, светлая душа, поначалу сдержанно одобряла мой замысел. Пока я ворчал над пером и бумагой, она примирительно посматривала на меня, словно напоминая, что не стоит утомлять себя этим бесконечным смехом над доктором. Но как только Волошин с его компанией услышали мои первые строки, все сдержанность испарилась. Их восторг был столь велик, что уже не только я, но и супруга видели — дело это стоящее.
Каждый день я вооружался своим блокнотом и отправлялся в поисках материала. С первыми лучами солнца меня тянуло к морю, к этой бухте с её фантастическим пейзажем, который, казалось, писал не бог, а какой-то из лучших сюрреалистов. Ох, сколько колоритных персонажей встречал я в Коктебеле! Местный староста, трактирщик, убедительно рассказывал мне о силе его вина, которое будто бы лечило от тоски и запоров! На базаре повстречал я торговку, которая утверждала, что её помидоры "такие же, как у Волошина", и я не мог не уловить в этом добрый юмор.
Вечерами, когда Волошин собирал гостей на террасе, я читал вслух свои заметки, и каждый раз они поднимали такой хохот, что вся бухта эхом отзывалась на наш смех. Я глядел на Волошина, и видел — он наслаждался. Мало того, он ведь даже давал советы! Иногда перебивал, поправлял меня и, поддавшись воодушевлению, брал карандаш, будто бы предлагал "подслащивать" текст, добавляя его "интеллектуальные штрихи". Гости Волошина тоже не остались равнодушными. Кто-то смеялся, кто-то удивлялся, а кто-то качал головой, усомнившись в возможностях крымского климата — но, все они понимали, что я передаю дух места.
Любовь Евгеньевна частенько ворчала, что я трачу слишком много сил на эти ночные чтения и вовсе не даю себе отдыха. Но я не мог остановиться. Крым, этот абсурдный, прекрасный и неповторимый, вдохновлял меня с каждым новым днём.
В своём очерке я не обошёл вниманием и прочие жемчужины Крыма, по праву считавшиеся достопримечательностями, но которые, как оказалось, имели свои «особенности» не хуже, чем Коктебель. Ялта, к примеру, предстала в образе кокетливой дамы, нарядившейся на званый вечер, но потерявшей туфлю: так и сияет набережными и кафе, а при этом, стоит зайти чуть в сторону, — грязь по щиколотку, и лавочника, который продаст вам лимонад, как воды пустынного мира, не сыщешь!
Севастополь же я изобразил как строгого ветерана, увешанного орденами, что живёт своими былыми заслугами. Город величественный и гордый, словно не замечающий своей слегка обветшалой мундирной отделки, где каждый камень дышит историей, но при этом толпы туристов вызывают у него неизменное раздражение. Улицы его такие, что гулять по ним — всё равно что участвовать в военных манёврах, — нужна сила духа и выносливость!
Так что каждый город Крыма, как я подметил, носил свой «характер», и все они, как я надеялся, в моём очерке выглядели с особым колоритом, ведь главное было — не только описать их плюсы и минусы, а передать их душу, этот неповторимый крымский дух, который за внешними «недостатками» был неким обаянием, привлекающим сюда всех, кто ищет странных приключений и вечных легенд.
Когда, наконец, очерк был завершён, всякий, кто прочёл его на черновых страницах в компании Волошина, осыпал меня похвалами. Весь Коктебель, казалось, содрогнулся от смеха: друзья-артисты, поэты и художники читали страницы с моими впечатлениями, чувствуя себя будто на качелях между иронией и любовью к Крыму. Даже суровая Любовь Евгеньевна, хотя и была скептична к подобным литературным выходкам, призналась, что мой очерк удался на славу. А мне оставалось лишь паковать страницы и отправлять рукопись в Ленинград, к редактору «Красной газеты», где этот очерк, как я надеялся, обретёт своих читателей.
События развивались быстрее, чем я мог предположить: редактор «Красной газеты», известный своей любовью к пикантным и насмешливым текстам, не просто оценил очерк — он был буквально сражён! Едва он прочёл первые абзацы, как, смеясь, велел нести рукопись в набор. Мой очерк, написанный как путеводитель для смельчаков, готовых шагнуть в крымские авантюры, обещал стать сенсацией.
И вот, август 1925 года. В свежем номере «Красной газеты» мой труд вышел в свет. Разнеслось быстро: ироничный очерк Булгакова про Крым! Люди смеялись над моими описаниями местных «удобств», где каждый камень, каждая блоха обретали своё значимое место в картине «высоких удовольствий» Крыма. Очерк разошёлся как горячие пирожки: каждый, кто только помышлял о поездке на юг, прочёл его и ещё долго хихикал, собирая чемоданы.
Эффект был, прямо скажем, феерическим. Некоторые читатели бросились к редакции, требуя разъяснений, правда ли в Крыму столь ужасны комары и столь беспощадно горячо солнце, а сами коктебельцы — до такой степени увлечённые философией, что не замечают быта. Но многие, а это, конечно, был мой главный замысел, в Крым ринулись с удвоенным азартом. Местные курорты Крыма обрели и новую славу, и приток любопытствующих, готовых испытать на себе «коктебельские испытания».
После публикации Волошин написал мне, выражая благодарность за этот хитроумный «анти-рекламный» очерк, который неожиданно сделал Крым ещё популярнее. Даже моя любимая, суровая Любовь Евгеньевна посмеялась над собственным скептицизмом. Итак, я понял, что очерк удался, если даже редактор, гости и строгая жена посчитали его забавным, живым, и, что самое главное, настоящим крымским!
--------------------------------------------------------------
Больше интересных фактов о Крыме, его настоящей истории, людях, природе - в Телеграм-канале "Однажды в Крыму..."