Теперь о Татьяне. Во время действия романа (примерно 1819-1825 годы) женщина-читатель была ещё относительно новым явлением. Не так давно, в 70-х годах XVIII века, далеко не все считали чтение подходящим занятием для женщины, что уж говорить о незамужней девушке. Особенно сильны были подобные взгляды в провинции.
Вспомним написанный в 1783 году “Недоросль”. Госпожа Простакова читать не умела, а получение Софьей писем считала делом крайне неприличным. Не стоит воспринимать это только как сатирическое преувеличение: многие полностью разделяли это мнение.
Всё изменилось с появлением в России первых переводов сентименталистских романов. Мать Татьяны уже была “от Ричардсона без ума”, хоть и “не потому, чтобы прочла”. Классику сентиментализма она знала по пересказам своей московской кузины. Однако в романе есть прямые указания на то, что читать и писать она уже умела.
Татьяна, будучи представительницей следующего поколения, уже полностью полагалась на книги как основной источник знаний о мире. Вспомним, что, думая об Онегине, она неоднократно возвращается к двум формулам: идеальный суженый и злодей-искуситель. Представления Татьяны о роли мужчины сформировались под влиянием романно-фольклорного мышления.
Начнём с фольклора. Увлечение иностранными романами и тот факт, что письмо Татьяна писала по-французски, затмевают в памяти читателей важность народной стихии для понимания образа героини. Вспомним, что Пушкин называл Татьяну "русской душою", а такой внимательный читатель, как Достоевский, посвятил этой теме значительную часть своей знаменитой "Пушкинской речи":
Не такова Татьяна: это тип твердый, стоящий твердо на своей почве. Она глубже Онегина и, конечно, умнее его. Она уже одним благородным инстинктом своим предчувствует, где и в чем правда, что и выразилось в финале поэмы. Может быть, Пушкин даже лучше бы сделал, если бы назвал свою поэму именем Татьяны, а не Онегина, ибо бесспорно она главная героиня поэмы. Это положительный тип, а не отрицательный, это тип положительной красоты, это апофеоза русской женщины, и ей предназначил поэт высказать мысль поэмы в знаменитой сцене последней встречи Татьяны с Онегиным. Можно даже сказать, что такой красоты положительный тип русской женщины почти уже и не повторялся в нашей художественной литературе - кроме разве образа Лизы в "Дворянском гнезде" Тургенева.
Сложно назвать конкретные примеры фольклорных текстов, оказавших влияние на формирование характера Татьяны. В романе мы находим лишь общие указания на подблюдные песни или страшные рассказы, которым отдавала предпочтение наша героиня:
Татьяна верила преданьям
Простонародной старины,
И снам, и карточным гаданьям,
И предсказаниям луны.
Ее тревожили приметы;
Таинственно ей все предметы
Провозглашали что-нибудь,
Предчувствия теснили грудь.
Знакомство с фольклором, скорее всего, произошло благодаря няне - как же можно без неё, когда речь идёт о Пушкине.
- О чем же, Таня? Я, бывало,
Хранила в памяти не мало
Старинных былей, небылиц
Про злых духов и про девиц;
Ещё одно свидетельство хорошего знания народного творчества - сон Татьяны из пятой главы. Весь он представляет собой сочетание традиционных песенных и сказочных элементов. Примечательна здесь фигура Онегина - воплощение тех самых двух традиционных для фольклора образов: героя-спасителя и злодея-искусителя.
С этой точки зрения Татьяна безуспешно пытается понять Онегина до седьмой главы. Но роман (как и жизнь) оказывается сложнее этих крайностей. После отправки письма она ожидает либо счастливого сказочного финала, либо того, что коварный злодей её погубит. Но не происходит ни того, ни другого.
Кто ты, мой ангел ли хранитель,
Или коварный искуситель
Онегин не оказался идеальным суженым, но, тем не менее, поступает честно. Он никому не рассказывает о письме, спокойно признаётся девушке в отсутствии ответных чувств и не пытается воспользоваться ситуацией. Такое поведение подчёркивает ограниченность не только сказочных шаблонов, но и героев сентиментальных романов, которые составляли вторую часть картины мира Татьяны.
Теперь с каким она вниманьем
Читает сладостный роман,
С каким живым очарованьем
Пьет обольстительный обман!
Счастливой силою мечтанья
Одушевленные созданья,
Любовник Юлии Вольмар,
Малек-Адель и де Линар,
И Вертер, мученик мятежный,
И бесподобный Грандисон,
Который нам наводит сон, -
Все для мечтательницы нежной
В единый образ облеклись,
В одном Онегине слились.
X
Воображаясь героиной
Своих возлюбленных творцов,
Кларисой, Юлией, Дельфиной,
Татьяна в тишине лесов
Одна с опасной книгой бродит,
Она в ней ищет и находит
Свой тайный жар, свои мечты,
Плоды сердечной полноты,
Вздыхает и, себе присвоя
Чужой восторг, чужую грусть,
В забвенье шепчет наизусть
Письмо для милого героя...
Но наш герой, кто б ни был он,
Уж верно был не Грандисон.
Назовём несколько имён, упоминаемых в связи с кругом чтения Татьяны.
Прежде всего, это Ричардсон и Руссо. Сэмюэл Ричардсон - английский писатель, основоположник сентиментализма и популяризатор жанра эпистолярного романа. Наиболее известные его произведения: "Памела, или Вознаграждённая добродетель", "Кларисса, или История молодой леди" и "История сэра Чарльза Грандисона". В "Евгении Онегине" мы встречаем как имя автора, так и его героев.
Ричардсон подарил нам те самые два уже литературных типа, с которыми Татьяна безуспешно пытается сравнивать Евгения. Ловелас - известный образ коварного соблазнителя из романа "Кларисса". Грандисон - герой одноимённого романа, образец идеального джентльмена. Во взглядах на разнообразие мужских характеров фольклорные тексты и сентиментализм оказались единодушны.
Жан-Жак Руссо - второй представитель сентиментализма, но уже во французской литературе. Также философ эпохи Просвещения, автор идеи об общественном договоре и сторонник естественного права. Его главный роман - "Юлия, или Новая Элоиза". Всё в лучших традициях сентиментализма: много эмоциональных восклицаний, поэтические картины сельской местности и благородные герои. Некоторые детали сюжета роднят эту книгу с "Евгением Онегиным".
Упоминаемый в цитате выше Малек-Адель - герой менее известного французского романа «Матильда, или Крестовые походы». Наряду с Поставом де Линаром, он олицетворял идеал мужчины для девушек начала XIX века.
Если говорить о количестве, то круг чтения Татьяны значительно шире онегинского (если учитывать напрямую названных авторов и героев). Нет смысла подробно останавливаться на каждом имени, так как все они представляют собой типичный для сентиментализма и преромантизма список.
Ключевым выводом для нас остаётся то, что Татьяна, подобно Онегину, осознанно или нет, строила свою жизнь по литературным шаблонам. Это было абсолютно нормальным явлением для эпохи романтизма, проповедовавшего "жизнетворчество" - построение “сюжета” реальной жизни по аналогии с художественным текстом.
Например, письмо Татьяны полностью состоит из общеизвестных книжных оборотов, но это никак не указывает на его неискренность. Соотносить свои мысли с книжными образцами было общепринятой моделью поведения.
Вот так в общих чертах выглядит литературный фон образа Татьяны. Она одновременно и "русская душою", суеверная, близкая к народу сельская девушка, и пишущая по-французски увлечённая читательница книжных новинок.
О круге чтения Евгения Онегина: