У меня есть особенная дочь. Я называю ее «человек со сверхспособностями». Она принципиально отличается от нейротипичного ребенка тем, что не говорит. У нее очень плохая дифференциация речи, но она многое уже прекрасно понимает. И у нее замечательное поведение.
В первый год реабилитации у Киры было по четырнадцать занятий в неделю: бассейн, сенсорная интеграция — это был какой-то ад. Сказать, что у меня ехала крыша, значит ничего не сказать. Я до сих пор работаю с психотерапевтом, и она мне открыто говорит, что я выгорела настолько за тот год, что и сейчас еще до конца не восстановилась. Мысль о том, чтобы начать заниматься чем-то сейчас, сводит меня с ума.
На второй год реабилитации я поняла, что восстановление скоро понадобится уже мне, и ограничила список процедур для дочери врачом, специальным питанием (кето-диетой) и АВА-терапией.
Со стороны может показаться, что мы не делаем ничего. Но на самом деле мы живем спокойной жизнью, и это дает колоссальный ресурс. Я успокоилась, замедлилась, стала проводить с ней гораздо больше времени. У нас сильно улучшился контакт. И я очень довольна собственной терапией, потому что лучшее, что я могу сделать для дочери, это «починить» себя.
Сейчас я уделяю больше времени себе, и моя дочь — главный благополучатель от этого. Кира стала нормально спать, она взаимодействует с другими людьми, я вижу, как она растет. Хотя с точки зрения педагогики мы, не делаем ничего.
Я понимаю, как мое состояние влияет на нее, и это история про принятие, но не история про сложить руки.
Для меня было важно принять то, что я смогу сделать для дочери столько, сколько смогу. Потому что важен и мой ресурс тоже. Да, может быть, если бы я убивалась, дочь заговорила бы. Но я очень хорошо помню свое состояние, когда гналась за этими результатами. А потом я перестала за ними гнаться, и они стали просто происходить. Слава богу, что я остановилась.