Мария Павловна много лет мечтала о ребенке. Ночей не спала, плакала, переживала. Но стать матерью ей удалось только в неполные сорок шесть лет, несмотря на то, что многие из окружения считали, что это слишком поздно ― лучше уж остаться бездетной, чем быть матерью-пенсионеркой. Долго Мария Павловна не могла забеременеть. С мужем они жили не очень дружно и не особенно счастливо: тот пил и часто пускал в ход оскорбления, даже кулаки. Но свое личное несчастье Мария надеялась компенсировать ролью матери, и эта роль представлялась ей величественной, чуть ли не священной. Вот только родить не получилось.
Тогда пришла мысль взять ребенка из детского дома.
Подруги отговаривали:
― Зачем тебе эти проблемы, Маша? Одна маета!
― Намучаешься!
― Ой, не дело ты затеяла, Мария Павловна, не дело! Если уж хочется кому помогать, всегда можно найти того, кто в этом нуждается. Для чего обременять себя?
Но Мария Павловна стояла на своем. Она сразу поняла: не нужно никому ничего доказывать. Она должна просто идти к своей цели, невзирая ни на какие трудности. Время и так не ждет: неожиданно перевалило за сорок, и помчались годы один за другим. Если помедлить еще немного, то действительно поздно будет даже мечтать.
Стала регулярно посещать детский дом. Но не с праздным любопытством, а стараясь быть полезной: разговаривала с воспитателями, помогала ухаживать за детьми. Играла с ребятишками, а сама постоянно высматривала кого-то своего, родного, особенного. И однажды сердце екнуло, отозвалось на светловолосого мальчика лет пяти. Мальчуган внешне напоминал ангелочка. Голубые глаза, яркая улыбка ― красавчик, обаятельный маленький блондин.
«Точно маленький Есенин», ― подумала Мария Павловна.
Все это время она словно ждала какого-то намека от вселенной. Подразумевалось, что после знака свыше будет проще принять решение. Ведь никто из ближайшего окружения не поддержал ее. Мужу она долгое время вообще ничего не сообщала. А когда настала пора объясняться, Мария Павловна просто поставила супруга перед фактом: у нас будет ребенок, но ты волен поступить так, как тебе хочется. Мужу такая затея однозначно не пришлась по душе, поэтому он поспешил покинуть свою благоверную. Напоследок заявил:
― Намучаешься с парнем, только меня в это не вовлекай. Мое дело ― сторона. Ты, я вижу, совсем из ума выжила.
Мария Павловна долго не горевала. Ей казалось, что именно теперь в ее жизни все встало на свои места. Все получилось так, как должно было быть. В конце концов, сколько можно жить во лжи и обмане? Видно, любви между ней и бывшим мужем никогда не было, раз он так легко ее бросил.
Печалиться и времени не было ― надо было воспитывать мальчика. Максим оказался очень смышленым: быстро выучил буквы, научился читать, знал наизусть множество стихотворений. В детский сад Мария ребенка не водила: до школы оставалось два года, ей хотелось, чтобы он получше привык к дому, научился считать его своим. Мария Павловна хотела сформировать у Максимки привязанность к родному очагу, потребность в общении с близким человеком. Поэтому она стремилась проводить с ним любую свободную минуту. На личной жизни к тому времени она поставила жирный крест, полагая, что ей все равно не удастся больше поверить ни одному мужчине. Зато материнство захватило ее с головой: было так приятно погружаться в переживания по поводу ежедневных успехов ребенка, хотелось дать ему самое лучшее.
* * *
Когда пришла пора идти в школу, Мария Павловна решила определить сына в гимназию. Она полагала (хотя реального опыта в этом не было), что в обычной средней школе не дают хороших знаний. Возможно, как она рассуждала позднее, просто хотелось гордиться своим ребенком, и чтобы другие видели в нем нечто прекрасное, необыкновенное. Хотелось хорошей базы для успешного будущего.
Но с гимназией не сложилось. Максим не успевал по программе. А когда понял, что отстает от сверстников, то стал относиться к школе настороженно, чуть ли не со страхом. Сначала не хотел делать уроки, потом укусил на перемене соседку по парте. Та разревелась и немедленно пожаловалась учительнице. Максима наказали, затем сообщили Марии Павловне. Та вступилась за сына:
― Он по неосторожности это сделал. Ему нужно время, чтобы адаптироваться. Я помогу ему привыкнуть. Дайте немного времени, не судите сразу.
Но скоро Максим буквально возненавидел учебу. Произошло это после одного случая, когда учительница унизила его при всех. На уроке ИЗО рисовали букет цветов для мам. Каждый, конечно, посвящал рисунок своей маме. Максим очень старался, пыхтел от напряжения. Но тут подошла учительница и, взглянув на его рисунок, простодушно заметила:
― Какие кривые лепестки у цветка! И почему цветочек только один? Надо составить целый букет, так будет правильнее.
― А я хочу один цветок подарить, ― буркнул Максим. ― Такой, какой любит моя мама. Зато он у меня самый красивый.
― И вовсе он не красивый! Да и нет у тебя матери, чего выдумываешь? Надо называть вещи своими именами, нечего фантазировать! Мария Павловна ― твоя опекунша. Но ты все равно должен для нее постараться. Хотя бы ради уважения.
Все внутри у Максима сжалось в комок. Слезы подступили к горлу и уже были готовы вырваться наружу. Он сдержался, чтобы соседка Лена и остальные не подняли его на смех, но сдержался из последних сил.
Потом ― другая напасть: родители не захотели, чтобы вместе с их детьми учился «непонятный детдомовский мальчик». После всех гонений и упреков пришлось забрать документы и пойти в обычную школу. Но Мария Павловна не унывала. Внушала сыну: надо добросовестно учиться, а кто что говорит ― это дело десятое. К тому же она вот уже два года готовила документы на официальное усыновление. Но суд задерживался. Приходилось ждать.
Обучение продолжилось в обычной школе. И, хотя дело шло не слишком успешно, все же стало значительно легче. Максим перестал переживать, что не соответствует каким-то установленным рамкам.
Когда ему исполнилось пятнадцать лет, возникли новые сложности. Проявился переходный возраст.
* * *
В какой-то момент Марию Павловну вызвали в школу. Нельзя сказать, что она удивилась. Скорее, рассудила так: с кем не бывает? Максим ― нормальный ребенок, он мальчишка, растет, развивается. Так чего паниковать?
В кабинете директора ей пришлось выслушать обвинения и упреки. Дескать, Максим вор, только и высматривает, у кого новая вещь, чтобы стащить. Но Мария не воспринимала слова директора всерьез. Она понимала только то, что ее ребенка почему-то хотят обвинить во всех грехах, ему одному приписать все мыслимые и немыслимые промахи и ошибки. В числе прочего говорилось, что он ленивый, невежливый, ругается матом.
Но Мария Павловна знала: все сказанное никак не относилось к ее сыну. Ее Максим ― золотой мальчик. Он очень умный, начитанный, постоянно чем-то интересуется. Ну, а промахи бывают у всех подростков. Кто из нас растет безупречным ангелочком, кто никогда не ошибается? Так мыслимо ли напускаться на ребенка, который только начинает жить, с подобными жестокими обвинениями!
В этой школе тоже знали, что он приемный. Казалось, именно поэтому окружающие относились к Максиму предвзято. Учителя иногда прямо заявляли, что из парня в будущем не выйдет ничего хорошего. Мол, в лучшем случае станет дворником. В худшем, сядет матери на шею и будет всю жизнь пить кровь, тянуть деньги, а потом угодит в тюрьму.
Домой Мария Павловна вернулась в расстроенных чувствах. В школе ей вымотали все нервы. Но в содеянное сыном она не верила. Нет, на него просто наговаривают, его хотят наказать.
В этот же вечер состоялся разговор с Максимом.
― Я знаю, что не ты украл телефон у одноклассника. Знаешь, я сразу им не поверила. Ни твоему директору, ни учительнице. Мне только важно, чтобы ты мне всегда все говорил. Честно, как оно есть на самом деле. Почему к тебе так относятся ― я могу предположить. Но ты вовсе не такой, каким тебя все считают.
― Нет, мам, это на самом деле я. Я взял у Пашки телефон. Но я больше так никогда не поступлю.
Мария Павловна смотрела на сына во все глаза. На лице ее было написано недоумение… Но не гнев и не негодование. Только изумление.
― Зачем же?..
― Мам, я просто прикололся. У нас с Пашкой есть счеты. Хотел показать ему, что не он там, в классе, самый крутой. Я уже вернул ему его рухлядь. Мы уже с ним рассчитались.
― И причина только в этом?
― Еще мне нравится девочка из параллельного класса. А Пашка вокруг нее вертится. Хотел, чтобы он пострадал немного.
― Понимаю. Но ведь так отношения не построишь. Как это тебе помогло с девушкой? Удалось ли привлечь ее внимание?
― Да никак, мама! Не хочу сейчас о ней. Но спасибо, что выслушала. И за то, что не кричишь, не ругаешься.
― Боже мой, чудо ты мое! Дурачок мой маленький!
С этими словами Мария Павловна с умилением обняла сына. С некоторых пор ее Максим не очень любил материнские ласки. Оно и понятно почему: взрослеет, меняются приоритеты. Но он по-прежнему в ней нуждается, по-прежнему ее любит. И хочет сын только одного: быть понятым, услышанным, знать, что не одинок в своем маленьком личном мире.
Так ведь?
---
Автор: Татьяна П.
---
Пасечник
Октябрь 1918 г.
Старый каменный дом серел среди голого сада. Кое-где трепыхались на студеном ветру ярко-желтые кленовые листья. Мелкий колючий снег впивался в нежную кожу, оставляя мокрые дорожки. Непонятно было: снег это или слезы. Мама куталась в пушистую шаль, накинутую на ночную рубашку. Ноги, красивые изящные ступни, узкие в щиколотке, были босы. А она, шестнадцатилетняя девушка, обнимала мать. Отец, успевший накинуть серую офицерскую шинель при аресте, отдал ее дочери, а сам, в бязевом белье, разутый, стоял на снегу, гордо вскинув голову.
- Именем революции! Пособников проклятого режима, мироедов и царских подпевал наша свободная, красная республика жестоко наказывает! – громко выплевывал злые слова вместе с парком, вившимся из жесткого рта, молодой паренек, совсем еще мальчик, безусый, с нежным пушком на румяной щеке, - И потому вы, проклятые контры, приговариваетесь к беспощадному расстрелу. Отряд! Ц-е-е-ельсь!
Мать дико, надрывно закричала:
- Что вы делаете, ироды! Пощадите ребенка! В чем она виновата? Будьте вы прок-ля-я-я-ты во веки веков! Пусть дети ваши, и дети ваших детей…
Она не успела договорить: грохнул первый выстрел, второй. Мать упала. Отец, бросившийся на винтовки, умер сразу. Осталась она одна, шестнадцатилетняя, в шинели, еще хранившей отцовский запах. Молоденький, очень красивый паренек улыбнулся ей и подмигнул синим глазом:
- По бандитской сволочи, отря-я-я-яд, пли!
***
Женщина проснулась, вся мокрая от пота. На лбу выступила испарина. Этот сон мучил ее уже очень много лет, с самого детства. Что это было? Генетическая память? Предупреждение? Психоз? Она не могла ответить на свои вопросы. Встала с постели, прошла на кухню, чтобы накапать себе валерьянки. Поверхность оконного стекла, черная, словно базальт, отражала бледное женское лицо.
Она обхватила руками растрепанную голову. В висках опять стучали маленькие остренькие молоточки.
Она знала этого паренька из ночного кошмара.
Глава первая
Август 2018 г.
Перрон быстро опустел. Да на нем-то и людей было мало: уж какие тут люди. Пара грибников, да несколько пожилых женщин, возвращавшихся из города домой. Белое северное солнце разошлось не на шутку: раскалило бетонную площадку и жарило макушки людей, как ненормальное. А народ не жаловался: им, беломорцам, за счастье считался редкий ясный денек – тягомотные, долгие дожди надоели до смерти: в огороде и так ничего не растет толком, и сено гниет. Пусть жарит солнышко, на здоровье.
За железнодорожной насыпью царствовал краснотал. Но через пять метров его теснил глухой еловый лес – медвежий буреломный рай. Тайга съедала, отвоевывала занятые человеком позиции. И с ней некому было бороться – обезлюдели нынче места: выродились здесь человеки.
В небольшой деревеньке, расположившейся по другую сторону от железной дороги, доживали свой век самые стойкие, самые упрямые люди, в основном – бабульки, так и не пожелавшие бросить свои крепкие, на века отстроенные дома.
Ряд высоких столетних деревьев скрывал деревню от любопытных глаз, и лишь узенькая плотная тропка говорила: здесь не пустыня! Так и есть: если пройти по ней с километр, не испугавшись густой стены лесополосы, то через некоторое время взору путника откроется широкий луг, нетронутый живучим сосняком, поросший высоченной, по грудь, мокрой травой, отороченный рядком серых домишек, крытых шифером. Рогатая коровенка мыкнет приветливо и опять уткнется доброй мордой к земле: работает на славу, чтобы порадовать ласковую хозяйку вечером ведром жирного как сливки молока.