Какую музыку может писать человек, который в принципе не хотел бы рождаться на этот свет? Но кто ж его спросил? Такова судьба каждого смертного: родиться без его согласия, прожить ни шатко-ни валко несколько десятков лет, да и отправиться в мир иной, в общем-то также без согласования с ним самим.
Эти мысли, похоже, гнетут Роберта Смит опять же с самого его рождения. И именно эти мысли подстёгивают его творчество с большим или меньшим успехом на протяжении всей музыкальной карьеры. Оттого и песни его кажутся довольно-таки мрачными и унылыми. (Но это если слушать их один раз, и не очень громко. Так делать – катастрофическая ошибка, знаю по себе!)
Самого значительного успеха мысли о тщете жизненной пульсации достигли в новом альбоме группы Cure “Songs of a Lost World”. По сути, это апофеоз мазохистского предвкушения неизбежной кончины любого живого существа и разочарования в понятии самого слова «жизнь». Не в смысле, что жизнь скучна и не интересна, а в том смысле, что она навязана нам. «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана» - эти слова Александра Сергеевича можно было бы вынести в эпиграф альбома.
И хотя прямых вопросов, обращённых к Создателю, Роберт Смит в этих песнях на задаёт, но эти вопросы сквозят из каждого пропетого им слова. Начиная с открывающего трека “Alone” («Одиночество») - тягучее раздумье человека, только что очнувшегося от тяжкого сна и ощутившего своё абсолютное одиночество. Продолжается в самой красивой и пышно-аранжированной композиции альбома “And Nothing is Forever” («И ничто не вечно») – с её горьким осознанием конечности этого мира, воплощённого в наших ощущениях. Как настоящий художник, Роберт всё же ищет утешение в близком человеке: «Я знаю, знаю, мой мир постарел, и ничто не вечно. Но это не важно, если ты скажешь, что мы будем вместе… до конца».
И далее снова разочарование в среднетемповом рок-н-ролльном ритме: «Ты ничего не можешь сделать, чтобы изменить конец». Да, собственно, никому из нас не удастся изменить свой конец, об этом ещё Джим Моррисон спел в песне “The End”. Кстати, в своей разочарованности мирозданием Смит сильнее всего сближается с Моррисоном!
Затем наступает время ужаса кошмаров войны – это же главное доказательство тщеты человеческого существования, человечества вообще (песня “Warsong”). Мрак – в лучших традициях группы Cure.
“Drone:nodrone” – попытка к бегству от самого себя по ночным улицам, в бесконечно тёмной ночи. И рядом бегут такие же одинокие и обречённые. И им никак не убежать.
Гитарное парение в песне “I Can’t Say Goodbye” («Не могу сказать до свидания») вгоняет в транс, из которого уже не выбраться никогда. И голос Роберта Смита, великолепный на протяжении всего альбома, достигает каких-то невероятных высот драматургического совершенства: это голос человека обреченного, уже стоящего на эшафоте и смирившегося с судьбой. Никаких надежд, никаких ожиданий – и в этом, как ни странно, кроется невероятное облегчение. Парадокс…
Самая философская песня альбома “All I Ever Am” («Всё, чем я когда-либо был»). Понимая, что все эти его мысли и страхи, просто сводят его с ума, Роберт задаётся следующим вопросом: а что будет когда он избавится от всего этого. Будет ли лучше? Вряд ли…
И, наконец, «Финальная песня» (“Endsong”) с её манифестом: «Остался один на один с ничем» - окончательно подводит к общему знаменателю весь материал альбома, к тому состоянию, в котором Смит пребывает вместе со своей группой. Это до невозможности эстетское наслаждение своими страхами, фобиями и стрессами, выраженное в музыке, сыгранной безупречно и вдохновенно, неожиданным образом служит тем самым лекарством (cure), которое способно излечивать от всего этого. Только прослушать этот альбом требуется не один раз и не два. Лекарство – оно на то и лекарство, что сразу вряд ли подействует. Оттого и треков этого альбома безумно длинные инструментальный вступления, что лекарство это замедленное...
08.11.24