Основа хорошего триллера – это правильное соотношения растущего напряжения с возможностью последующей разрядки. Самые леденящие душу – это сюжеты о маньяках или серийных преступниках, более житейские – это истории о семейном насилии. Как правило, они построены на развивающейся во времени спирали цикла насилия, основанного на одержимости преследователя властью и контролем. Динамика развития ситуации прекрасно показана в сериале «Большая маленькая ложь», а многие, думаю, помнят одну из запоминающихся картин этого жанра с Джулией Робертс в главной роли – «В постели с врагом». Этот сюжет в том или ином варианте не теряет своей актуальности – перечислю лишь несколько его представителей: «Страх» (1996), «Инстинкт убийцы» (2001), «С меня хватит» (2002), Убей меня нежно (2002), «Возьми мои глаза» (2003), «Дьявольский остров» (2003), «Газетчик» (2012), «Поклонник» (2015), «Мой король» (2015), «Берлинский синдром» (2017), «Человек-невидимка» (2020), «Он тебя не отпустит» (2021), «Манипуляции» (2022). В 2023 вышли замечательные «Только ты и я» режиссера Валери Донзелли, а в 2022 - по-настоящему страшный, основанный на реальных событиях, фильм «Счастье» казахского режиссера Аскара Узабаева.
За рубежом широкий термин абьюз abuse, что означает в целом «неверное использование, злоупотребление», постепенно вытесняется более специфическим intimate partner’s violence (IPV) - насилие от интимного партнера. И даже сама эта группа очень гетерогенна. В частности, Макл П. Джонсон в своей книге (Johnson, Michael P. A typology of domestic violence: Intimate terrorism, violent resistance, and situational couple violence, 2008) выделяет принудительное контролирующее насилие или интимный терроризм, жестокое сопротивление, (его обычно оказывают жертвы длительного насилия) и ситуативное насилие в парах (это могут быть случайные вспышки гнева и рукоприкладства, часто после употребления алкоголя или других психоактивных веществ). Как правило, в фильмах основу сюжета составляют отношения типа интимного терроризма (принудительного контролирующего насилия) – считается, что в большинстве случаев преследователем является мужчина (93% ответчиков в делах о домашнем насилии - мужчины; 84% жертв - женщины – данные по Соединенному королевству).
В установленных отношениях насилия от интимного партнера (или интимного терроризма) формируется типичная поведенческая спираль, которая состоит из циклов. Сначала напряжение в паре растет, затем происходит взрыв (скандал или избиение), затем наступает «медовый месяц» - обидчик красочно раскаивается, обещает никогда не повторять сделанного, дарит дорогие подарки или старается иным образом загладить вину. Интенсивность вспышек со временем растет, а временной интервал между ними уменьшается. К сожалению, это действительно смертельно опасная ситуация, которая в жизни может закончиться летальным исходом не в разгаре отношений, а тогда, когда жертва решает их покинуть или после ее ухода.
Что делает сюжет кинематографичным – именно нарастание напряжения, которое не дает нам уйти от экрана. Часто в кино оно разряжается либо бескровно – жертва уходит от насильника законным образом, либо она сама становится преследователем – совершая убийство из самозащиты. Разумеется, симпатии зрителей полностью на ее стороне – мы уже весь фильм думаем, как бы вырваться из пут домашней тюрьмы и вздыхаем с облегчением, когда угроза навсегда исчезает из жизни. Накопленное за полтора часа напряжение разряжается, и мы чувствуем себя обновленными и благодарными героине, а также режиссеру и сценаристу за ювелирный катарсис. Наши собственные агрессивные тенденции имеют законный повод к реализации и дают нам возможность почувствовать восхитительный момент освобождения. Вместе с героиней мы с полным на то основанием перемещаемся в категорию насильников по типу «жестокого сопротивления». Учитывая перинатальное измерение психики, мы понимаем, что создатели фильма какое-то время продержали нас во второй матрице с ее переживаниями беспомощности, безвыходности и бесконечности, а вот сейчас через яростную борьбу смерти и возрождения мы вместе с героиней обретем новую жизнь.
Физическое устранение главного злодея тем более оправдано, что в реальной жизни действительно нередки случаи преследования жертвы уже после расставания – утратить власть бывает очень непросто, поэтому существует специальная система убежищ для жертв насилия и алгоритмы помощи им. К сожалению, подобные сюжеты в жизни далеко не всегда имеют счастливый конец. Современные исследования показывают, что в среднем требуется около семи попыток выйти из отношений насилия прежде, чем они окончательно завершатся. А каждая пятая женщина, покинувшая приют, возвращается к своему обидчику (Канада). На решение женщины вернуться влияют многие факторы: экономические, социальные, культурные, правовые, религиозные, конечно, психологические. Но есть при этом некая иррациональная составляющая, которая даже при внешней возможности начать новую жизнь, заставляет женщин вернуться. «Он ее как будто загипнотизировал», «она не может мыслить здраво», «как ты можешь снова к нему вернуться?» - зачастую те, кто рядом и пытается помочь, чувствуют недоумение, раздражение или даже злость, особенно если у них сильная потребность быть спасателем.
В своей книге «Тело помнит все» Бессел Ван дер Колк пишет:
Жертвы домашнего насилия нередко прикрывают избивающих их мужей. Судьи частенько рассказывают о том, как унизительно они себя чувствуют, когда пытаются защитить жертв домашнего насилия, вынося судебный запрет на приближение, однако потом узнают, что многие из женщин тайно позволяют своим партнерам вернуться к ним.
Большинство исследователей сходятся на том, насколько важна обстановка в семье в раннем детстве. Если ребенок воспитывался «достаточно хорошими» родителями, его здоровая привязанность формирует надежную базу для дальнейшей жизни. В случае жестокого или пренебрежительного отношения последствия могут быть самыми разнообразными – от более социально приемлемых вариантов (защита по типу диссоциации от тела и эмоций) до более зловещих – посттравматического стресса, зависимостей, самоповреждений, повышенной агрессивности, суицидального или антисоциального поведения. Жертва насилия в детстве или сама становится насильником, или сохраняет высокие шансы повторно стать жертвой.
Но триллеры так популярны не только из-за растущего напряжения и последующей разрядки. Хорошая история всегда активирует более глубинные, архетипические слои психики, где обитают основные сюжеты, воплощенные в мифологии. Если мы видим в персонаже Героя, отправившегося в свое Путешествие, то будем воспринимать череду его неурядиц или страданий как часть испытаний, выпавших на его/ее долю, в результате чего происходит важная внутренняя трансформация – возвращение себе силы и автономии, обретение смысла и внутреннего сокровища своей души. В случае с патологической привязанностью к преследующему партнеру мы понимаем рационально всю важность финансовой зависимости, социальных пут и раннего детского опыта. Вместе с тем мы словно отчетливо улавливаем некий архетипический подтон, который будто обессиливает жертву и лишает ее возможности даже помышлять о разрыве – мы чувствуем, как активируются какие-то архаичные, глубокие слои психики.
Как пишет Дональд Калшед в книге «Внутренний мир травмы», в случае ранних и/или глубоких травм формируются так называемые архетипические защиты: психика расщепляется на уязвимую и чувствующую «опекаемую» часть и даймоническую фигуру Защитника-Преследователя. Психика жертвует равномерным развитием ради выживания и даймонический (а иногда и вовсе демонический) Защитник начинает атаковать своего подопечного в попытках удержать от возможного повторения травмы. Его основная цель – любым способом изолировать детскую часть от реального мира – злоупотреблением психоактивными веществами, перееданием, ограничивающими убеждениями и поведением. Важно не дать подопечному покинуть «волшебный замок» и почувствовать возможность и потребность в близости. Противоречивые мощные чувства, которые испытывает ребенок к родителям, постепенно интернализуются в заботливого, но жестокого внутреннего Стража. Колоссальные потоки ярости обращаются внутрь, нападая на ребенка за его потребность в близости, привязанности и заботе. Так, в книге «Травма и душа» Дональд Калшед описывает случай Деборы:
Наряду со страхом и даже ненавистью к матери Дебора чувствовала отчаянную потребность защищать свою преследовательницу и заботиться о ней. Она сосала большой палец до 12 лет. Однажды она упала с лестницы с огромным грохотом. Невредимая, она притворилась, что ушиблась, чтобы поплакать на коленях у матери и хоть как-то почувствовать тепло ее тела. «Так цепляться за то, что так ужасает… ты хочешь этого и ненавидишь это… нуждаться в человеке, который тебя ненавидит.
Поскольку «любые отношения начинаются с проекции» (Дж. Холлис, "Грезы об Эдеме или в поисках доброго волшебника"), такая мощная внутренняя фигура, как архетипический Защитник-Преследователь может существенно повлиять на сам выбор потенциально контролирующего партнера. Поскольку не сформирована здоровая система самосохранения, невозможно распознать на раннем этапе сигналы опасности, либо они автоматически рационализируются. Ощущение внутренней беспомощности и никчемности подкрепляется, когда слышишь от партнера то же самое, что уже звучит внутри: «ты ни на что не способна», «только я могу о тебе позаботиться», «это для твоего же блага».
Совершенно синхроничным образом для меня стало возможно увидеть, что именно эта внутренняя фигура может вносить свой вклад в то, что женщина остается в отношениях насилия или возвращается в них. Как-то на терапевтической группе мы с участниками обсуждали сериал «Большая маленькая ложь», где одна из героинь – Селеста Райт в исполнении Николь Кидман – подвергается насилию от интимного партнера. Буквально на следующий день я шла на работу и случайно услышала обрывок чужого разговора – прижимая телефон к уху, идущий мне навстречу мужчина говорил: «Ты моя. Ты вся моя». Я тогда подумала – «ну надо же, привет от Карла Густава Юнга – только что мы обсуждали это на группе, и вот пожалуйста – живая иллюстрация». Но его слова прозвучали не нежно и не игриво, в них было что-то такое, от чего стало не по себе и захотелось ускорить шаг. К вечеру это нераспознанное переживание осталось легкой рябью и ушло в фон, но не исчезло. Той ночью мне приснился яркий сон – группа восточных магов проводила какой-то зловещий ритуал, летающие в воздухе кометы черного дыма закручивались в сложные геометрические фигуры. Я открыла глаза и поняла в чем дело – контекст сна не был важен, важно было само качество эмоции. Я вспомнила, где еще переживала то, что произошло накануне на улице. Конечно, на холотропном дыхании, когда мы работаем с демоническими переживаниями.
Стало даже немного досадно – как я могла не угадать этого сразу, ведь точно такой же текст мы слышим, когда дышащие сталкиваются со своими внутренними демоническими фигурами. В случаях глубоких и болезненных травм, результатом которых стала диссоциация или отщепление части личности, архетипические защиты могут проявиться в холотропном опыте. Именно это и звучит в подобных случаях – у дышащих может меняться голос, выражение лица, и они говорят нам, фасилитаторам, ровно то же самое: «она моя», «не смей ее трогать». Не скажу, что это бывает часто – нет, не слишком. И не скажу, что это легко – да, фасилитаторы сами могут быть активированы, особенно если мало опыта или отзывается собственный материал. Как и с любым другим феноменом, в дыхании мы помогаем этой энергии проявиться и относимся к ней максимально нейтрально, следуя процессу дышащего. Это вызов не только для нас – иногда самому участнику бывает сложно интегрировать опыт, связанный с такими зловещими и пугающими проявлениями, принять его как свою незнакомую часть.
На перинатальном уровне, который открывает нам доступ к архетипическим энергиям, подобные переживания характерны для третьей базовой перинатальной матрицы. Она предполагает мощные вулканические аффекты, в том числе сочетающие в себе агрессивные, сексуальные импульсы, темный или кровавый метафизический опыт. Как пишет Станислав Гроф в книге «За пределами мозга»
Чуткое обращение с новорожденным, возобновление симбиотического взаимодействия с матерью, достаточное время, затраченное на установление связи, — вот, наверное, ключевые факторы, способные нейтрализовать вред родовой травмы.
В случае же сочетания сложного перинатального опыта и последующей неблагоприятной семейной обстановки, вероятно, создаются такие условия, когда возможно возникновение такой укорененной и могущественной фигуры Защитника-Преследователя, влияющей на последующую жизнь. И вот теперь все стало на свои места – этот властный обитатель психики, с которым мы уже немного знакомы, может быть причастен и к тому, чтобы удерживать жертву в ситуации семейного насилия. Ведь она воплощается в партнере – и нередко говорит его голосом.
Если хотите увидеть этого зловещего персонажа – посмотрите испанский фильм «Возьми мои глаза» (2003). Там здорово показано, как героиня отправляется на свидание с мужем уже после того, как ушла от него. Только что она была несчастной жертвой среди своих коллег и уже через секунду, когда они уходят на перерыв, ее лицо разительно меняется - она видит своего мужа и как одержимая бежит ему навстречу.
А дальше на сцену выходит демоническая фигура, которая говорит устами мужа-преследователя. Давайте послушаем, какой характерный диалог происходит между героями фильма Пилар и Антонио во время их тайной встречи:
- Ты уже давно ничего мне не дарила. Что-нибудь вроде твоих ушей или носа.
- Скажи мне, что ты хочешь, и я тебе подарю.
- Всё, я хочу всё.
Пилар начинает перечислять все, что готова отдать Антонио – руки, ноги, глаза, и этот гимн подчинения становится прологом к чувственной сцене их близости. Конечно, она к нему вернется. Когда сестра спрашивает ее, почему, Пилар яростно набрасывается на нее: «Антонио – мой муж, отец моего сына. И он меня любит!»
«Ты его совсем не знаешь, ты никогда его не понимала», - продолжает она. Правда же, даже на стоп-кадре видно, что ее как будто подменили - так работает диссоциация. Когда в контролирующей внутренней части много энергии или она чувствует угрозу, архетип начинает действовать практически автономно. Пережив после возвращения очередное жестокое и унизительное нападение, Пилар все-таки уходит. Но вот окончательно или нет – этого мы не знаем.