Ольга стояла у калитки родительской дачи, сжимая в руке связку ключей. Железные зубцы впивались в ладонь, но она едва замечала боль. Взгляд блуждал по участку — яблони, которые папа высаживал тридцать лет назад, мамины любимые пионы у крыльца, старая теплица с облупившейся краской. Всё такое родное и теперь такое чужое.
«Продать и разделить», — эти слова младшей сестры Марины звенели в ушах. Три месяца прошло после похорон мамы, а Марина уже торопилась избавиться от дачи. «Зачем нам этот старый дом? Только деньги на ремонт тратить. Продадим, разделим поровну — и всё по-честному».
По-честному... Ольга горько усмехнулась. Что знает Марина о честности? Когда надо было ухаживать за больной мамой, младшая сестра всегда находила причины: то работа, то дети, то просто «нет настроения». А теперь, когда речь зашла о наследстве, она первая примчалась к нотариусу.
Скрипнула калитка — Ольга обернулась. По дорожке шла Марина: модное пальто, дорогая сумка, каблуки утопают в весенней грязи. Сестры не виделись с похорон.
— Привет, — Марина остановилась в нескольких шагах. — Я думала, ты уже внутри.
— Только пришла, — Ольга демонстративно показала ключи. — Решила подождать тебя, раз уж договорились вместе осмотреть участок.
Они вошли в дом. Затхлый воздух, пыль на мебели — всё говорило о том, что здесь давно никто не жил. Ольга машинально провела пальцем по серванту, оставляя чистую полоску на пыльной поверхности.
— Боже, какая рухлядь, — Марина поморщилась, оглядывая старую мебель. — Кому это сейчас нужно? Надо всё вывезти на помойку перед продажей.
— Это мамин сервант, — тихо произнесла Ольга. — Ей его на свадьбу подарили.
— Оля, прекрати, — Марина закатила глаза. — Ты же не собираешься хранить весь этот хлам? Нужно мыслить практично.
Практично... Это слово резало слух. Ольга помнила, как они с сестрой играли здесь в детстве, как прятались за этим самым сервантом в прятки, как мама накрывала на стол, доставая праздничный фарфор. Каждая вещь хранила воспоминания, каждый угол дышал историей их семьи.
— Я хочу оставить дачу, — вдруг сказала Ольга.
Марина замерла на полуслове:
— Что значит «оставить»?
— Я выкуплю твою долю.
— Ты с ума сошла? — Марина нервно рассмеялась. — На какие деньги? Ты же учительница, какой там у тебя доход?
Ольга сжала кулаки:
— У меня есть сбережения. И я могу взять кредит.
— Кредит? — Марина покачала голова. — Оля, опомнись. Зачем тебе эта обуза? Дом требует ремонта, участок запущен. Ты же одна, без мужа, без детей — куда тебе с этим справляться?
Эти слова ударили больнее, чем пощёчина. Ольга почувствовала, как к горлу подступает ком.
— А ты? — её голос дрожал. — Ты хоть раз приехала помочь маме с огородом? Хоть раз осталась с ней на ночь, когда ей было плохо?
— Не начинай, — отмахнулась Марина. — У меня своя семья, работа. Я не могла всё бросить.
— Конечно, — горько усмехнулась Ольга. — Ты никогда ничего не могла. Только деньги получить можешь.
— Знаешь что? — Марина резко развернулась к сестре. — Я не собираюсь выслушивать твои упрёки. Это и моё наследство тоже. И я имею полное право требовать свою долю.
Они стояли друг напротив друга в пыльной гостиной. Две сестры, такие похожие внешне и такие разные внутри. Солнечный луч пробивался через грязное окно, высвечивая пылинки в воздухе.
— Мама хотела, чтобы дача осталась в семье, — тихо сказала Ольга.
— Мамы больше нет, — отрезала Марина. — И нечего прикрываться её желаниями. Я не согласна на выкуп. Будем продавать.
Она развернулась и пошла к выходу, цокая каблуками по старому паркету. У двери остановилась:
— На следующей неделе приедет риэлтор. Я уже договорилась.
Дверь хлопнула. Ольга осталась одна в пустом доме. Она медленно опустилась на старый диван, тот самый, на котором они с сестрой когда-то вместе читали книжки. Пружины протяжно скрипнули, словно вздохнули.
За окном шумел весенний дождь, стучал по жестяному подоконнику. В саду капли срывались с голых веток яблонь — тех самых, которые папа когда-то сажал с такой любовью. Ольга смотрела на них сквозь мутное стекло, и ей казалось, что вместе с дождём плачет сам дом, прощаясь с той семьёй, которой больше нет.
Она достала телефон, открыла банковское приложение. Цифры на счету казались издевательски маленькими по сравнению с рыночной стоимостью дачи. Но она не могла, просто не могла позволить превратить родительский дом в чужую собственность. Даже если придётся затянуть пояс на долгие годы...
***
Через неделю Ольга снова оказалась на даче — на этот раз с риэлтором. Молодой человек в костюме деловито ходил по участку, что-то записывал в планшет, фотографировал. Марина стояла рядом, то и дело поглядывая на часы.
— Локация хорошая, — говорил риэлтор. — Но состояние... требует серьёзных вложений. Это снизит стоимость.
Ольга не слушала. Она смотрела на старую яблоню, на которой всё ещё висела покосившаяся скворечница. Папа делал её вместе с ней, когда Ольге было лет десять. «Смотри, доченька, как правильно строгать доску...»
Вечером того же дня раздался звонок. Ольга увидела на экране имя сестры и почти не удивилась.
— Ты довольна? — в голосе Марины звенело раздражение. — Риэлтор говорит, мы потеряем минимум треть цены из-за состояния дома.
— Я не виновата, что дом требует ремонта.
— Нет, виновата! — вспылила Марина. — Ты же была рядом с родителями, могла последить за домом. А теперь мы обе теряем деньги!
Что-то оборвалось внутри у Ольги. Годы обиды, усталости, одиночества — всё вдруг выплеснулось наружу.
— Знаешь что? — тихо сказала она. — Приезжай завтра. Нам нужно поговорить.
На следующий день они встретились в родительском доме. Ольга достала из серванта старую коробку с фотографиями.
— Смотри, — она протянула сестре снимок. — Помнишь этот день?
На выцветшей фотографии две девочки — лет десяти и пяти — сидели на крыльце дачи, перемазанные земляникой. Обе улыбались во весь рот.
— Мы тогда целый день собирали ягоды, — продолжала Ольга. — А потом ты заболела от переедания. Я всю ночь сидела с тобой, пока тебя тошнило.
Марина молчала, разглядывая фотографию.
— А это? — Ольга достала другой снимок. — Твой выпускной. Мы здесь отмечали, помнишь? Ты пригласила одноклассников, и мама накрыла стол в саду.
— Помню, — тихо сказала Марина. — У меня тогда платье порвалось, и мама всю ночь его зашивала...
Они просидели над фотографиями до темноты. Всплывали истории, воспоминания, забытые детали прошлого. С каждым снимком что-то менялось в глазах Марины.
— Знаешь, — наконец сказала она, откладывая последнюю фотографию, — я ведь правда почти не бывала здесь последние годы. Всё некогда было...
— Я знаю, — кивнула Ольга. — У тебя своя жизнь.
— Нет, — Марина покачала головой. — Это не оправдание. Просто... легче было держаться подальше. Делать вид, что всё в порядке.
Она помолчала, потом вдруг спросила:
— А помнишь, как папа учил нас играть в шахматы? Вот за этим столом...
— Помню, — улыбнулась Ольга. — Ты всё время путала, как ходит конь.
— Зато ты никак не могла запомнить правила рокировки, — фыркнула Марина.
Они посмотрели друг на друга — и вдруг рассмеялись, как в детстве. Смех эхом отразился от стен, и на миг показалось, что дом ожил, согрелся их общими воспоминаниями.
— Оля, — серьёзно сказала Марина, когда они успокоились. — Я тут подумала... А что, если нам не продавать дачу?
Ольга замерла:
— В каком смысле?
— Ну... Мои дети растут. Им бы на природе бывать почаще. И твои ученики — ты говорила, что хотела бы летний кружок организовать...
— Ты это серьёзно?
— Серьёзно, — кивнула Марина. — Только при одном условии.
— Каком?
— Ремонт делаем вместе. И деньгами, и руками. У Пашки моего руки золотые, он поможет.
Ольга почувствовала, как к глазам подступают слёзы:
— Спасибо.
— Не за что, — Марина встала и подошла к окну. — Знаешь, я только сейчас поняла: дело ведь не в деньгах. Дело в памяти. В том, кто мы есть.
Она провела рукой по подоконнику, стирая пыль:
— Завтра приеду с тряпками и моющим. Начнём с уборки.
Ольга подошла к сестре, обняла её за плечи. За окном догорал закат, окрашивая яблони в розовый цвет. Где-то вдалеке прокричала первая весенняя птица.
— Знаешь, о чём я думаю? — тихо спросила Марина.
— О чём?
— Мама бы порадовалась. Она всегда говорила, что главное — чтобы мы держались вместе.
Ольга молча кивнула. Она смотрела на сад, на старые яблони, на покосившуюся скворечницу — и впервые за долгое время чувствовала покой. Дом снова оживал, наполнялся планами, надеждами, будущим.
А где-то в глубине серванта, среди старых фотографий, хранилась ещё одна — та самая, с перемазанными земляникой девочками на крыльце. Они улыбались, глядя в объектив, не зная, что пройдут годы, что будут потери и обиды, ссоры и примирения. Не зная, что однажды они снова будут сидеть в этом доме и вспоминать своё детство. Не зная, что иногда нужно потерять что-то, чтобы понять: самое главное нельзя измерить деньгами.
Память, любовь, семья — вот что делает дом по-настоящему своим. И пока мы помним об этом, мы живы.