Обожаю людей в споре. Громы и молнии эмоций, направленных не знамо на кого. Это как ехать с таксистом и узнавать про сексуальную ориентацию "шашечников", "обочечников", нагло подрезающих, грубо перестраивающихся.
- Ах же ты, зараза!
Слушатель в авто меж тем один - я, стало быть всё это срамословие для моих ушей. Очень большую выдержку надо иметь, чтобы противостоять такому настиску...
Ну или в том споре про кино:
- Где, я вас спрашиваю, хорошее российское кино?
- Меня? Я должна ответить за российский кинематограф?!
...
Ладно, раз уж я попала под раздачу, отвечу. Два года назад, когда все смешалось в доме Облонских, я сказала, что в отсутствие темы, объединяющей народ, расслоившийся по:
1. достатку
2. убеждениям
3. возрасту, -
будут снимать или переснимать в манере "старое доброе хорошее советское кино". В котором люди живут своими житейскими заботами: учатся, работают, влюбляются, рожают детей. Задом наперед не ходят, слова произносят понятные, никакого абсурда, волюнтаризма и абстракционизма.
Более того, и моя индивидуальная душа требовала именно такого кино: показа здоровых отношений, ясных целей, четкости и достигаемости планов, высоких идей гуманизма и пр. Выверты и подвыверты постмодернизма набили оскомину.
И, как в воду смотрела. Ставьте лайки те, с кем мы тогда говорили про искусство кино.
...
Начали у нас снимать фильмы в манере реалистической, ностальгической, с солью и пеплом человеческих обычных жизней.
Первый фильм (название вспомнила с трудом, с большим трудом) "Смотри на меня!", сценарий Андрона Кончаловского, снял Владимир Грамматиков. Мэтры.
Но, увы, не тот случай, когда старый конь борозды не портит.
Картина получилась жизненная, сюжет про рояль и корову исщипал нос, дети достоверные, актрису Александру Урсуляк я просто люблю, вторая звезда мельком - Евгения наша Симонова, тоже роль вела твердо, примерно как в театре ангажемента.
Все было, как в иной столовой: и суп есть, и котлеты, и булочки, а невкусно.
Поворотики судьбы "ох" и "ах": то мама от поезда отстанет..., но нагонит, то мальчонка ранит ногу, догоняя поезд (и тоже догонит, но ножка-то болит), а для этого на предыдущей станции в вагон подсаживают казашку-шаманку, волшебную девочку с травами, мазями, заговорами, и народная целительница спасает конечность. То гопота отнимает деньги у несмышленышей-пацанов, но мама "из табакерки" отбивает своих и спасает детей и деньги.
То злой нехороший особист поет с мамой дуэтом, желая ее ам-ням-ням-ням да и шмыг-шмыг-шмыг-шмыг. Но мама-то желанный документик от особиста получила и сама шмыг от певуна дуэтом. Сберегла честь, так сказать. Хотя не девочка, губы намазала, кружевной воротничок надела - все понимала, куда шла.
Однако нехороший особист настигает в пути вагон с коровой и роялем и алчно жаждет реванша. Вдруг девочка, дитя невинное, ручку ему перевязала (они там все фатально истекают кровью), и эта забота тронула его сердце до глубины его души.
В прежнем кино примерно в этом месте начался бы трэш: с мамой, которую бы на ленточки порезали, с детьми, разбросанными по приютам, с мычащей недоенной коровой, с роялем, который неграмотные крестьянки разобрали бы на топку.
Но в новом благородном российском кино начинается иное - цветы добра и умиления произрастают из чекистского сердца:
Трудно жить, мой друг, без друга, в мире одному...
Все туманно, всё так сухо сердцу и уму...
Если б жизнь твою коровью исковеркали б любовью
То тогда бы ты, Пеструха, знала почему.
Корова благодарно шлепает ресницами.
.
На ближней станции у Москвы семья заканчивает почти двухнедельное путешествие. Торопливые инструкции про грузовик и грузчиков... И внезапные срочные команды матери: всем переодеться в нарядное. И сама - в крепдешин и фильдеперсовые чулки.
- Да он не придет! - бунтуют дети. - Да он нас бросил.
Но нам, прожжёным циникам и опытным зрителям, уже яснее ясного: придет и скажет: был, мол, в застенках Лубянки, но получил письмо и вот он я.
В паровозных дымах появляется искалеченный пытками папа.
- Был на Лубянке (шепчет на ухо жене), недавно отпустили, и я сразу к вам.
Иного и не ждали.
...
Котик мой иногда также поймает ящерку, и то сожмет ее лапкой, то разожмет. И страшно за невинную жертву в когтистой лапе, и нестрашно. Котик-то сытый, кормлённый. Поиграет и отпустит. Ящерка повиляет задом и на своих лапах - в кусты.
...
Тронутые до слез историей домохозяйки могут слать мэтрам кинематографа восторженные письма про оптимизм, веру в добро и прочие слова, вдохновленные сказкой про корову и рояль.
- Я к тебе еще в Большой театр приду на премьеру, и там отдам плащ, - говорит беглая зэчка (Симонова) певице с коровой в фильдеперсовых чулках (Урсуляк).
Больше всего я опасалась, что создатели сей развестистой клюквы покажут и эту сцену в Большом, но мастерство не пропьешь - удержались хотя бы от этой махровой банальности.
Однако не избежали пошлости в другом.
В затертой до дыр теме метаморфоз: о том, как милые поющие офицеры вдруг оказываются жестокими надзирателями, - но, чу!... миг волшебных изменений - и, специально для экс-надзирателей тот же офицер - просто честный служака, который за порядок. И нашим кино, и вашим. Так и слышится житейски мудрое: это ж как посмотреть, товарищ! (С точки зрения палачей: они просто делали свою работу. С точки зрения безвинных людей: эээх, был бы человек - статья всегда найдется).
...И трупы надо рядком разложить - для облегчения счета и для порядка. А заключенные..., что заключенные...мы в толпе не видим, кто есть кто: есть шевелящаяся масса со шлюхой на первом плане (и затем с беглой упертой троцкисткой "я бы с ними также поступила"), то есть с незатейливой мыслью в сухом остатке: нечего идеализировать зэка, среди них всякие были, и многие за дело сидели. ... (Массово "за дело", да-да...машина и в 1948 году на всю катушку работала).
Вообще весь фильм собран по одной заготовке: только видишь противную бабу, как она оказывается чуткой и заботливой.
Только видишь цепкую торговку дефицитными баранками, как она оказывается милейшей скромной женщиной, готовой уступить ... (внимание!!!) белый хлеб...в 1948 году, голодном, голоднее военных лет... за полцены. Возможно в семье Андрона Кончаловского, чей папа был гимнописцем СССР, белый хлеб и был чем-то обыденным, но страна до кукурузы и целины при Никите Хрущевом и кислого ржаного-то хлеба толком не ела, не говоря уж о пшеничном.
Такой дефицит, как продукты из пшеничной муки, никто не стал бы сбывать за пять рублей вместо запрашиваемых десяти.
А записки от зэка, подобранные девочкой, которые прекрасная мама, конечно, отошлет по адресам (при этом скажет детям: помните, нам всем будет грозить опасность, если про то узнают)?... Это про что? Про двойные стандарты жизни: когда нельзя и незаконно, но порядочно поступить непорядочно к закону и порядочно к непорядочным с точки зрения закона заключенным?
Нееее. Этот этический аспект политически шатких конструкций даже не рассматривается. Просто чуть-чуть остроты для фильма, где стереотипы решают всё: если сигареты - то "Герцеговина Флор", если хорошая женщина, то сочувствует арестантам и играет на рояле, если славная советская жизнь, то с патефоном.
Кстати, как вам такая деталь из как бы зажиточной семьи - патефон в собранном раскрытом виде в трясущемся вагоне?! Как мог такое, к примеру, поставить в фильме Герман-старший? Или фронтовик Пётр Тодоровский? Патефон с сверхдефицитными патефонными иголками?...
Для новых зрителей - просто антураж. Для переживших войну или знающих о ней из первых рук - ложь.
И такими лживыми мелочами картина переперчена.
Дети, которых мама кормит геркулесом ... в 1948 году...
Овсянку с жесткими остями, не желаете? Как для лошадок. Геркулес - плющеное зерно без остей в тридцатые годы - дефицит, послевоенное производство налаживают в середине пятидесятых, и то, по большей части в торговлю "выбрасывают" толокно, т.е. овсяную муку, ее просто запаривают кипятком.
А это чудо природы - послевоенный мальчик у артистки с четырьмя детьми, которая в войну растила их без отца...балованный, выросший на шоколадных конфетах. Кажется, мама не песни пела в театре, а чем-то иным на жизнь зарабатывала, если смогла так изнежить малыша.
Кстати, присмотритесь к авоське с продуктами: халва, сгущенные сливки, шоколад, чай - это всё, - говорю для несведущих, - невероятный, дикий послевоенный дефицит. Чудовищный дефицит. И это очень дорого.
Какую же зарплату получала солистка театра, чтобы обеспечить себя продуктовой роскошью (а был еще шоколадный набор с бутылочками с ликером...)? Были-были бутылочки с ликером и хрустящий, правильно коншированный шоколад, были и в первые годы после войны. На столах работников Системы, воров и торговых бонз.
А хорошая одежда, не обветшавшая за годы войны, а чистые простыни, а дорогие модные шерстяные самовязки и драп - что это? Выдать желаемое за действительное? "Кубанские казаки" а ля 2024 год? Мечта о сытой жизни в годы невиданной разрухи и обнищания?
Как и чем постирать пять комплектов белья? Каким мылом?! (щелок варили, он руки разъедал - бабушка без слез про это не рассказывала).
Видимо, желая уравновесить советское материальное богатством духовным, девочку на роль дочку героини взяли один в один как Искру Бабич, с лицом плакатно-фанатичным, горящими глазами и честным советским взглядом.
И уж совсем нелепость, - как второй хвост корове,- вставная история о неродном Марке (нет-нет, в таком фильме все огорчения обернутся в счастье, Марк, конечно же, попереживав несколько экранных минут, признает чужую тетю любимой и единственной мамой на свете, но мои платки как бы уже можно выжимать). А про усыновленную сиротку - это для пущих рыданий... до кучи, - решают создатели этого кинопродукта.
Единственное честная фраза в фильме, когда артистка Урсуляк говорит артистке Симоновой в ответ на ее предупреждения, мол, мне помогать нельзя, я беглая:
- Я похожа на дуру?
И ощущение, что к Александре Урсуляк присоединились и режиссер, и сценарист, мол, мы что - дураки? Мы просто играем в кино.