Как-то давнищенски давно выходил на территории Российской Федерации один забавный детский журнал "Трамвай". Выходил недолго, так как одним из учредителей, насколько я помню, была некая структура одного неприятного субъекта. В настоящее время и сам субъект, и структура эта на территории Российской Федерации успешно запрещены, а журнал жалко. Прикольный был.
А вот и нифига! Тот фонд, про который я с самого начала думал, к журналу отношения не имеет! А который имеет - нормальный. И с тем неприятным субъектом не связан. Приношу извинические извинения! Любовь П., спасибо!
Так вот, в одном из номеров был опубликован рассказ Марины Москвиной "РЕПЕТИТОР". Рассказ этот вошёл в её книгу "Моя собака любит джаз", смешная штука. Здесь я приведу рассказ полностью (надеюсь, за нарушение авторских прав не посодют и в поликлинику не сдадут для опытов).
https://epampa.yuniko.ru/moskvina/repetitor.html
Это на него ссылка. Чтобы не только меня, значит, обвиняли. А вот он сам.
________________________________________________________________
- Вы не представляете, - сказала Маргарита Лукьяновна моему папе, - какие у вашего сына низкие способности. Он до сих пор не запомнил таблицу умножения, а "ча-ща" пишет с буквой "я"...
- Низкие способности, - сказал папа, - это не Андрюхина вина, а Андрюхина беда.
- Главное - старание, а не способности, - смягчилась Маргарита Лукьяновна. - И добросовестное отношение. Чтобы он света божьего не видел, понимаете? А то я его оставлю на второй год.
Всю дорогу домой папу одолевали чёрные мысли. А тут ещё во дворе стали чистить канализационные люки. Из аварийной машины вышел шофёр и, как бы обращаясь к детям планеты, сказал:
- Если хотите здесь работать, плохо учитесь. ВСЕ двоечниками были! - и показал на бригаду в люке.
- Любой ценой, - сурово сказал папа, - ты должен из двоечника выйти в удовлетвористы. Тут надо так, - сказал он, - ставить себе задачу, чтобы пупок трещал. А то время - фьють! Смотришь - сил нет, а там и умирать пора.
И он стал разучивать со мной таблицу умножения.
- Шестью шесть! Девятью четыре! Пятью пять!.. Ух! - погрозил он нашей безмятежно спящей таксе Киту. - Лентяй! Бородавки только растит, ничего не делает. Трижды три! Дважды два!.. Люся! - закричал он маме. - Люся!!! Я не могу решать эти примеры. Я не могу их ни решить, ни запомнить! Чудовищное что-то! Кому это надо?! Только звездочётам!
- Может быть, возьмём репетитора? - спрашивает мама.
Тут я закричал:
- Ни за что!
- Держись, Андрюха, - сказал папа. - Надо быть философом и бодро воспринимать всякое событие. Я предлагаю взять репетитором мясника или кассиршу нашего продовольственного магазина.
- Но это только по математике, Михаил, - возразила мама, - а по русскому? Как мы одолеем "ча-ща"?
- Ты права, - согласился папа. - Тут нужен широко образованный человек.
Решили посоветоваться с Маргаритой Лукьяновной.
- Есть у меня на примете, - сказала Маргарита Лукьяновна, - один, Владимир Иосифович. ГРАМОТНЫЙ педагог, у него все двоечники по струнке ходят...
Разные люди пахнут по-разному. Кто-то морковкой пахнет, другой помидорчиком, третий черепашкой. Владимир Иосифович не пах ничем.
Вечно он ходил озабоченный, и у него никогда не бывало блаженного выражения лица. К тому же он сильно пёкся о своём здоровье. Каждое утро пять минут он лежал в ледяной ванне, и когда меня привели к нему под конвоем, Владимир Иосифович протянул мне свою ледяную руку помощи.
- Сколько ног у трёх кошек? - спросил он меня с порога.
- Десять! - сказал я, помня завет Маргариты Лукьяновны: "Ответ пауза не украшает".
- Маловато, - уныло произнёс Владимир Иосифович.
- Одиннадцать, - предположил я.
Вид у Владимира Иосифовича стал такой озабоченный, что если б его сейчас кто-нибудь проглотил, он бы этого даже не заметил.
- Прошу вас пить чай, - сказал он.
На кухне в целлофановом пакете он хранил приправу - там перец, аджика, разные сухие травки - такая жёлто-оранжевая смесь. Он щедро посыпал ею бутерброды - мне и маме.
- Мальчик запущенный, но не пропащий, - сказал Владимир Иосифович. - Надо им заняться ВСЕРЬЁЗ, пока он мягкий как воск. Потом затвердеет и будет поздно.
Мама с благодарностью пожала ему руку - так, что он присел. Приятно всё-таки, что твой единственный сын в свои неполные десять лет не затвердел.
- Кем хочешь быть? - спросил Владимир Иосифович, сохраняя паучью серьёзность.
Я не ответил. Не стал ему говорить, что я бы не хотел быть ни камнем, ни дубом, ни небом, ни снегом, ни воробьём, ни козлом, ни Маргаритой Лукьяновной, ни Владимиром Иосифовичем. Только собой! Хотя я не понимаю, ПОЧЕМУ я такой, какой я?
- Андрей, - говорил мне Владимир Иосифович, - я человек прямолинейный, как пишется "ча-ща"? И сколько будет шесть умножить на восемь? Ты должен ПОЛЮБИТЬ эти cлова: "гнать", "терпеть", "ненавидеть", "зависеть". Только тогда ты научишься ВЕРНО ИЗМЕНЯТЬ их по лицам и числам!..
А я отвечал:
- Давайте посвистим. Вы можете свистеть космическим свистом? Как будто не вы, а кто-то свистит вам из космоса?
- Андрей, Андрей, - звал меня Владимир Иосифович, - у тебя с каллиграфией не всё в порядке. Все буквы вкривь и вкось...
А я отвечал:
- Старина Билл, когда ты ешь печенье, у тебя совсем исчезает шея, особенно сзади.
- Я буду фиксировать все твои минусы поведения, - говорил Владимир Иосифович. - А станешь делать успехи, я награжу тебя памятным подарком.
А я отвечал:
- У меня песни хорошо идут. Какая-то мелодия нагрянет, и слова сыпятся, как горох. Слушайте мою песню, Владимир Иосифович, "Шмакозявки"...
Шмакозявки удалые,
Шмакозявки полевые,
Шмакозявки, ройте норки,
Шмакозявки, жуйте корки!..
Хотите ещё? Мне это не трудно...
- Ой не надо! - говорил Владимир Иосифович.
- А можно я уйду сегодня пораньше?
- У тебя что, очень важное дело?
- Да.
- Какое?
- Пока ещё не знаю.
- У меня такое чувство, - говорил Владимир Иосифович, - как будто я тащу из болота бегемота. Это уму непостижимо, - говорил он, - что существуют люди, которым неинтересно правописание безударных гласных!..
- А у меня зуб начал сильно расти! То там был признак застоя. А теперь он стал сильно расти! И я прямо чувствую, как у меня волосы на голове растут! Почему человек всё время должен быть в брюках или стоять на двух ногах?!!
- Ты весь ушёл в себя, - тряс меня за плечо Владимир Иосифович. - Сам процесс вычисления стал для тебя тайной. Проверь, как ты написал слово "тётя"!
- "Цёца"...
- Ты очень невнимательный! - говорил Владимир Иосифович.
А сам даже не заметил, что у него прямо перед окном вбили в землю щит "Уязвимые места танка". Там был изображён танк в разрезе в натуральную величину и стрелочками указаны его слабые места.
Мы сидели у раскрытого окна, и я спросил:
- Отгадайте, что у вас нового?
- Где?
- Во дворе.
- Ничего, - ответил Владимир Иосифович.
И мы, как обычно, отправились на кухню поесть бутербродов с приправой.
Это были редкие минуты, когда мы полностью понимали друг друга. Только за едой я не засыпал, когда его видел. А он не предлагал мне пересмотреть всю мою жизнь, для того чтобы выучить таблицу умножения.
Мы молча жевали приправу, принюхиваясь к южным травкам, тоскуя о море, и оба ощущали, как хорошо иной раз полодырничать.
Вдруг я заметил, что наша приправа уже не оранжевая, а серая, и поделился с Владимиром Иосифовичем своим наблюдением.
- Видно, она отсырела, - сказал он и высыпал её на стол - посушить.
А она как пошла расползаться!
Он её - в кучку, в кучку! А она - вж-ж-ж - во все стороны!..
Я кричу:
- Владимир Иосифович, у вас есть микроскоп?
Он говорит:
- Нету.
- Как это в доме, - кричу я ему, - не иметь микроскопа?
- Зачем он мне? - спрашивает.
Вместо ответа я вынул из кармана лупу - у меня ключи от квартиры и от почтового ящика прикреплены к лупе - и взглянул на приправу.
Это была кишащая масса каких-то невиданных прозрачных существ. Причём у каждого - пара клешней, шесть пар ног - волосатых! - и усы!!!
- Мамочки родные… - сказал Владимир Иосифович. - Мамочки мои родные!..
С ним просто ужас что творилось. Жизнь микромира поразила его в самое сердце. Он стоял, вытаращив глаза с белыми ресницами, растерянный, как танк в разрезе.
- Андрей! - сказал он, когда я пришёл к нему в следующий раз. Он лежал на полу, такой задумчивый, в одних трусах. - Что ты мне посоветуешь вначале купить - микроскоп или телескоп?..
Он разучил мою последнюю песню "Стучат пружины за окном, чаёк попахивает салом" и распевал её с утра пораньше, устроившись на подоконнике и свесив ноги во двор.
Когда я уходил, он говорил мне:
- В другой раз не опаздывай, Андрюха! Если я уж жду тебя, так уж жду!!!
А как-то однажды он вдруг помрачнел и спросил:
- Андрей, мы не умрём?
- Нет, - ответил я, - никогда.
Больше я его не видел. Он оставил наши места. Случилось это так.
Рано утром я забежал к нему перед школой, звонил-звонил - не открывает. А соседка выглянула и говорит:
- Нет его, не звони. УШЁЛ НАШ ИОСИЧ.
- Как ушел? - спрашиваю.
- Босиком. И с котомкой.
- Куда?
- По Руси.
Дул настоящий такой весенний ветер. Я бегом в школу. А там к доске прикноплен плакат: "Граждане! В вашем классе учится удивительный мальчик. Он "ча-ща" пишет с буквой "я". Другого такого замечательного в целом мире не найти! Давайте все брать с него пример!" И подпись: "В. И. Лепин".
В тот день я выучил всю таблицу умножения. До позднего вечера я как зверь умножал и делил многозначные числа. Я целую тетрадь исписал словами "час", "чаща", "площадь", "ЩАСТЪЕ"!..
Я получил все-все тройки и с блеском перешёл в четвёртый класс.
- Только не надо меня поздравлять, - говорил я своим. - Не надо, не надо, подумаешь, какое дело...
Но они поздравляли, обнимались, плакали и смеялись, пели и дарили подарки. Жалко, Владимир Иосифович не видел меня в этот торжественный момент.
А что я мог дать ему, кроме того, чтобы позвать в дали?
_________________________________________________________
Вот такая сказочка. Причём, по-моему, почти всё в ней - чистая правда))
А вот ещё одна. Но на этот раз - уже из творчества более маститых. Александр Куприн, "О том, как профессор Леопарди ставил мне голос". Это я уже где-то в другом источнике видел. И да, ссылку тоже пожалуйте:
А вот и сам рассказ.
_____________________________________________________________
Да-с, господа, поставить правильно голос — это не фунт изюму, и не баран начихал, и не кот наплакал, и не таракан… я уж не помню, что такое там наделал таракан. А я испытал, знаете, это удовольствие собственным животом, спиной и горлом.
Меня в это пагубное дело втравили, понимаете, мои знакомые, у которых я на маленьких семейных вечерах, так себе, кое-что пел: «Проведемте, друзья», «Нелюдимо», «Не искушай» — и другие домашние штуки. Вот они мне и стали твердить в одну дудку: «У тебя голос, голос, голос. Смотри, теперь повсюду открываются голоса. Был себе обыкновенный адвокат, или письмоводитель, или булочник, или портной, или учитель чистописания, а глядь— открылся голос,— и он теперь тысячи загребает, и всемирная слава. Главное — надо вовремя голос поставить. Иди к профессору Леопарди. Он чудесно ставит голос. Первый мастер». И вот я, знаете, пошел. Явился. Встречает меня сам профессор. Этакий, знаете, понимаете, мужественный итальянский старик, вершков девяти ростом, на голове грива, золотые очки, эспаньолка. Поговорили с ним о том, что искусство петь — великое искусство, что поставить голос — это не таракан и так далее и что в этом деле самое главное — терпение и прилежание. Затем маэстро спрашивает меня:
— Итак, начнем?
— Начнем, профессор.
— Ви котов?
— Д-д-да!..— отвечаю этак неуверенно.
— Завcем котов?
— Н-н-д-да…
— Испытаем сначала диафрагма. Держись! Понимаете: не успел я моргнуть глазом, как он наносит мне зверский удар кулаком под ложечку. Что-то в животе у меня делает—уп!.. Разеваю рот—не могу вздохнуть. Сгибаюсь, знаете, пополам, сажусь на корточки. Вся комната плывет мимо меня в какой-то зеленой мути, а по ней вертятся огненные колеса.
Профессор приподымает меня, ласково треплет по плечу, дает стакан воды.
— Нишшево, mon ami [мой друг — фр.], нишшево, нишшево. О, совсем здоровый диафрагм. Другой ученик лежит на пол, как один кадавр [труп (от лат. cadaver)]. Теперь открой немножко рот. Так. Еще немножко. О-о! Этих четыре зуб долой, прочь, совсем прочь. Гланды вырезать. Язык подрезать. Маленький язык немножко — чик.
Потом он, знаете, потащил меня к пианино.
— Теперь попробуем голос. Пой вот это: а-а-а-а, а-а-а-а. Ну, я, конечно: а-а-а-а, а-а-а-а.
— Не так, не так. Твой поет, как коров. Пой еще один раз.
Я, понимаете, на него вовсе не обижался, что он мне тыкал. Я, знаете, заранее слыхал, что он всем любимым ученикам говорит на «ты». А если на «вы», то, значит, никакой нет надежды.
— Пой еще один раз. Пою.
— О, черт побери, у тебя ни кож, ни рож, ни voix [голоса — фр.]. Упирай звук на диафрагм. Пой так, как будто у тебя живот болит.
Пою.
— Не так, не так! Служитель, принесите один полотенц.
Приходит служитель. Понимаете, этакая суровая, небритая фигура, вроде сторожа из анатомического театра, на лице мрак и отчаянная решимость. Меня обвивают вокруг талии полотенцем, профессор берется за один конец, служитель за другой, оба упираются ногами мне в бедра и тянут каждый в свою сторону.
— Пой,— кричит профессор.— Глубже звук, ниже, ниже. На диафрагм.
Кровь бросается мне в голову. Я чувствую, как краснею, потом синею, глаза у меня выкатываются наружу, и наконец я хриплю, как удавленник.
— О-о! Я так и знал. Тенор ди-грациа. Теперь попробуем свободный звук. Высунь ваш язык.
Я, знаете, повинуюсь. Профессор тем же самым полотенцем обвертывает крепко мой язык и вытягивает его наружу, до соприкосновения с верхней пуговицей жилета.
— Пой! Э-э-э-э, э-э-э-э…
Пою. Понимаете, кашляю, давлюсь, но пою, пою.
— Теперь развяжем немножко челюсти. Открой рот. Открываю. Он захватывает рукой, как тисками, мою нижнюю челюсть и начинает махать ею вверх и вниз, точно действуя насосом.
— Пой! Бэ-бэ-бэ-бэ, бэ-бэ-бэ-бэ.
Потом он велит мне лечь на пол и говорит:
— Испытаем дыхание. Держи одну ноту… Вот эту — фа! Держи прямо, как один паровоз: уууу.
— уууу.
Тогда, знаете, он кладет мне на грудь огромную книжищу, на нее другую, третью, четвертую, пятую, шестую.
— Тяни: уууу.
— Уууу.
Тогда он, понимаете, поверх книг заваливает меня чемоданами, ящиками, подушками с дивана и, сверх всего этого, садится сам, своею персоною.
Я не выдерживаю и прошу пощады.
Профессор, по-видимому, доволен мною, потому что, знаете, этак потирает руки.
— Теперь последний экзамен. Вот венский стул. Полезай под стул и садись там.
— Но, профессор, это невозможно…
— Мольшать! Если ты сумеешь петь, сидя под стулом, ты сумеешь петь во всякой другой position [положение — фр.].
Понимаете, никто не верит этому, когда я рассказываю, но, ей-богу, я умудрился залезть под обыкновенный венский стул и сесть там, скорчившись в три погибели, а профессор сел сверху, на сиденье, и крикнул мне:
— Пой!
— Что именно петь, маэстро?
— Что хочешь… Все, что хочешь: арию, дуэт, квартет… Пой до тех пор, пока я не окончу курить мой сигар.
И вот он, знаете, закуривает огромную австрийскую сигару, а я начинаю петь, сидя в таком же положении, как сидит музейный недоношенный младенец в банке со спиртом. Я пою весь первый акт из «Фауста», эпиталаму из «Нерона», пролог из «Паяцев», куплеты Тореадора, «Вечернюю звезду» из «Тангейзера»… Он все курит… Тогда я, знаете, говорю этак робко:
— Не могу больше, маэстро.
Тогда он встает, приподнимает стул и дает мне такой пинок ниже спины, что я, понимаете, чрезвычайно долго скольжу в сидячем положении по паркету, пока не упираюсь головой в трюмо. Наконец в недоумении становлюсь на ноги и лепечу:
— Профессор…
— Да, профессор, черт вас побери, профессор! — кричит он, и на этот раз кричит чисто по-русски, без малейшего акцента.— Но только профессор вовсе не вашего дурацкого пения, а профессор атлетики, бокса, плавания и фехтования, имеющий глубокое несчастье быть однофамильцем вашего итальянского шарлатана. И так как ко мне ежедневно, благодаря этому несчастью, с утра до вечера, ломятся вот такие козлетоны, как вы, то я твердо решился проучить хотя одного из этих идиотов. Вы можете, милостивый государь, жаловаться на меня куда угодно или можете вызвать меня драться на любом оружии, начиная от пулемета и кончая французским боксом, включая сюда палки, рапиры и джиу-джитсу. Но теперь — вон отсюда!
Понимаете, что мне оставалось делать? И я, знаете, пожал презрительно плечами и ушел.
_________________________________________________________
Это ещё онлайна тогда не было. Такого можно было бы написать - ух!
Обнимаю.
Ваш Пал Саныч Рябчиков
P.S. Читал ещё книгу из привозной фантастики, там главный герой был безработный телепат, который всем второстепенным героям писал рефераты и сочинения, но нифига это не репетитор. Я книгу эту и не запомнил, и даже не дочитал, кажется.
