Продолжение воспоминаний Константина Ивановича Русанова
Числа около 30 сентября (1854), когда пришла еще одна или две дивизии, нас вывели вперед укреплений и, для устрашения неприятеля массой войск, велели выстроиться в ротные колонны. "На, мол, посмотри, сколько у нас колонн", а издали-то не вдруг узнаешь, какие это колонны. Мы уже рассуждали так:
- Что это, братцы, неужели мы пойдем в сражение? - спрашивал кто-то.
- А черт их знает, что они делают, - ответил чей-то голос.
- Смотри, смотри, Костя, - видишь на правом фланге выносится артиллерия. Что это значит? А мы стоим в двухстах саженях от укреплений, - говорил Переверзенко.
Но в это время раздался ружейный выстрел и поразил наповал одного унтер-офицера нашей роты. Пуля угодила в нижнюю часть головы сзади и вышла навылет. Это произошло от того, что сзади стоявший солдат, надев пистон и спуская курок, не удержал его, и выстрел грянул.
- Ах, Боже мой, - сказал Переверзенко, - царство тебе небесное.
- Да, сказал я, - так видно суждено, на то воля Божья. Не забудь, Переверзенко, верь в предопределение и твердо помни верное изречение, что "кому быть повешену, тот не утонет", и если нам суждено прожить завтра, то сегодня нас с тобой ни пуля, ни ядра, ни осколки бомб ничего не возьмут, а если суждено умереть сегодня, то тебя никакие прикрытия не спасут. Хоть ты под своды подвального этажа забейся, и туда как раз семипудовка залетит.
Но наш разговор был прерван отдаленным пушечным выстрелом, за которым последовал и другой. Мы обернулись в сторону выстрела: оказалось, что его произвела возвращавшаяся батарея. - Ружья вольно! - раздалась команда ротного командира. Справа по отделениям, вольным шагом марш!
- Ну вот, видишь ты, - говорил я Переверзенке, - мы с тобой, слава Богу, и целы, а ведь признайся, что для наших ружей лучше такого сражения и выдумать нельзя. А еще говорят, что главнокомандующий моряк и что он бельмеса не понимает, как командовать сухопутной армией. А вот и доказательство налицо. Устрашил неприятеля двумя пушечными выстрелами. Ась! Как ты об этом кумекаешь?
Утром 4 октября, при ясном солнечном небе, я отправился в трактир, недалеко от Корабельной площади, носивший название "Ростов на Дону", который содержал грек Макроплей. Напившись чаю, я возвращался в нашу импровизированную палатку и на Корабельной площади, взглянув в сторону Малахова кургана, сначала увидел дым, и вслед за тем грохнул залп нескольких орудий.
Задымились и другие бастионы, также как и редуты и батареи, и загрохотали их орудия по всей оборонительной линии. Меня так и подбросило. "Надо сходить посмотреть", - подумал я, и чуть не бегом пустился на курган. Штурма быть не могло, так как я видел многих солдат, шедших по площади, да и тревоги не было, а между тем очень мне хотелось видеть стрельбу из крепостных орудий, неуклюжесть которых, меня немало удивляла.
Громадное по своему размеру и весу орудие лежало на деревянном с уступами лафете, держась на четырех маленьких колесиках, от семи до восьми вершков в диаметре.
Придя на курган, я остановился сзади орудий и с большим вниманием стал наблюдать за действиями морских артиллеристов, как они банили (прочищали) канал орудия своими долговязыми банниками, время от времени полоща их в воде, как, заряжая, иногда приговаривали: "Нут-ка, сударушка, разуважь", как накатывали орудие к амбразуре и как потом, когда подходил канонир (командор) и командовал: "Вправо, влево, выше, ниже", и наконец, когда орудие было направлено, куда следовало и кончена вся процедура его заряжения и наводки, стоило только дернуть шнур, и раздавался оглушительный грохот бомбического орудия.
Я так заинтересовался этой стрельбой, что мне ужасно захотелось сначала посмотреть наводку орудия, а потом, если можно, самому навести. Довольно насмотревшись и не видя никого из офицеров, так как стреляли только с нашей стороны, я отправился к брустверу и стал на банкет, с которого через бруствер наблюдал, во что стреляют.
Оказалось, что мы еще не знали, что против наших укреплений в три дня воздвиглись разные батареи и редуты, которые и разбивались с наших батарей и бастионов.
Простояв на банкете с полчаса, я обратился к одному канониру с просьбой позволить мне посмотреть, куда наводится орудие номер 4-й. Очень симпатичный канонир, улыбнувшись, сказал: - Хорошо, с удовольствием; вот сейчас наведу, вы и посмотрите, благо Истомин у Нахимова.
И, наведя орудие, он позвал меня. - Вот смотрите через этот прицел, - сказал он. Я посмотрел и поблагодарил его. Зная, что сейчас грянет выстрел, я быстро вскочил на банкет и приготовился наблюдать за полетом 96-фунтовой гранаты. Грохнул выстрел, и к моему удивлению, я увидел взрыв именно той амбразуры, куда она предназначалась, о чем я сейчас же с восторгом сообщил канониру.
Пробыв еще полчаса и разговорившись с канониром о том, где наш полк, когда пришли и где стоим, я, не теряя времени, попросил позволения самому навести орудие на туже амбразуру. - Если скверно наведу, вы поправите, - убеждал я его, - а мне очень хочется попробовать, сумею ли я это сделать.
- Хорошо, - сказал он, и как только орудие подкатили к амбразуре, я стал наводить его также, как это делал канонир и когда, по моему мнению, было верно, - посмотрите, - сказал я ему, - верно ли?
Матросы смеялись. - Прекрасно, - сказал канонир, - пойдемте смотреть, как ахнет. Валяй, ребята, - обратился он к матросам, и мы пошли наблюдать. Грянул выстрел, и через несколько секунд граната лопнула перед амбразурой.
- Вполне можете заменить любого канонира, - сказал он, прощаясь со мной, - навещайте, - крикнул он мне вдогонку. - Ладно, - ответил я, - постараюсь.
Оказалось, что я на кургане, по меньшей мере, пробыл 2,5 часа, которые для меня прошли как час. - А мы уж пообедали, - сказал мне товарищ, когда я возвратился домой. - И куда тебя носила нелегкая?
- Был на Малаховом, - отвечал я, и рассказал, как учился наводить орудие.
- Наш пострел везде поспел, - сказал Переверзенко, - я тоже ходил на 2-й бастион, а мне такая дичь и в голову не пришла, чтобы браться за наводку орудия. Или ты думаешь в канониры попасть?
- Во-первых, в твою хохлатскую голову никакая мысль не может поместиться, так как она в плотную набита галушками; а во-вторых, что бы ты ни знал, все лучше, чем не знать того, что можно знать, - отвечал я ему. На что хохол, конечно, нисколько не обиделся, так как среди юнкеров нашего времени насмешки и более грубые сходили с рук, а между товарищами это принималось в шутку.
Часов в пять мне захотелось есть, и я отправился в трактир, где после обеда сыграл на биллиарде с одним моим товарищем Вербером, которого я нашел там. Он был много старше меня и всегда ужасно сердился, почти постоянно проигрывая мне, но уверял всех, что он гораздо лучше меня играет.
- Да, да, - подтрунивали над ним товарищи, - мы сами видим, что ты лучше играешь, а постоянно проигрываешь, потому что тебе не везет. Игра на биллиарде, тоже ведь, требует счастья, как игра в карты.
- Да, - согласился Вербер, - Костьке иногда дьявольски везет, в особенности в карты.
Просидели в трактире часов до 8 и отправились восвояси, уговорившись на другой день сойтись часа в 2, чтобы снова покатать шарами. Но, увы, на другой день не пришлось шаров покатать, музыка вышла иная, а пришлось смотреть, как катались, прыгали и рвались чугунные шары по Корабельной площади.
5 октября, в ясный солнечный день, почти безоблачный, едва лишь лучи восходящего солнца осветили наши бастионы, не успев еще осветить верхушки мачт в бухте стоявших кораблей и пароходов, как со всех бастионов, редутов и батарей загрохотали орудия и затрещал тревогу барабан.
Мы вскочили, не говоря друг другу ни слова, живо стали одеваться и не успели еще совсем одеться, как в верх нашей палатки влетело ядро, срезав только дерево, стоявшее на пути его следования. Одевшись и выскочив из палатки, мы увидели всех людей, бежавших на площадь и ротных командиров и фельдфебелей кричавших: - Беги на площадь, стройся в колонну к атаке.
Живо мы последовали по указанию, и через 2 минуты колонна стояла в полном порядке. Между тем неприятельские ядра и гранаты, делавшие рикошет на кургане, пролетали над нашими головами, а пролетевшие над курганом падали около нас и рикошетировали по направлению к бухте.
Но вот раздается команда: "Батальоны, ружья вольно, дирекция на средину, вольным шагом марш!". И, когда, передний фронт, выровнялся почти в линию зданий Брестского полка, не доходя 3-4 шагов: "налево!" - раздалась снова команда, и таким образом наш батальон подвели к зданию, занятому нашей полковой канцелярий, против самых её окон.
- Стой во фронт, ружья к ноге, убавить интервалы между взводами, шага на два на три, и ружья в козлы! - обратился батальонный командир к ротным командирам. - Да скажите людям, чтобы находились ближе к стенам.
Убавив интервалы и поставив ружья в козлы, люди разошлись и разместились преимущественно около стены, а тем, кому не хватало места, приходилось помещаться во 2-ю и даже в 3-ю линию, упираясь головой в ноги товарищей.
- Ну, что же, Костька, декламируй: "Сквозь дым летучий летели ядра к нам, как тучи", - говорил Переверзенко, садясь рядом со мной на землю возле самой стены, посматривая вверх на дымовые облачка, являвшиеся от лопнувших бомб, посылавших в разные стороны смерть своими журчащими осколками всевозможных размеров со всевозможными напевами.
- Ну, я теперь не расположен к декламации, - отвечал я, и весь превратился в зрение, - смотри, смотри, - указывал я ему на площадь, - как прыгают и катятся ядра. Эти, что катятся, должно быть больно уже поутомились.
- Да, - говорил Переверзенко, - катится, кажется, тихо, перегнать даже можно, а подставь ногу, так и отрежет.
- Обязательно, - отвечал я.
В это время, делая предсмертные короткие рикошеты, ровно покатился круглый шар, за которым с озлобленным лаем гналась одна из бегавших на площади собак. - Смотри, - обратился ко мне Переверзенко, - даром что собака, а тоже злится на непрошенных гостей. Собака все бежала рядом с шаром и все лаяла. Но вот раздался взрыв, и от собаки, хотя и крупной, осталось только одно воспоминание. Этот шар был большая граната.
- Здорово, - сказал я, - где же собака-то?
- А кто е знае, сказал Переверзенко хохлатским наречием. - Каже, о це тут була.
- Пойдем в канцелярию, - сказал я: мне надоело тут сидеть да слушать подлое журчание осколков; там можно будет растянуться на каком-нибудь тюфяке.
- Нет, отвечал Переверзенко, - я не пойду: наткнешься еще на полкового адъютанта; ну его к черту, не пойду.
- Как хочешь, - сказал я, - а я отправлюсь. Придя в полковую канцелярию, я сейчас же забрался на самый верх сложенных там госпитальных тюфяков и, разровняв их поудобнее, улегся на одном из них во весь рост.
Лежа на своей импровизированной постели, и когда нервы поуспокоились, во мне воскресли воспоминания самого отдалённого детства и юношества. Вспомнилось, как носил меня на плече дедушка, которого я звал "Куку", и как он, нося меня, припевал "Костька, ты Костька, Костька разбойник".
Потом, как однажды, когда было мне года три или четыре, мы ходили поутру в осенний теплый день осматривать сгоревшие ночью крестьянские избы на казенной стороне; село было частью казенное, частью наше, и как ходили в гости к сельскому священнику.
Дальше вспомнилось мне, как мы жили в городе, и как отец учил меня гасить свечку пистоном из дульного пистолета, когда мне было только 12 лет. Однажды, когда после трех моих выстрелов свечка не гасла, отец рассердился и взял у меня пистолет со словами: - Эх, срамник! Маша, - обратился он ко второй сестре, научи его, как стрелять.
Но у меня мелькнула мысль, почему я промахнулся, не делая никогда даже двух промахов. Уж не заряжен ли пистолет? - подумал я и, выхватив его из рук сестры, надевшей уже пистон, повернул дуло к свету и стал рассматривать, нет ли в нем пули. Предположение мое оправдалось: в стволе блестела новая пуля.
- Папа, пистолет заряжен, - сказал я с испугом, обращаясь к отцу.
- Врешь, стрелять не умеешь. Гаси, Маша, - сказал он, передавая ей пистолет. Та взяла, прицелилась и спустила курок. Грянул выстрел.
Верхняя часть свечки была срезана, и пуля, ударившись в угол печки под прямым углом, сплющенная в лепешку, пролетела мимо отца и упала на пол. Испуг был ужасный. На выстрел прибежала бледная как полотно мать, сидевшая в гостиной.
- Что такое? Что случилось? - спросила она испуганно, обращаясь к отцу, поднимавшему с пола пулю.
- Ничего, - отвечал отец, нахмурив брови: - забыл, что пистолет был давно заряжен. И, чувствуя себя виноватым, он ушел в кабинет. Мама пожала плечами и стала расспрашивать меня. Я объяснил и внутренне радовался, что этот выстрел доказал, что я был прав.
- Подумайте, мама, - говорил я внушительно, - я стрелял три раза, и ни разу пламя даже не дрогнуло. Разве это возможно? - задавал я ей важный, по моему мнению, вопрос.
- Обоих бы вас с отцом высечь хорошенько, - успокоившись сказала мама, и отправилась к отцу в кабинет.
Очевидно мама уговаривала отца прекратить обучение меня стрельбе, что видно было из того, что в продолжение целого месяца я не практиковался в такой "полезной", по моему мнению, науке. И вот однажды, отправившись в кабинет отца, в его отсутствии, я стащил у него горсти две пороху и старинный кавалерийский кремневый пистолет, решив продолжать обучение без помощи отца.
И как ни трудно было мне держать уродливый тяжелый пистолет, служивший верой и правдой отцу в двенадцатом году, я все-таки стрелял из него в саду холостыми зарядами, конечно, в отсутствии отца.
Но, раз случилось, что он возвратился очень скоро после отъезда и, услыхав выстрелы в саду, зашел полюбопытствовать. - Костька, - крикнул он мне, - что это ты выдумал, разбойник? Иди сюда! Я струсил, подошел к отцу. Он взял у меня пистолет. - Из этой дряни стрелять нельзя. Погоди, я выучу тебя стрелять из того пистолета. Пойдем!
Я отправился с ним, очень довольный, что отец не только не рассердился на меня, но сам хочет опять быть моим учителем. Придя в кабинет и переодевшись, он достал дульный пистолет и стал показывать мне подробно, как заряжать. Зарядив его, он взял лист бумаги и посредине, вершка в полтора (6,66 см), намазал чернилами кружок. Затем он повел меня к каретному сараю и там к стене прибил мишень.
- Ну, теперь смотри, как я буду стрелять, - и, отмерив 30 шагов, стал целить. Раздался выстрел, пуля попала вершка на три выше сердца.
- Теперь заряжай сам. Я зарядил, совершенно также, как он. - Стреляй! Я навел и выстрелил. Пистолет выпал из моей руки, и я схватился за голову.
- Что с тобой, покажи, - испуганно спрашивал меня отец, отнимая мою руку, которой я закрывал лоб, чувствуя ужасную боль правой брови.
- Эх ты, михрютка, пистолета не удержал, - шутил отец, увидав, что глаз цел и только из брови сочилась кровь от отдачи пистолета, который угодил в бровь курком. Ничего, до свадьбы заживет, ступай, спроси кусок льду и подержи у брови: сейчас пройдет.
Прибежав на кухню, я исполнил приказание и через четверть часа явился к отцу в кабинет, говоря, что "я совсем здоров". - Ну ладно, - отвечал отец, - только тебе нельзя так стрелять, вытянувши руку. Я был совершенно доволен этим замечанием. "Стало быть, мы с папой будем постреливать", - думал я, убегая посмотреть, попал ли я в мишень. Оказалось, что попал в верхний левый угол. "Ну, - думал я, - на первый раз и это хорошо".
Мысли мои перелетали с одного предмета на другой с быстротой молнии. Вспомнилось, как мы были у одного помещика на именинах. После обеда устроена была стрельба из пистолета, для чего отец привез свой. Компания состояла из 7 человек; двинулись к какому-то амбару, на двери которого повешена была полуаршинная (35 см) белая крашеная доска с черным кружком посредине, величиною вершка в два.
Отец отмерил 30 шагов, и стрельба началась. Но, увы, после каждого выстрела раздавалось одно и то же: "промах". Наконец папа взял пистолет, зарядил, надел пистон и передал его мне, говоря: - Ну, Костя, валяй вместо меня. Я взял пистолет, повернулся боком и, вытянув руку, стал наводить его. Не прошло четверти минуты, раздался выстрел.
"Промах", - воскликнули все, не видя пятна на белом фоне мишени. - Прямо в сердце угодил, - сказал отец, уверенный в моей стрельбе, идя к мишени со всей компаний. Пуля попала на полвершка левее самого центра. Все ахнули и стали просить отца, чтобы он позволил мне сделать другой выстрел, после которого пятна, на белом фоне тоже не последовало. - Неужели опять в сердце? - проговорили несколько голосов.
Пуля сидела тоже не более полвершка от центра, только несколько выше. - Это удивительно, это непостижимо! Он просто волшебный стрелок! - говорили все, восхищаясь меткими выстрелами и целуя меня.
Вспомнилось также знакомство с разбойниками, пойманными моим отцом в смежной губернии, когда он служил исправником по выбору дворян и как по настоянию губернатора, он вышел в отставку, вследствие нарушения закона, которым якобы "воспрещалось чинам полиции переезжать границу своей губернии, не имея на то предписания".
Вид этих закованных в кандалы разбойников и их разговоры в кухне, куда вышли посмотреть на них моя мать и я, произвел на меня сильное впечатление. Это были два родные брата, великаны, беглые гвардейцы, более десяти лет грабившие и сжигавшие сёла и убивавшие на больших дорогах проезжающих.
Когда мы вошли в кухню, разбойники встали. Мама посмотрела на них с сожалением и спросила: - Ели ли вы сегодня? (это было в 7 часов вечера, а отец привез их часа в три).
- С раннего утра ничего еще во рту не было, - отвечали они.
- Накорми их, - приказала мама кухарке.
- Эх, добрая барыня, прикажи дать винца, хоть по рюмочке.
Мама велела дать по стакану и когда они выпили за ее здоровье, один из них сказал: - Ну, добрая барыня, должно быть ты Богу здорово молишься, если тебе пришлось свидеться с мужем после того, как он приехал к нам в гости.
- Да, - добавил второй, - гордись, барыня, своим мужем: мы таких молодцов и не видывали, ну и силищей же его Бог наградил.
Продолжение следует