Ксюша смотрела на Аленку, и в глазах ее металось отчаянье. И все, вроде, у них было хорошо, квартира большая, обставлена дорого, все по последнему слову, а чувствовалась беда. Она была везде, в воздухе, пропитанном духами, чтобы хоть немного скрыть запах лекарств, она выглядывала из-за плотно прикрытых среди бела дня занавесок, отражалась в слишком маленьких для такой квартиры зеркалах, горчила вкусом очень крепкого чая, который Ксюша налила Аленке. Молча выпив чашку, она встала, подошла к закрытой двери, толкнула ее
- Иди, Лен. Там она. Не живая, и не мертвая. Сидит вот так и сидит. Доктора ничего не понимают, говорят, нервное. искололи ее уже, а не помогает ничего. Вот, домой отпустили, сказали - родные стены лечат. А какие они ей родные…
Аленка зашла в комнату. В полутьме она даже не сразу поняла, где Ровена. И лишь чуть привыкнув, разглядела фигурку девушки, бессильно поникшей в кресле. Ровена была настолько худой, истощенной даже, что казалось еще пару дней, и она исчезнет, растворится в этом сумраке, пропитанном болью, и останется только эта тяжелая шаль, которой были укутаны ее сутулые, уже костлявые плечи. Аленка бросилась к девочке, присела переж ней на корточки, обняла ее колени.
- Ровенка. Ну что ты, девочка, моя хорошая… Разве можно так? Ну, хочешь я тебя с собой заберу? В деревню поедешь со мной? Тебя Лия ждет.
Ровена молчала. Ее неживые пальцы даже не шевельнулись в ответ на прикосновение, она так и смотрела в щелку между чуть приоткрытыми занавесками. Живая - не живая, кукла - не кукла…Нежить…
…
- Забирай, Лен. Помрет она здесь, чувствую я. А я, может, тоже приеду, Машка институт закончит, год остался. А вдруг чудо случится? Забирай…
Аленка кивнула, обняла Ксюшку, коснулась губами ее измученных глаз, шепнула.
- На завтра собирай. Все будет хорошо…
…
Чертов бутуз открутил Аленке все руки, года нет, а тяжелый, как камушек. Плотный, смуглый, румяный, как яблоко малыш был смешливым и озорным, вертелся юлой, а самое главное стремглав носился на четвереньках по дому, только отвернешься - и нет его. Аленка и любила, когда Ровена оставляла ее с сыном, и побаивалась, не было у нее уже той расторопности, как раньше, увальнем стала. Проша подсмеивался над располневшей женой, похлопывал ее по крутому боку, шептал на ушко
- Ты теперь лягуша справная. Не то что была не поймешь какая. Прямо вот царевна - лягушка. Хоть картины пиши.
Аленка и стеснялась своей невесть откуда взявшейся полноты, и таяла от слов мужа. В зеркале и правда отражалась пышечка - зато морщин почти видно не было - гладкая. Она почти не старела, хотя годы летели, уже с тех пор, как она забрала Ровену прошло шесть лет. Сколько всего прошли, хоронили почти, а вот вам! Получите! Лексу спасибо, парень сильнее всех лекарств и трав оказался, на своих сильных руках девку от гибели унес, спас.
- Я вот тебе! Цагор! Задницу надеру тебе, поганец, не посмотрю, что ты король. Ишь, дрянной мальчишка.
Аленка спустила мальчишку с рук, и Цагор, смешно подпрыгивая толстой попой понесся по половицам в сторону двери, что-то громко лопоча на своем, никому не понятном. Так и убежал бы, наверное, но дверь открылась и вошел… комод. Огромный, темного дерева, с резными окантовками, конечно он не сам вошел,а его вталкивали два мужичка, взопревших от натуги
- Прошка! Осторожно, парня придавишь. Вот, черти!
Аленка схватила Цагора, и, прислонившись к стене, смотрела как шикарный комод размещается у пустой стены, разом украсив комнату, изменив ее до неузнаваемости. Прокл, неловко переставляя ноги, ну никак ему не давалась походка на протезах, подошел к жене, обнял
- Ну как, лягуш? Как ты хотела?
Прокл делал такую мебель, от которой нельзя было оторвать глаз. Их дом был похож на царский дворец, на эту красоту приезжали любоваться даже их Саратова. Заказы сыпались на мужа дождем, он уже сколотил бригаду, председатель морщился, но закрывал глаза, а потом и вовсе зарегистрировал совхозную артель, и Прокл начал работать официально.
Все у них складывалось… Лия училась в медицинском, ребята разъехались по стройкам, Машка сплавила в деревню толстую глазастую дочку - Валюшку, Ровена работала на ферме вместе с Лексом, тоже оставляя Цагора на Аленку. Татьяна писала, что ее сын тоже очень бы хотел привезти свою двойню в деревню на парное молочко, а Аленка и не возражала. Дом звенел от детских голосов, весна сменялась летом, осень зимой, дни только и мелькали, как поля, леса, реки за окнами мчащегося поезда.
…
Первые желтые листья еще стеснительно легли на плотную черную, похожую на мармелад воду Карая. Аленка, по-старушечьи цепляясь за старенькие перилки мостков спустилась на почерневшие доски, села, осторожно опустила гудящие ноги в прохладную воду. Еще стояла жара, но вода уже стала холодной, Илья ледяшок в воду бросил. Но Аленка любила это время, августовская вода освежала ее, делала сильнее, остужала и успокаивала горящие ступни. В том году она еще купалась после Ильина втихаря, прячась от внуков, а в этом уже нет, боязно.
Аленка дотянулась до кубышки, вытянула ее из тесной воды, и как в детстве надломила упругий стебель - туда-сюда, делая бусы. А потом намотала их вокруг шеи, посмотрелась в воду, застыдилась сама себя.
- Красивая ты, дочка. Хоть и годы твои не маленькие, а все равно - красивая.
Этот давно забытый аромат воды и цветов вдруг нахлынул, закружил голову, Аленка вскочила, еле удержавшись на досках - на том берегу, под старой ивой стояла мама. Она пошла навстречу, не касаясь воды, легкое шелковое платье развевалось от вечернего ветерка, густые кудри подсвечивало заходящее солнце и они горели золотым огнем. Мама по-прежнему была юной и прекрасной, она подошла близко, положила обе руки на плечи Аленки
- Ты счастлива, моя девочка? Я вижу - счастлива… Я знала это, Я никогда не сомневалась в том, что ты сама сделаешь свою жизнь.
Аленка хотела обнять маму, но ее уже не было. Только лежал на песке венок из белых лилий…
А Карай нес свои воды легко и вольготно. Крутил быстрым течением упавшие первые листья, ласково касался еще не остывшего к вечеру горячего песка. И Аленка знала - ее не будет, по этому жаркому песку пробегут другие быстрые ножки. В поисках своего счастья и своей любви!