ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА "ОСЕННИЙ СОНЕТ"
Действие этой части романа происходит в Петербурге в десятых годах. Главная героиня, Оливия Степанова, проведя вполне обычный вечер у себя дома, на следующее утро получает письмо из нотариальной конторы о некоем крупном наследстве, неожиданно свалившемся на нее. Это становится первым шагом в цепочке совершенно необъяснимых событий, коренным образом меняющих ее жизнь.
I
Вы, конечно, спросите, почему я так подробно рассказываю об этом вечере: ну, поболтала с подругой и договорилась о встрече, а потом ехать передумала, книжку почитала, кота, вот, нарисовать пыталась - ну и что же в этом особенного? Да в том-то и дело, что ничего! Это я пытаюсь объяснить вам, да и себе самой, в который уже раз, что ничего из ряда вон выходящего в этот вечер, да и в предыдущие тоже, со мной вовсе не приключилось. Но ведь где-то должен же быть момент, когда я, блуждавшая в полутемном лабиринте, открыла, то ли крепко задумавшись, то ли, наоборот, по рассеяности, возможно, вовсе не предназначавшуюся мне дверь и вышла на дорогу, которая привела меня в сказку. А может быть, совсем наоборот: дверь эта и дорога за ней терпеливо и долго ждали именно меня, да и лабиринт лишь казался мне темным, а на самом-то деле всегда был освещен моей и только моей звездой, которая дала мне странное имя, и французскую школу, и странного мужа, и французского приятеля, и странный отъезд сестры, и французский отпуск полтора года назад, и странную встречу у придорожного французского кафе. Я ищу ответа и не нахожу его.
- Тотальное предрасположение, - важно изрекает Жан Кальвин из своей Женевы.
- Так природа захотела, почему - не наше дело; для чего - не нам судить, - подхватывает Окуджава.
Ну что же, согласна: так природа захотела! A захотела она, чтобы этот вечер стал последним в моей прежней устоявшейся жизни с более-менее понятным прошлым и вполне предсказуемым будущим. Потому что, выйдя назавтра из дому на полчаса позже и успев поэтому уже утром вынуть почту из ящика, я получила вместе с ней письмо, в котором нотариус по фамилии Давыдов просил позвонить в его контору для согласования встречи по обсуждению завещания моей родственницы.
Письмо очень удивило и заинтриговало меня: с нотариусами я в жизни дела не имела, да и фамилия Давыдов ничего мне не говорила. С трудом дождавшись мало-мальски приличного времени, я позвонила папиной двоюродной сестре Нине, знавшей в семье все про всех, рассказала ей о письме и попыталась узнать, не составлял ли в последнее время кто-нибудь из наших родственников, пусть даже и дальних, завещания.
- Господь с тобой, Ива, - строго ответила тетка - у нас все живы-здоровы, уж я бы знала, если что... Да, может быть, письмо просто по ошибке тебе в ящик сунули? И вообще, ты смотри в оба, ведь столько мошенников на этой ниве вокруг развелось!
Вообще-то, и я сама так сначала подумала - тем более текст письма был на редкость безличен и мало информативен: " Уважаемый (-ая) господин (-жа)! Мы просим Вас..." - ну, и так далее. Единственными реальными отсылками в нем являлись фамилия нотариуса, а также телефон и адрес его конторы, которые, судя по всему, находилась где-то на Литейном около Арсенала. Но на конверте стояли мой адрес и фамилия, так что письмо, совершенно очевидно, предназначалось именно мне. Казалось бы, чего проще - позвонить и выяснить, в чем дело. Но, понимаете, я боялась. Нет, как раз не тетушкиных предупреждений, но если, как она утверждала, в нашей семье завещателей в последнее время не было, то письмо могло означать только попытку найти меня со стороны моих первоначальных родственников, от которых я попала в детский дом, и я совершенно не была уверена, что мне хочется снова ворошить свое дальнее прошлое.
Мучилась я мучилась так до обеда, но потом все-таки уговорила себя, что позвонить-то уж в любом случае можно, а там уже решать, стоит ли делать что-нибудь дальше. Выпила я корвалола, набрала номер - и ничего не случилось!
Молодой женский голос ответил мне: "Ждите ответа!", потом, после небольшой паузы, еще раз повторил это, и раздались короткие гудки. Тут уж, конечно, я была совершенно разочарована. Полдня я уговаривала себя сделать этот звонок, рисовала себе его возможные последствия в самом черном свете, пила корвалол - и все это только для того, чтобы услышать "Ждите ответа!" и, в конце концов, так и не получить его! Нет, как хотите, теперь я чувствовала себя обойденной! И минут через десять позвонила еще раз, чтобы опять дважды услышать "Ждите ответа!" и последующие короткие гудки. Но только я могла поклясться, что теперь голос звучал несколько насмешливо: мол, мы ведь тебе уже объяснили, что надо подождать - неужели с первого раза непонятно!
"Вот заразы! - подумала я. - Контора в центре города, дикие деньги, небось, загребают, а нормальный автоответчик установить не могут!" Я, кстати, вообще не люблю подобные дела по телефону решать. Если только возможно, всегда стараюсь приехать в присутствие лично – так можно не только все вопросы обстоятельно выяснить и переспросить 20 раз, но и посмотреть, кто твоим делом заниматься будет и выгорит ли оно вообще. А по телефону - что? То занято, то никто не подходит, то, как сейчас: ни ответа ни привета. В принципе, ехать было недалеко, но глянув в окно на мокрый снег хлопьями какой-то неправдоподобной величины, я решила, что уж сегодня-то точно никуда не поеду, и заодно сообразила, что теперь у меня есть вполне уважительная причина, чтобы не ехать заодно и к Ленке.
Я набрала ее номер и, извинившись, сказала, что, увы, сегодня приехать не смогу, потому что должна уладить важное дело в нотариальной конторе: возникли, мол, вопросы по завещанию дальней родственницы. При этом я, конечно, представила дело так, будто визит к нотариусу был решенным делом давным-давно, а вчера я просто о нем совершенно забыла.
- Ладно, Княжнина, - сухо сказала Ленка, - можешь не оправдываться, я еще вчера почувствовала, что ты не придешь, только еще не знала, почему, и даже курицу не стала мариновать. Считай, что я не сержусь!
Конечно, я сразу же поняла, что на самом деле - наоборот: если Ленка называет меня по фамилии, да еще по мужниной фамилии, то она явно дуется.
- Ну, Леночка, ну, милая, - заныла я, - ни правда же, ну, давай, как-нибудь в другой раз - а я тебе еще семена каких-то суперогурцов подвезу - мне на днях как раз обещали.
Моя подруга обожала копаться в огороде и все знакомые вечно доставали для нее семена или рассаду каких-нибудь редких цветов или овощей, особенно желая ей угодить. Как я и предполагала, упоминание о чудо-семенах умиротворило Ленку.
- Не бери в голову, Маслина, - миролюбиво сказала она, - Это я так - для острастки! А ты стало быть, теперь будешь богатой невестой? Ну, помяни меня, когда приидешь, во царствие твое.
- Какое царствие? - спросила я оторопело.
- Божие. Божие - на земле, - спокойно ответила Ленка и повесила трубку.
Так я и не поняла, что она имела в виду, но звонить снова не решилась. Зато перед самым концом работы я опять попыталась связаться с нотариусом. Почему-то я заранее знала, что и на этот раз ничего не выйдет, и оказалась права, но теперь двойное "Ждите ответа!" прозвучало, вроде бы, с каким-то раздражением - дескать, тебе ведь уже все сказали, так сколько же можно звонить! Больше того, если бы это не выглядело так невероятно, то я могла бы уверенно сказать, что различила между "ждите" и "ответа" что-то похожее на словечко "же". То есть получилось, типа, "да ждите же ответа". Но в конце рабочего дня у нас всегда особенно шумно, постоянно хлопают двери, так что я, в конце концов, решила, что просто ослышалась, выключила компьютер и стала собираться домой, позвонив напоследок в Катин деканат, где меня вполне мирно и доходчиво попросили подождать до среды, когда у них будет приемный день.
Мокрый снег на улице уже перестал, и я постояла пару минут перед входом, с сомнением глядя на свои сапоги и на мерзкие слякотные сугробы на тротуаре и прикидывая, не поехать ли мне прямо сейчас на Литейный к нотариусу, чтобы сразу покончить со все больше и больше томившими меня любопытством и неизвестностью. Я совсем было решила, ехать и направилась в противоположную от метро сторону - к маршрутке, когда рядом затормозила Славкина машина и он предложил подвезти меня до дому, что, конечно, и решило дело.
По дороге он объяснил мне, что, вообще говоря, не собирался ехать сегодня в мою сторону, но буквально за пару минут до того ему позвонила живущая в соседнем со мной доме мать и попросила срочно приехать и разобраться с постоянно гаснущим во всей квартире светом. Он развернулся и тут же увидел меня перед входом.
- Значит, повезло мне, - бездумно сказала я, нежась в теплой машине и брезгливо глядя на темную грязь за окном, и тут же осеклась - какое уж тут везение, если Славкина мама без света сидит.
- Нет, Леля, это мне повезло, - галантно ответил он и тоже смутился, потому что фраза прозвучала как-то двусмысленно.
В общем через полчаса моим собеседником на этот вечер вместо Ленки и неведомого мне Давыдова был трущийся о ноги и выпрашивающий колбаску Филидор. Рисовать мне не хотелось - душа после неудавшихся звонков нотариусу была не на месте, и я решила провести вечер с пользой: докончить начатую еще два месяца назад и с тех пор никак не желающую довязываться кофточку, а чтобы уж не совсем скучно было, включила телевизор.
Я вообще телевизор смотрю редко, времени как-то нет, да и желания особого тоже. Забавно, лет двадцать назад были у нас 3-4 программы и все жаловались, что смотерть нечего; теперь у меня в кабеле 36 каналов, а лучше никак не стало. Однажды у Катьки не пожалела времени и пeрещелкала туда и обратно 500 с чем-то программ в ее тарелке - та же песня: по всей Европе ничего интересного не показывают. Но сегодня я высмотрела, что где-то будет "31 июня" идти. Мне мюзикл Квинихидзе не очень-то нравится, у нас на ленинградском телевидении давным-давно спектакль намного лучше и смешнее был, но на безрыбье и рак рыба, к тому же там тема очень интересная, да и петли считать не так скучно.
Фильм я смотрела, впрочем, в полглаза, да и вязала не очень сконцентрированно, так как вредный Филидор решил, что и то и другое затеяно исключительно для него: он то наскакивал на телевизор, то играл с клубком, как маленький котенок, то пытался охотиться на мою ногу. Под конец он так разыгрался, что вскочил на стол и запустил когти в уже законченную часть кофточки. Это было уж и вовсе чересчур, и я смахнула его со стола. Филидор свалился, но потянул за собой и пульт, который упал на пол кнопками вниз и телевизор переключился на другой канал.
Это была "Культура", и по ней повторяли фильм про историю туринской плащаницы. Ну, тут уж с вязанием и вовсе было покончено. Неделю назад я не смогла толком посмотреть передачу: зашедшая на пару минут соседка задержалась почти на целый час и сквозь ее сетования на паразитку невестку я едва могла слышать что-то из кухни, где мы с ней сидели. Так что тогда я успела лишь на последние 5-6 минут, но сразу же после передачи мне позвонила Ленка и все уши прожужжала о том, какой потрясающий фильм она тут смотрела, да как можно сомневатъся в подлинности такой реликвии, да какие ответные волны у нее по всему телу пошли, да как жаль, что я не смогла посмотерть все от начала до конца. Так что теперь, не поехав к ней, я, несмотря на полученную по телефону индульгенцию, себя почти обязанной чувствовала всю передачу внимательно посмотерть и подругу за рекомендацию поблагодарить.
Впрочем, тема срденевековых реликвий была интересна и мне самой, так что фильм я смотрела на одном дыхании, хотя меня немного удивила его странная патриотическая окраска - мол, разобраться в истинности или подложности плащаницы могут одни лишь доблестные эксперты-криминалисты с Лубянки, у которых, вроде бы, и решение готово и которым вовсе не надо было выезжать на место и проводить сложные и дорогостоящие экспертизы.
Наконец по экрану поплыла панорама Туринского собора, что, как я помнила, было уже финальным аккордом передачи. Я уже протянула, было, руку к телефону, чтобы позвонить Ленке, но тут меня ждал сюрприз. По всей видимости, фильм про плащаницу существовал в двух вариантах: коротком, который показывали неделю назад, и полном, передававшимся сейчас. Во всяком случае вместо заключительных титров на экране возник средних лет дядечка и объявил, что, не будучи специалистом по религиозным реликвиям, он хотел бы тем не менее осветить эти события несколько с другой стороны. Фамилия и специальность его так быстро мелькнули у нижнего обреза экрана, что я их совершенно не восприняла, но, судя по всему, он был экспертом по позднему французскому средневековью, что в какой-то мере было всегда и моей темой, и его я слушала вообще раскрыв рот.
Он рассказал, что, по его мнению, совершенно не случайно, где, когда и кем была впервые обнаружeнa плащаница. Оказывается, найдена она была в замке известного французского рыцаря середины XIV века Жоффруа де Шарни, который был крайне интересной и неоднозначной личностью. От своего предка и тезки, который как великий приор Нормандии в ордене Тамплиеров был казнен в начале того века, он, как видно, унаследовал пламенный патриотизм и неистребимую тягу к авантюрам. В то время когда большинство французских аристократов пыталось в условиях начавшейся войны укрепить свое личное положение за счет только что воцарившейся и еще довольно слабой династии Валуа, Шарни направил свои силы на организацию военного сопротивления англичанам. Так, он задумал отвоевать у них нормандский порт Кале, который был захвачен Англией еще на первом этапе войны и через который во Францию постоянно могли вливаться свежие войска противника. Им была разработана смелая операция по захвату Кале, которую, однако, контрразведка Эдуарда III - ведущий так и сказал: контрразведка, что меня очень развеселило, - сумела предотвратить. Сам Шарни едва унес ноги с поля боя, а во Францию вновь хлынули орды англичан, и военные действия возобновились к явной их выгоде, а их результатом спустя пару лет стало страшное поражение французского войска при Пуатье, когда в плен попал даже сам король Иоанн и его ближайшие родственники, а сам Шарни погиб доблестной смертью, до последнего сжимая в руках порученную ему королем Орифламму.
По словам этого эксперта, после неудачи под Кале Шарни в какой-то мере чувствовал свою ответственность за такой ужасный поворот в ходе войны и, верный врожденному авантюрному духу, постарался исправить положение на свой лад. Король, бог знает почему названный Добрым, а на самом деле жалкий и со всех сторон теснимый воинственными и властолюбивыми ближними и дальними родичами, стремительно терял свой авторитет как символ общенационального единства, и весьма возможно, что Шарни попытался временно найти ему на смену другой, объединяющий и примиряющий всех, происходящий непосредственно от Иисуса и имеющий уже поэтому абсолютно неоспоримый характер: плащаницу, символизирующую страдания Христа в период тяжелейших невзгод Франции.
По мнению этого историка, миссия Шарни, несмотря на ее безусловную авантюрность и фантастичность, вовсе не выглядела такой уж безнадежной, ведь 60 лет спустя сходная идея и была воплощена в простой крестьянской девушке Жанне из глухой Лотарингской провинции, но во времена рыцаря Жоффруа ни дворянство, ни народ, ни сама Франция еще не были готовы к восприятию какой-либо общенациональной идеи, не осененной королевским величием. В заключение он еще раз извинился, что вторгается, в сущности, не в свою область, рассказывая лишь о сопутствующих обстоятельствах, но, с другой стороны, - тут он как-то хитро улыбнулся - уверен, что своего зрителя он сегодня нашел и именно ему хочет показать портрет Жоффруа де Шарни, который он сумел реконструировать на основе архивных документов той эпохи и записанных воспоминаниях очевидцев.
Вот как вы думаете, сколько времени проходит между двумя последующими кадрами телефильма? Доли секунды? Наверное, так, но я очень хорошо помню, что за эти доли секунды у меня в голове мелькнули одновременно сразу две мысли: во-первых, я подумала, что вот, мол, ерунда какая – как же можно восстановить облик человека, жившего 650 лет назад, если никаких реалистичных изображений его не осталось, а, во-вторых, мне вдруг ужасно захотелось увидеть портрет мессира Жоффруа. А потом его лицо появилось на экране, и больше никаких мыслей у меня уже не было, потому что именно в этот момент тихо и безвозвратно распрощалась со мной вся моя предыдущая жизнь, ведь из телевизора смотрел на меня мой случайный дорожный знакомый из той бургундской осени - мой Бобр.
II
Ну, ладно, ладно, я и сама вижу - пришло время про него рассказать. Вы, конечно, догадались, что я с ним в предпоследний день моего французского отпуска встретилась - да-да, как раз вечером того дня мы с Катей и поворковали на всю катушку. Она, собственно, еще с самого утра пребывала в чрезвычайно боевом настроении. У пару дней назад простудившейся где-то Анюты немного поднялась температура и Катя собралась везти ее к врачу, а на обратном пути в какой-то детский садик, где им, наконец, вроде бы, место обещали. А так как Генка должен был ехать на каток куда-то в другой город, то выходило, что все перемещения им надо будет делать на автобусе, от чего Катя уже начисто отвыкла. Я попыталась ее уговорить, чтобы она Анюту с собой не таскала - температуру можно было и домашними средствами сбить, а в садик Катька могла и сама заехать, пока я посижу с девочкой дома, - но куда там! Сестрица моя, похоже, к этому времени уже основательно закусила удила - она заявила, что в садик ходить не ей, а дочке, так что именно ей и должно там понравиться, а в остальном - она, мол, не может ждать милостей от природы! С тем и была такова.
Оставшись одна, я пересчитала свои капиталы и решила, что на автобусное путешествие по окрестностям Шалона мне, пожалуй, вполне хватит и даже еще немного останется. Пока Гена дома был, мы старались, конечно, по дальним маршрутам кататься, а на все, что непосредственно вокруг города расположено, особого внимания не обращали, а зря – там тоже куча всего интересного было. Вот я и хотела за сегодняшний день как следует покататься и побольше впечатлений за пазуху положить, ибо сильно сомневалась, что вскорости снова сюда приеду. Приготовила себе еды на дорогу, налила чай в термос, взяла большой атлас окрестностей – он для пеших туристов издается и там каждая тропинка обозначена, - списала из интернета расписание автобусов местных линий и пошла. Записку вот только еще Кате оставила, что поздно буду и чтобы не волновалась.
Вышла я из дома и, знаете, в первый раз за две недели почувствовала себя абсолютно свободной - я даже обратно вернулась и мобильник свой оставила и фотоаппарат, уже в рюкзак положенный, тоже - ну, не хотелось мне, чтобы меня сегодня во время моего побега потревожить могли, и фотографировать не хотелось. Мне почему-то казалось, что необходимость выбирать специальные красивые виды и строить нарочитые кадры мою свободу ограничивать будут, да я и знала заранее, что и так запомню этот день во всех мелочах, а чего не запомню, то и не нужно мне вовсе! Я чувствовала себя новоиспеченной королевой и первым же своим декретом объявила начавшийся день единым, неделимым и принадлежащим мне одной. То есть, конечно, я и до этого не чувствобвала себя в тюрьме, но полностью уютно и спокойно, как, например, у Лены, мне с сестрой не было - ее мучения и метания передавались мне и тем же вечером все это вылилось в дикую грозу - да я, собственно, уже о ней рассказывала и, честное слово, не хочу больше к этому возвращаться. И вообще, до вечера было еще далеко, стоял ранний день - мой и только мой день, да какой! Ласковый, нежный, позднесентябрьский, еще не простившийся с летом, но уже заглядывающий в осень, он словно колебался на тоненькой грани между временами года, a сам был легким, хрустальным, прозрачным, с чуть блеклым небом и едва различимым прелым запахом кое-где уже тронутых краской листьев. И вы еще спрашиваете, почему я почувствовала себя невесомой и безмятежно свободной, как птица!
И все вокруг было моим, родным и знакомым. Бенедиктинское аббатство XIII века радостно кивнуло мне удивительно похожими на детские и совсем не страшными львиными головами на каменной крестильной купели и попросило передать привет роднику в роще неподалеку, около которого, по преданию, отдыхали еще принц Людовик и Карл Шароле.
Я вежливо присела перед родником по обычаю XV века и он, польщенный и расстроганный, зажурчал еще веселее и напоил меня удивительно вкусной водой. Выйдя из рощи, я обнаружила, что автобус, который должен был отвезти меня к Бог знает каким образом сохранившемуя охотничьему замку Филиппа Доброго, будет лишь через час и, посоветовавшись с моим атласом, решила пойти пешком - напрямик по велосипедной дорожке, вьющейся между покрытыми виноградниками холмами.
Велосипедистов я, впрочем, так и не встретила, и моими собеседниками были лишь резвящиеся в желтоцветущем поле по обе стороны дорожки зайцы да кукушки, которых я то и дело просила оставатъся на реальной почве, не то они рискуют охрипнуть, считая мне годы.
И тут, уж не знаю, где именно, я случайно пропустила нужный поворот и минут через 40 вместо деревни с замком передо мной оказался громадный торговый центр у автобана с магазинами, рестораном, заправочной станцией и сделанными из огромных спилов деревьев стoлами и скамьями вокруг почти пустой сейчас детской площадки. Я снова сверилась с моим путеводителем и оказалось, что теперь нахожусь с другой стороны от своей цели и идти мне к ней нe более получаса, но теперь дорога вела через лежащий справа от меня пологий холм. Перед таким восхождением я решила немного отдохнуть, села на пенек, съела пирожок и выпила чаю.
Чай и солнышко совершенно разморили меня, я почувствовала какую-то необыкновенную легкость и расслабленность и была, наверное, похожа теперь на дремлющего на залитом солнцем подоконнике Филидора, да, собственно, и сама уже почти дремала, вяло обдумывая лишь, где бы это можно было сделать поприличнее, как вдруг рядом со мной зашелестели колеса. Я слегка разжмурила один глаз и увидела спортивный "Порше" цвета старой слоновой кости, из которого вышел мой Бобр. То есть, то, что он Бобр, я, конечно, тогда еще не знала, а вот то, что мой, это поняла, как только увидела его - поняла без всяких там знаков свыше: ударов грома, внезапного колокольного звона, учащенного сердцебиения и бросившейся в лицо краски. Понимаете, я просто знала это - и все, знала так же, как утром почувствовала, что наступающий день будет только моим.
Да нет, вы не подумайте, я не собственница какая-нибудь и не хищница, которой вдруг чего-то или кого-то захотелось. У меня, если знать хотите, не так много мужчин было, но ни про кого, пожалуй, я не могла бы такое сказать - тем более с первого взгляда. Ну вот, вы опять сейчас спросите, а что бы было, не заблудись я немного в этот день? Не знаю - и, честно говоря, знать не хочу! И я могла не выйти к этому торговому центру на автобане, и Бобр мог не плутать в поисках дороги, да и день мог выдаться дождливый и я сидела бы дома или читала сказки Анюте, пока Катька бегает по делам. Могло ведь быть и так? Думаю, что нет, не могло, и чем дольше я об этом размышляю, тем больше кажется мне, что случилось как раз то, чего уж точно не могло не случиться, что мне на роду было написано, как и все, начиная с моего неизвестного мне рождения и странного имени. Так природа захотела, почему - не наше дело. И хватит об этом - должна я была с ним встретитъся в этот день и час и в этом месте, должна - и все тут!
Ну, тогда-то я, понятно, вообще ни о чем таком не думала, а просто сидела, облокотясь на огромный срез стола, и, полузакрыв глаза, ждала, когда и как он подойдет ко мне и заговорит. Нет-нет, что вы, ничего большего я тогда еще не хотела, но мне было очень интересно сидеть в ожидании неизбежного, а на душе было так тепло, что я даже улыбалась. И сейчас вот улыбаюсь, когда все вспоминаю, улыбаюсь глупо и совершенно счастливо - так оживает в моей душе безмятежное счастье того благословенного дня.
Ой, знаете, еще немного и я совсем разревусь с этой своей счастливой улыбкой, и вы никогда не узнаете, что дальше было. Так что вы лучше улыбнитесь вместе со мной и дайте мне вашу руку, и я поведу вас дальше - в сказку.
Примерно, моего возраста и невысокий, он был одет в обычные кроссовки, джинсы и синюю клетчатую рубашку с коротким рукавом, но мне почему-то на мгновенье представилось, что на ногах у него ботфорты, на голове шляпа с пышными перьями, а рука в перчатке с широким раструбом лежит на эфесе шпаги, висящей на широкой, шитой золотом перевязи. Он скользнул по мне взглядом и направился к заправочной станции, но почти сразу же остановился, как видно, что-то обдумывая, сделал несколько неуверенных шагов к торговому центру, снова постоял, а потом решительно повернулся и подошел ко мне.
- Добрый день, мадам, - сказал он, слегка поколонившись, - вы не разрешите воспользоваться вашим атласом?
- Там около входа в магазин стоит щит с гораздо более крупной картой окрестностей, - решила я дать ему последний шанс.
- Да, вы правы, но, понимаете, я, кажется, вообще еду не в ту сторону, мне надо на юг, - и он неопределенно показал рукой куда-то назад, - а так как у меня очень слабое пространственное воображение, то для того, чтобы найти нужную дорогу, мне нужно будет либо вырвать этот здоровенный щит с мясом из бетонного гнезда и развернуть верх ногами, либо самому встать головой вниз. А ваш путеводитель я могу вращать сколько угодно, не боясь потерять голову, что, кажется ...
- Что кажется? - участливо переспросила я.
- Что, кажется, со мной все-таки начинает происходить, - запинаясь закончил он.
- Господь учит нас утешатъ страждущих, - наставительно сказала я и протянула ему атлас. - Вот, пожалуйста.
Принимая книгу, он мгновенно мазнул взглядом по моей левой ладони, проверяя, нет ли на ней обручального кольца, и начал отыскивать нужную страницу.
- Ах, мадемуазель, все одно к одному, - пожаловался он, - утром сынишка приятеля играл с моим навигатором, программируя путь посуху в Новую Зеландию, и так загнал бедный компьютер, что я теперь, действительно, скорее до Океании доеду, чем до Клюни.
Клюни! - O-o-o, тут я теперь была самым знающим экспертом во всей округе! За три дня до того я сагитировала Генку на вылазку в аббатство, причем Катя, которая до тех пор внешне равнодушно воспринимала наши с ним совместные поездки вдвоем, решила ехать тоже - то ли проветриться захотела, то ли об Андре вспомнила. Поездка так себе получилась: 30 километров на карте превратились из-за постоянных объездов и рогаток на дорогах в 50, а потом чуть ли не в 80. Генка, не стесняясь ни дочки, ни нас с Катей, на чем свет стоит ругал безалаберных лягушатников, не удосужившихся грамотно расставить дорожные указатели. Сестра была занята капризничающей Анютой, так что штурманом оказалась я, то сверяясь по карте, то ведя бесчисленные разговоры с другими такими же озадаченными водителями и аборигенами. Понятное дело, после такой дороги настроение наше было подпорчено и пребывание в Клюни оказалось несколько смазанным, тем более что еще и обратный путь, такой же долгий и запутанный иметь в виду надо было. Но вечером того же дня нам позвонил какой-то Катин знакомый, который непременно хотел повторить наш подвиг, и я ему еще с полчаса перечисляла названия деревень и номера дорог и объездов, так что теперь, думаю, могла бы доехать до Клюни из любой точки Бургундии.
Все это я ему тут же с гордостью и продемонстриривала, тыкая пальцем в атлас, а он, становясь все серьезнее, внимательно слушал и что-то записывал на обрывке валявшейся на столе салфетки.
- Мадемуазель, - сказал он, восхищенно глянув на меня, когда я, наконец, умолкла, - вы спасли мне жизнь. Мне позарез нужно быть в Клюни к часу, иначе моя тетушка снимет с меня голову. Я и выехал на всякий случай пораньше, но без вашей помощи совсем пропал бы.
Он принялся перечислять все беды и наказания, которые могли бы посыпаться на него из рук кровожадной тетки, перемежая свои жалобы словами благодарности мне, спасшей его от этих казней египетских, и был похож на Белого Кролика, который своими причитаниями "Ах, мои бедные усики! Ах, мои бедные лапки!" увлек Алису в Страну Чудес. Я с удовольствием слушала эту веселую чепуху, в конце которой он торжественно сказал:
- Нарекаю вас, мадемуазель, своей небесной заступницей, но скажите мне, в каком именно секторе неба живут такое милые ангелы-хранители да еще и с таким симпатичным акцентом?
- В русском, - строго сказала я, - и не подлизывайтесь - я прекрасно знаю, как хромает мой французский!
Он приложил руку к сердцу, но я добавила:
- И не сметь пререкаться с небожителями, вот как улечу сейчас...
Подумайте, после пяти минут разговора я уже кокетничала с ним, первым встречным на большой дороге, и совершенно не видела в этом ничего дурного, а ведь я даже не знала, как его зовут. Словно угадав мою мысль, он привстал и мне снова представилось, как он, кланяясь, описывает шляпой с перьями два изящных полукруга у отставленного вперед носка ботфорта, но потом он сказал: "Позвольте представиться, мадемуазель: Робер де Бобер,"- и я, конечно, захохотала.
- Вам, как иностранке, простительно не знать, - начал он чопорно, но тут же сам улыбнулся, - нет, в самом деле, что вы смеетесь, - де Бобер это очень редкая и старинная фамилия, только не здешняя, у нее луарские корни.
- Нет, это вам, как нерусскому, простительно не знать, - простонала я. Понимаете, у меня перед глазами прямо-таки стояла картина огромного бобра в мушкетерском плаще и при шпаге - точь-в-точь, как на иллюстрациях Рейпольского к "Коту в Сапогах". Я кое-как объяснила ему, что означает его фамилия по-русски и какие ассоциации она во мне вызывает, но, к моему удивлению, Робер вовсе не развеселился, что было бы естественно, учитывая характер нашего разговора. Наоборот, он вдруг словно обмяк весь и выглядел теперь даже слегка напуганным, как будто я сообщила ему нечто очень значительное и неожиданное.
- Это очень странно, что вы так говорите, очень, - тихо проговорил он, покачав головой и снова садясь рядом.
Не понимая, что могло так поразить его, я все же испугалась, что невольно обидела Робера своим дурацким смехом. Средний и указательный палец правой руку я приложила к своим губам, а потом коснулась его щеки и видели бы вы, как он на мгновенье словно бы прижaлся к ним, а его глаза слегка помутнели.
- Не обижайтесь на меня, Робер, я не со зла, - начала я, - и не ругайте меня сильно - понимаете, сегодня такой день...
Но гнетущее видение, очевидно, уже ушло и он, беззаботно махнув рукой, сказал:
- Ах, все это ерунда! А вот скажите лучше, как вас-то зовут?
Я назвала свое имя и он тут же удивился:
- Знаете, как ни мало я знаю русский и русских, мне все же кажется, что это несколько необычное имя для вашей страны. Оно, скорее уж, созвучно Франции короля Людовика, таинственным красавицам, Луврским интригам...
- И де Боберу, - тихо подсказала я, снова представив себе Робера в блестящем дворцовом мундире на каоролевском балу под руку с какой-нибудь графиней, которую я за это почему-то сразу невзлюбила, и под завистливыми и восхищенными взглядами придворных. Вы скажете, наверное, что и это слишком похоже на иллюстрацию к сказкам Шарля Перро? Похоже! А что - вам никогда не хотелось оказаться в сказке? Не в мыльной опере, откуда нет никакого выхода, кроме как в следующую серию, а в самой настоящей сказке с хорошим концом и добрым волшебниками, побеждающими зло и исполняющими ваши самые сокровенные желания, потому что вы ведете себя только так, как требует от вас ваше сeрдце, а не окружающие люди и обстоятельства? А меня с самого утра сопровождали приметы такой сказки: говорящие камни, живая вода из родника и вещие звери и птицы. И конечно в конце концов не мог не появиться принц на волшебном коне силою в 100 с чем-то там обычных несказочных лошадей, принц, который тоже начинал понимать, что он не обычный спешащий по делу человек, а действующее лицо сказки. И мне хотелось петь, потому что я видела, что с ним происходит - я же говорила, что всегда чувствовала такие вещи, а сердце стучало: "Дальше! Дальше! Дальше!"
Но все-таки он пока только удивленно поднял брови, услышав свое имя, и я поспешила добавить:
- Да нет, конечно, имя сегодня в России, скажем так, не на каждый день, но мне, увы, уже давно совершенно некого об этом расспрашивать.
Как странно: уже вечером этого дня я выложила тщательно оберегаемой до этого Катьке все, что знаю, но сейчас мне ужасно не хотелось вторгаться в волшебство с этой темной и не понятной мне самой историей с моим рождением и удочерением, да Робер все равно и не дал бы. Он небрежно махнул рукой и сказал:
- Да Бог с ней, с вашей родословной! Скажите мне тогда, за чье здоровье мне молиться надо в благодарность за то, что вы оказались здесь и сейчас. Вы в Шалоне по делу или... - и он снова с опаской посмотрел на мою левую руку.
- Или, - рассмеялась я, - совершенно или!
Я в двух словах рассказала ему, что здесь в отпуске и гощу у сестры, и что французский язык..., и что французская история... Он слушал меня, с удовольствием кивая головой, как будто то, что я ему говорило, отвечало каким-то его мыслям, а в конце спросил, как меня называют сестра и деверь; при этом он немного замялся, и я поняла, что он хотел спросить, как меня называла мама, но постеснялся, а, может быть, не хотел нечаянно причинить мне боль воспоминаниями. Ну, что касается имен, я была богаче любого арабского шейха и сразу же высыпала перед Робером целую пригоршню на любой случай. Последним к нему в дверь постучалась Леля и неожиданно нашла самый теплый прием.
- Ле-ля, -с трудом выговорил он, пробуя имя на вкус, а потом повторил на французский лад с ударением на последнем слоге, - Леля! Ça ira! Я буду звать вас Леля!
- И как долго? - поинтересовалась я.
- Что как долго? - не понял он.
- Ну, как долго вы собираетесь так звать меня? - повторила я и взглянула ему прямо в глаза.
- Ле-ля, - прошептал он еле слышно и я почувствовала, что наконец-то окончательно теряю голову. И не мудрено - ведь к этому моменту мы были знакомы уже целых 17 минут.
-Ле-ля, ле-ля, ле-ля, - залился колокольчиком телефон в нагрудном кармане его рубашки.
- Вот видите, - сказал Робер, улыбаясь, - даже мой мобильник со мной согласен! Извините меня...
- Мадам? - сказал он в телефон самым почтительным и предупредительным тоном, но уже через десяток секунд на его губах появилась улыбка, а глаза заблестели. - Поразительно - вот так вот внезапно? Ни с того, ни с сего? А-а-а, ага! Нет, вовсе, нет. Да уверяю тебя, я совершенно не чувствую себя ущемленным! Ну-у-у, я найду, чем заняться. Спасибо, вот за это - спасибо. Думаю, да, - во всяком случае я позвоню тебе к вечеру. Непременно! Ваш слуга, мадам!
Нет, ну что вы, разумеется, я не запомнила слово в слово все, что тогда говорил Робер. Так что вполне могу ошибаться в мелочах, но вот то, что он совершенно сиял, когда закончил разговор, это уж я помню точно.
- Тетушка звонила, - объяснил он, - наше совещание в Клюни, на которое я так спешил, переносится на завтра - самый выжный его участник, запутавшись во всех этих объездах, так, видимо, вышел из себя, что рассадил машину о придорожный щит с рекламой. Абсолютно ничего серьезного, но пока он уладит все формальности в больнице и дорожной полиции, будет уже вечер. Это значит, что на сегодня я свободен. Что из этого следует?
- Да, что? - заинтересованно подалась я вперед.
- А то, что раз ты такая любознательная, а здесь уже все успела посмотреть, то мы едем в Безансон осматривать старую усадьбу, которая принадлежала одному моему предку.
- Ты с ума сошел, - пискнула я, - туда же, наверное, 150 километров в одну сторону.
Да-да, это было все, что взрослая и считающая себя довольно уравновешенной женщина, вышедшая на прогулку в чужой стране без паспорта и мобильника, выдавила из себя в ответ на внезапный переход на "ты" и предложение случайного дорожного знакомого поехать покататься с ним в какую-то неведомую усадьбу за пару сотен километров. Вы теперь считаете меня ненормальной - наверное, вы правы. Но, знaете, я читала где-то, что здравый смысл – это маленький, скромненький, аккуратно одетый человечек, который сидит внутри нас и безошибочно пересчитывает деньги - чужие! А мне вот вдруг ужасно захотелось проверить именно свою наличность, понимаете? Ну, я же говорила, что это был мой Бобр.
Он быстро заговорил с жаром, то ли пытаясь не дать мне опомниться, то ли подбадривая сам себя: расстояние - ерунда, шоссе в это время абсолютно пустое, ни заторов, ничего; мы доедем за час с небольшим, а усадьба, в общем, совсем даже не заброшена - там и вода есть и свет и отдохнуть можно, а про нее всякие странные легенды ходят, и он уже давно хотел туда выбраться; а пообедаем мы по дороге в одной потрясающей харчевне - ведь я же люблю форель? - она там только что выловленная; а вечером он сдаст меня с рук на руки своей тетке в Клюни - она там заведует гостиницей для паломников, и вообще ее все там слушаются; ведь должен же он оправдаться, что не лоботрясничал целый день, а важным делом занимался; да и мне надо обязательно с теткой познакомиться - она страшно интересная и немножко даже колдунья, потому что будущее может предсказывать, только не любит этого делать, но мне-то уж, конечно, не откажет; а уж как историю Франции знает - просто иногда кажется, что она сама все события за последние семь веков видела, а завтра с утра...
И тут я, наконец, не выдержала:
- Робер, не будет завтра, и вечера тоже не будет, потому что сегодня - мой последний день здесь, а утром я улетаю домой. Так что круг почти замкнулся.
Я хотела добавить еще, что не надо путать сказку и быль, что мы все взрослые люди - ну, в общем, все, что обычно говоят в таких случаях, но взглянула на него и онемела, настолько странен и страшен был Робер в этот момент.
Он... Я даже не знаю, как мне его описать. Понимаете, в сущности, все, что я сейчас скажу, будет более или менее неправда, потому что его надо было видеть тогда. Видеть, или, точнее, чувствовать. Самым поразительным и жутким было тогда то, что мне казалось, будто в нем сейчас живут как бы два человека одновременно, которые совершенно различны. Нет, не доктор Джекил и мистер Хайд, а другое... Он сидел, как окаменелый, но я знала, что внутри него звенит и дрожит от напряжения каждая жилка. Скулы Робера были стиснуты так, что побелели, а я чувствовала, что он ведет какой-то странный диалог с кем-то или чем-то внутри себя. Глаза его тоже были плотно зажмурены, но, опять-таки, я была уверена, что перед его взором мгновенно возникают и гаснут какие-то гигантские картины, тени которых неслышно пробегают между нами. Непонятно? Ну, я же говорила, что не смогу объяснить его состояние, а он сидел в полуметре от меня и казался таким же далеким и нереальным, как будто существовал сейчас в другом мире или времени.
Знаете, мама умерла почти у меня на руках - я совсем немного в больницу опоздала, а потом еще долго сидела рядом с ней и держала ее еще совсем теплую руку и мне было вовсе не страшно - я не воспринимала ее чужой только потому, что она перестала дышать. А здесь передо мной сидел человек из плоти и крови, который вот только что шутил и делал мне милые комплименты и который в одно мгновенье стал мне более далеким, чем все живые и мертвые, потому что он не принадлежал теперь моей реальности. И причиной этому были какие-то мои слова - это для меня было ясно.
Ну, я так и знала, что вы не поймете, но яснее я высказатъся не могу - знаю только одно: не дай Бог мне когда-нибудь пережить нечто подобное, не дай Бог! Я не знаю, сколько времени мы так сидели - может, час, а может десяток секунд - я думаю, скорее последнее, потому что вряд ли я выдержала бы так долго. Я хотела крикнуть ему, что он неправильно меня понял, и я, конечно же, согласна, на все согласна, но тут он ожил, открыл глаза, улыбнулся, как ни в чем не бывало, и сказал:
- Завтра наступит - вот увидишь, ведь круг обязательно должен замкнуться. Только я еще не знаю, когда, да и ты тоже. Но сейчас ты позвонишь сестре, нет, лучше сразу деверю, и скажешь, что до вечера будешь со мной, а чтобы они не дергались, продиктуешь номера моей машины и моего паспорта, а потом дашь телефон мне и я скажу,...- он полез в задний карман джинсов за бумажником.
- Робер, сходи мне за мороженым, пожалуйста, - сказала я.
Ну вот, теперь вы знаете почти все. А о нашей волшебной и сумасшедшей поездке в Безансон я вам рассказывать не буду, а то у вас фантазия разыграется - что я тогда с вами делать буду. В общем, пусть у каждого свой Безансон когда-нибудь настанет. Я и Кате ничего об этом, как вы знаете, не говорила. Да и не хотела я ни с кем делиться этим днем, когда мы вдвоем за 6 часов прожили недели, а, может быть, и месяцы. Да и как бы смогла я объяснить, что мы расстались тогда под недреманным Катькиным оком, даже не обменявшись адресами и телефонами, потому что оба, не сговариваясь, решили положиться на судьбу, которая, сведя нас вместе один раз, должна же была позаботиться, чтобы наступило, как говорил Робер, завтра и круг замкнулся.
Сколько раз с тех пор я ругала себя за этот глупый и романтический фатализм и обзывала Наташей Ростовой! Вы спросите, что я могла сделать? Ну, я знала его имя, знала, что он работает в Невере в каком-то ведомстве по учету и охране памятников - именно этому и должно было посвящено совещание, на которое он спешил в Клюни в тот день. Я могла бы действовать через его тетушку в Клюни, где она заведовала странноприимным домом, я могла бы даже поехать туда и познакомиться с ней - ведь мне всегда было совершенно не интересно даже и для самой себя выяснять, кто из нас двоих кого встречал, а кто лишь поджидал тогда, на бургундском шоссе, кому должна принадлежать инициатива организации следующей случайности и что об этом подумают все остальные, в том числе, тетушка Робера, в полном понимании и сочувствии которой я, впрочем, в любом случае заранее была полностью уверена. В общем, могла бы, могла бы, могла бы... Я все могла бы, если бы перестала сомневаться! "Сомневаюсь - значит существую!" - слышали, наверное? Да, знаю, знаю, в оригинале все же по-другому: "Cogito - ergo sum!", но для меня мыслить и сомневаться всегда было почти одним и тем же. Сердце? Нет, сердцем я никогда не мыслила, сердцем я только верила, а если верила, то уж и не сомневалась никогда! Но вот насколько в унисон с моим продолжало с тех пор биться сердце Робера, я не знала и знать не могла при всей моей вере, потому что на его образ у меня в душе постоянно наплывала тяжелая туча из черной бездны, которая на какое-то время полностью и безраздельно владела им у торгового центра и причины которой я не знала. И оттого, пометавшись туда-сюда в первые месяцы после возвращения домой, я положила себе затаиться и ждать: знаков судьбы, голосов, откровений, возвещений - ах, Боже мой, да откуда я знала, чего еще! И пусть, как всегда говорила мама, ждать и догонять - это самое трудное, пусть я никогда не умела делать ни того, ни другого, но, похоже, ничего иного мне не оставалось. "Кто любит меня - ко мне! - переиначила я тогда раз навсегда слова Жанны. - А я уж постараюсь, изо всех сил постараюсь быть в нужное время и в нужном месте - как тогда, у шоссе. Кто любит меня - найдет!"
III
Однако, прошло целых полтора года, пока в моем личном кинотеатре снова показали фильм из серии "Оливия и Бобр": не то римейк старого, не то трейлер нового, - и я увидела Робера на экране своего телевизора - в синем бархатном кафтане, из под которого торчал жесткий воротник белой рубахи, и с так не идущей ему прической с высоко над ушами выбритыми волосами. Да-да, вы правильно поняли - это был не просто похожий на Робера человек, а он сам. Ну, как вам это объяснить? Видите ли, я же все-таки художница, пусть и не до конца профессиональная. Так вот - типов человеческих лиц существует, в общем, не так уж и много. Так что люди с одним и тем же типом, тем более принадлежащие к одной нации, будут всегда чем-то похожи друг на друга, как ты их не гримируй, стриги по-другому или переодевай. С другой стороны, есть портреты, написанные в довольно-таки абстрактной манере, а нам все равно ясно, о ком идет речь. Так что общее впечатление всегда важнее отдельных конкретных особенностей - это вам любой художник скажет. Да за те несколько секунд, пока портрет был на экране, я и не смогла рассмотреть все его черты, но их общее воздействие на меня оказалось точно таким же, как и в тот осенний день у бургундского шоссе, и я сразу же поняла, что это именно он - мой Бобр.
Думаете, я удивилась? Ничего подобного, ведь уже наша встреча на шоссе близ Шалона была чудом и все, что произошло в тот день - тоже. Так почему же не быть и другому чуду, почему бы моему Роберу и не существовать благодаря каким-то неизвестным мне законам сразу в двух временах: и в середине XIV века, и здесь - ну, вот, скажем, как Сэм и принцесса Мелисента из "31 июня", которое я как раз сегодня хотела смотреть. Так что ничего ужасного или мистического я в этом вовсе не видела; в конце концов, это же не был универсальный рецепт для всех незамужних или разведенных женщин определенного возраста: выходить похожим осенним днем на шоссе встречать там своего путешествующего во времени и пространстве принца, а сообщение только мне одной. И в этом я ни капли не сомневалась - ну, кому я должна была, в конце концов верить - глупым, недостоверным и не понятным никому физическим законам, которые почему-то запрещали путешествие во времени, или приславшему мне, наконец-то, привет Роберу и моему собственному сердцу, прекрасно это понимавшему.
Я настолько легко и безмятежно приняла эту версию, что другое, куда менее экстравагантное для нормального человека объяснение, пришло мне в голову намного позже. Ведь вполне могло же оказаться, что Робер, участвуя каким-то образом в создании передачи - например, как французский эксперт по средневековью, ухитрился ради шутки всучить в качестве портрета Жоффруа де Шарни свой собственный, несколько переделанный под те времена.
Просто? Да - для всех и каждого, но ведь известно, что все влюбленные - люди более или менее ненормальные так что о такой элeментарной возможности я не подумала - и слава Богу, что не подумала! Потому что, пока на осиротевшем экране мелькали кадры следующей передачи, я сказала:
- Ах, Бобр противный! Немудрено, что ты так долго не давал о себе знать: у тебя были задачи поважнее: воевать с Англией и спасать Францию - и все в одиночку, без меня!
Я уже говорила, что все связанное с французской историей всегда было мне интересно, но о Столетней войне я знала очень мало, а об эпизоде с попыткой Шарни отвоевать Кале вообще никогда не слышала, да и в фильме о плащанице он только упоминался вскользь. Поскольку теперь это, вроде бы, касалось меня лично, я решила посмотреть, что говорит об этом "Википедия". Я выключила телевизор и верхий свет и направилась былo в кладовку, где у меня был оборудован "компьютерный зал", но не прошла и пары шагов, как остановилась и с досадой хлопнула себя ладонью по ноге:
- Ну, как же так, как же так - такой опытный и бывалый воин, сам губернатор Сен-Омера, и доверился какому-то темному итальянскому авантюристу без роду, без племени, без совести и чести, только и думавшему, как бы нагреть руки на этой войне!
И вот тут мне, действительно, стало не по себе, потому что я вдруг поняла, что никакой "Википедии" мне не надо, ибо я и так прекрасно знаю, как Жоффруа подкупил английского губернатора Кале итальянца Америго Павийского, чтобы тот в последний день 1349 года открыл ему ворота крепости, как Америго, желая заработать на этом вдвойне, выдал замысел Шарни королю Эдуарду III, как флот англичан в ужасный шторм пересек Ла-Манш и тайно высадился в Кале, как англичане заманили Жоффруа в ловушку, разбили его и едва не взяли в плен. Но самым поразительным было то, что я понятия не имела, каким образом вся эта история вдруг сама собой всплыла у меня в голове в мельчайших подробностях.
Однако раздумывать об этом я уже не могла - комната моя вдруг стала неудержимо меняться у меня на глазах и я, кажется, вместе с ней. Вползающая из окна клубящаяся тьма переделала все на свой лад и словно раздвинула стены. Их гладкая, светлая до того поверхность вдруг потемнела и стала набухать кружевными, собранными в пучки пилястрами, которые тянулись к ушедшему далеко вверх и покрытому сеткой готических сводов потолку. Окна сузились и разделились каменными капителями, которые поддерживали арочки перемычек. Ни занавесок ни штор больше не было, и проникающие со двора багровые сполохи высвечивали крупные каменные плиты у меня под ногами.
Снаружи вдруг раздался ужасный грохот. Путаясь в длинном платье, я побежала к окну и в неровном метущемся свете рвущихся на ветру факелов успела увидеть, как оседает пыль под только что обрушенной внутри замка ложной стеной и как за крепостным рвом воины Шарни оказываются зажатыми между одетыми в белые плащи с красными крестами на груди отрядами короля и принца, появившимися одновременно с двух сторон. Сам Жоффруа на коне, покрытом попоной светло-кофейного цвета, с криками "Вперед, Сен-Дени!" топтал и рубил всех встречных и поперечных и был, кажется, в совершенном упоении от боя, но люди сэра Уолтера Мэнни уже обступали его со всех сторон. Прямо передо мной сам король Эдуард Английский в облачении простого рыцаря яростно рубился пешим на мечах с мессиром Эсташем де Рибомоном, но это было уже последнее, что я увидела, потому что все больше и больше сгущавшаяся мгла окутала меня, наконец, своим милосердным покрывалом, и я без чувств рухнула в оказавшееся позaди меня кресло.
