Я продолжаю публикацию глав из книги моего отца, Алексея Ивановича Бороздина (1937-2021), педагога-новатора, работавшего с детьми-инвалидами по своему авторскому методу абилитации через музыку и искусство. В этой книге он сам рассказал о своей жизни, начиная с военного детства в оккупированном немцами Курске, учебы во Львовской консерватории, переезда в Новосибирск и заканчивая работой в Центре абилитации детей-инвалидов в Новосибирском Академгородке.
Предисловия – здесь и здесь.
Начало – здесь.
Предыдущая часть – здесь.
Продолжение – здесь.
В контексте жизни. Курск. Фаина Моисеевна
Я учусь в музыкальном училище, нас много тут, и девочек, и мальчиков, мы в водовороте начинающейся взрослой жизни, столько непонятного и таинственного впереди. Кто постарше, рассказывают, как здорово про «это» описывается в книге «Декамерон»; в библиотеке эта книга есть, но она все время на руках, и невозможно узнать, у кого!
Тем временем Наталья Тихоновна, наш училищный библиотекарь, ушла на пенсию, а на ее место поступила Фаина Моисеевна Беспредельная.
Фаина Моисеевна, образованная и обеспеченная, вряд ли пошла бы в библиотекари из-за денег. Она пришла сюда ради своей дочери, пианистки Софы, чтобы присматривать за ее обучением.
Она долго наводила порядок в библиотеке и каждому, кто брал ноты или книги, жаловалась на Наталью Тихоновну и хвалила себя. С нами она была приветлива, и мы частенько торчали у нее в библиотеке, и каждый день кто-нибудь из нас смущенно спрашивал «Декамерон», но тут она, как до этого и Наталья Тихоновна, притворялась непонимающей, говорила, что не все еще разобрала на полках. Тогда мы попросили старшекурсника Гену Плещеева, к которому Фаина относилась очень трепетно, спросить про таинственную книгу, и от него мы узнали, что она у старого-престарого концертмейстера Евсея Евсеевича Фрумкина! Мы все хохочем: ему-то зачем читать такие книги, и почему так долго он ее держит, пора бы и сдать, чтобы и другие насладились!
- У Евсея Евсеевича плохой сон, - сказал нам Гена, - и чтобы заснуть, он читает предисловие к «Декамерону». Он сам сказал мне об этом, а потом добавил, что это самое скучное предисловие, какое ему приходилось читать. На середине первой страницы он надежно засыпает.
Нам стало понятно молчание обеих библиотекарш: они жалели старого концертмейстера…
Мне очень нравилось общаться с Фаиной Моисеевной, и в свободное время я частенько ходил с ней в книжный магазин за новыми поступлениями. Я тащил стопку книг или нот, а Фаина Моисеевна рассказывала интересные истории из своей жизни и про своего мужа тоже. Он у нее был поэт-сатирик, сочинял смешные стишки. Фаина Моисеевна читала их наизусть, смеялась во время прочтения, как бы приглашая хохотнуть и меня, а мне каждый раз хотелось крикнуть ей:
- Как вы не поймете, не могу я смеяться, ведь он еще живой!
Дело в том, что все поэты, фамилии которых я знал, давно были по ту сторону добра и зла, и я наивно удивлялся Фаине Моисеевна: какая она могучая женщина, если круглыми сутками общается с ним? Это, наверное, так же трудно, как жить с каким-нибудь монументом или мавзолеем!
Однажды по дороге из магазина нам встретилась знакомая Фаины Моисеевны. Они долго разговаривали, а на вопрос знакомой, кто это с ней, она, отвернувшись от меня, тихо сказала короткое и незнакомое мне слово – «гой».
Но помнится она мне в одной неповторимой ипостаси. Задолго до академического концерта, на котором должна была играть ее Софочка, Фаина Моисеевна показывала всем нам свое волнение за дочь, и чем больше она это показывала, тем больше на самом деле начинала волноваться и бледнеть. А в день концерта на нее страшно было смотреть, такой несчастной выглядела она!
Во время игры Софы Фаина Моисеевна стояла под дверью как бы ни жива, ни мертва. Когда комиссия садилась обсуждать игру студентов и ставить оценки, Фаина Моисеевна уже была тут как тут. В какой-то одной ей известный момент она закладывала между пальцами рук несколько пузыречков с лекарствами, открывала дверь аудитории, влетала в нее и падала на пол лицом вниз. Из раскинутых рук пузырьки раскатывались по полу, комиссия вскакивала, Фаину Моисеевну поднимали, она, бледная, почти мертвая, хрипела что-то невнятное, а ей говорили, что Софа сыграла хорошо, отметка будет отличная!
Был у Фаины Моисеевны еще один талант. Нас, студентов училища, два раза в год посылали в деревню на сельхозработы: весной мы целый месяц пропалывали кукурузные поля, осенью убирали картошку. Я очень любил эти поездки, а вот Фаина Моисеевна – нет. Она легко добывала для своей Софочки медицинские справки, по которым ее цветущая дочь считалась смертельно больной и ни на какие работы не ездила.
В тот год (Софа училась на третьем курсе) председателем госкомиссии к нам в училище приехал молодой доцент московской консерватории. Фаина Моисеевна попросила его прослушать Софочку, и он прослушал и сказал лестные слова, а мамочка договорилась с ним о частных уроках для своей дочери.
Молодой доцент раз в месяц приезжал к нам в город, занимался с Софой и подготовил ее. Она поступила в московскую консерваторию и была зачислена в класс этого доцента. Фаина Моисеевна была там, в Москве, под дверью зала, бледная, как смерть.
Дождавшись, когда вывесили списки студентов, зачисленных на первый курс, Фаина Моисеевна подошла к кабинету ректора консерватории, заложила пузыречки с лекарствами между пальчиками, прорвалась через секретаря в кабинет и упала там с распростертыми руками на пол. Пузыречки раскатились в разные стороны; все, кто был в кабинете, кинулись к ней. Фаину Моисеевну повернули на спину, приподняли голову и стали махать кто чем, чтобы ей легче было дышать. И тут из чуть приоткрытого рта Фаины Моисеевны послышалось предсмертное хрипение: «К Флиеру!» Софу перевели к Флиеру.
Фаина Моисеевна приехала домой спокойная и умиротворенная. А зимой из Москвы на каникулы приехала Софа. Она поразила нас прической и одеждой, вернее, смелостью и прически и одежды, но больше всего тонкими длинными сигаретами, которые курила с невыносимо показным изяществом!