Источник вдохновения ясен и так.
Я опять выхожу на улицу.
С таким удовольствием заперся бы в спальной комнате, с наглухо заколоченными окнами и дверью, заваленной всем, чем только можно. Ещё шкаф бы туда перетащил и залез в него, засел бы среди успокаивающей своей мягкостью одежды. Сидел, дышал и слушал. Слушал очень чутко.
Так бы сделал, но потребности организма брали своё. Поэтому, обезвредив ловушку у входа, отставив от двери тяжёлые предметы, отперев самодельный тяжёлый засов и замок, приходилось выбираться наружу.
Снаружи холодно. Не сказать, чтобы дома была жара — топить приходится экономно, ибо вылезать лишний раз совсем не хочется, — но снаружи так отвратительно промозгло, что даже в плотной куртке и ватных штанах кажется, будто незримые холодные пальцы забираются под одежду. Воздух словно становится тяжелее — всегда приходится вдыхать с каким-то усилием. Уже привычным, но ощутимым.
Даже в полдень кажется, что вот-вот наступят сумерки. Вокруг рваными клочьями стелется плотный туман, где-то обрывающий видимость уже через два метра, где-то позволяющий что-то разглядеть и на десятки метров. Не у одного меня возникало ощущение, что эти туманные клубы — живые, имеющие если не разум, то некий животный инстинкт. Порой они так целенаправленно начинали клубиться вокруг какого-то предмета или даже человека, следуя за ним… а потом, через какое-то время, отлипая и продолжая жить какой-то своей туманной жизнью. Мы так и не узнали правду об этом тумане — нёс он какую-то опасность или нет. Если человек уходил и где-то пропадал, никто не мог знать наверняка — поглотил его туман или что-то ещё.
Посреди июля стремительно жухла трава да облетела листва с деревьев. Может, кто-то всё же устроил войну и пустил в ход её самое страшное оружие? А мы, здесь, и понятия о том не имели? Не услышали отголосков ни одного взрыва? И жили в неведении?
Стараюсь ступать мягко, неслышно. Туман и так должен поглощать звуки, но осторожность лишней не бывает. Одна рука сжимает ремень ружья на плече. Я им толком и не умею пользоваться. Не думаю, что оно спасёт меня, случись чего. Я не охочусь с его помощью — слишком много будет шуму. К тому же, патрон всего один, и тот — в стволе. Оно мне вообще случайно досталось. Дядя Володя целился в меня, требуя отдать рюкзак с порубленным на несколько частей стволом небольшого дерева и две тушки вороны, которых я сбил рогаткой. Один из двух патронов он извёл, когда от угроз перешёл к попыткам взаправду меня убить. А я тогда был уже наученный. Дядя Володя не первый пытался меня убить.
Мне не пришлось убегать или уползать от него. Да, я съехал вниз по склону, по мокрой траве, сквозь густые клубы тумана. Я, может, имел бы шансы использовать этот туман, как своё спасение. Но дядя Володя наверху очень громко, с ужасом, вскрикнул, и тот вскрик раскатился по округе, невзирая на глушивший звуки туман. Потом всё стихло.
Надо было бежать, уходить подальше, быстрее к дому, быстрее к родному дому — не самому надёжному, и всё же убежищу. Но что-то дёрнуло меня влезть обратно на вершину склона, чтобы увидеть лежащее среди поникшей мёртвой травы ружьё с порванным ремнём.
За свою опрометчивость я и был вознаграждён двустволкой весом в три кило, которая, пускай и была бесполезна, болталась на мне лишним грузом, вселяла какую-то уверенность, чувство спокойствия… относительного.
На самом деле, обычно я был очень осторожен. Я вообще по жизни — человек не большой отваги. Когда в детстве школьные или дворовые пацаны отжимали деньги — отдавал. Когда обижали слабых — не защищал. Да и кого я мог защитить? Слабых пусть защищают сильные. Хотя сильные предпочитали использовать свою силу для других целей…
Вот и здесь я предпочитал не геройствовать. Пришли мародёры по душу соседей? — сиди и не высовывайся. Слышишь вопли человека, пожираемого одной из туманных тварей? — поворачивай и иди в другую сторону, радуясь, что тварь нарвалась не на тебя. Когда мы поняли, что тут с нами уже не шутки шутят, какое-то время пытались держаться вместе и помогать друг другу. Но что я сделал, когда на вылазке за дичью объявилась неестественно перекрученная образина, будто её, как мокрое полотенце, выжимали? — конечно же дал дёру, бросив на съедение и Вадика, и Максима. И вполне успешно обменял их жизни на свою.
Когда-то мне было стыдно за свою трусость, но здесь она помогала выживать. Доказательство тому — я тут уже то ли несколько дней, то ли недель, никого не видел. И не слышал. Кроме силуэтов тварей, от которых мне всегда удавалось оказаться подальше.
Зато сумел приобрести довольно полезные навыки. Например, охотиться на птиц и грызунов из самодельной рогатки или пращи. Дед Петя ходил ставил ловушки на зайцев, я хотел, чтобы он и меня научил… но с одной из вылазок дед не вернулся, а я, пытаясь воспроизвести процесс, сути которого никогда толком не понимал, потерпел неудачу. Он, кстати, говорил, что даже сработавшие ловушки порой оказывались пусты — и не факт, что в том люди были замешаны.
Было дело, косулю увидел среди деревьев. Рогатка — смех. Лук бы… но это я и смастерить вряд ли смогу, не говоря уж о том, чтобы стрелять. Помню, как-то доводилось спортивный лук дяди пробовать, вечно стрелы прилетали в цель не тем местом, каким нужно… Так и бросил топор. На удачу. Пролетел топор, с лёгким свистом рассекая воздух, да косулю по рогам. И по макушке. Обухом. Животинка встрепенулась и дала дёру. Было б тогда ружьё — может, и совладал бы… и даже беду на себя не навлёк.
Ещё нужно было срубить не очень толстое деревце, желательно подсохшее. Шуму от процесса много. Упавшие ветки давно порастащили, упавшие деревья — пытались распиливать, но часто в процессе привлекали… ненужное внимание. Пока человек здесь был охотником и добытчиком, сам легко мог стать жертвой и добычей.
Сбитый голубь камнем полетел на землю. Глядишь, кто ещё попадётся в ловушки на мышей — будем жить… то есть, буду. Живности становилось всё меньше. Даже среди мышей. Я просто оттягивал неизбежное. Но в этом — и суть всякой живой твари на земле, разве нет? Мы неизбежно станем мёртвыми, но до того — будем прилагать все усилия, чтобы тот неизбежный момент наступил попозже.
Ещё в первые два дня кто-то пытался выехать и бесследно исчезал. Может, им даже удалось? Кто их знает. Среди окрестных жителей пошёл слух о том, что мы оказались в про́клятом замкнутом пространстве, откуда выхода нет и быть не может. Кто-то предпочитал не рисковать, кто-то рисковал и исчезал, кто-то, струхнув и не уйдя слишком далеко, возвращался. Так мы и не узнали — есть всё-таки выход или нет. На сколько растянулись клубы словно живого тумана и вечная промозглая осень. А сейчас я просто не знаю, ещё июль — иль уже август, а может, сентябрь или вовсе октябрь. Время потеряло значение, ведь ничего вокруг не менялось, кроме сокращения живых людей и всё больших сложностей, связанных с добычей дичи. А электроника просто не работала. Даже настенные часы на батарейках. Каким-то чудом первые владельцы машин сумели выехать, а когда после другие отчаявшиеся автолюбители пытались сделать то же самое — их агрегаты просто не заводились.
Сегодня мне особенно повезло с деревом — оно было сухим, не очень толстым, при этом сильно накренившимся. Всего нескольких сильных ударов топором хватило, чтобы свалить его окончательно. В момент, когда оно падало, что-то словно кольнуло в затылке. Я был научен опытом. Я знал, что это значит.
Среди деревьев впереди, где туман был не очень густым, проступала широкая и уродливая фигура. Чем разглядывать её подробнее, я предпочёл затаиться и быстро отползать в противоположном направлении. Отползя, вроде, достаточно — вскочил и побежал. Ружьё бессмысленно давило лишним весом, такое убойное и такое бесполезное. Зато в руке крепко была стиснула рукоять топора. Хоть не потерял…
Топот ног, тяжёлое дыхание. Всё это моё, родное. Тварь осталась где-то позади, привлечённая шумом ударов топора и падающего дерева. Если я удалился своевременно, то у меня есть все шансы успешно скрыться. Далековато я забрался в лес… Сухие и не толстые деревья находить тоже всё сложнее.
Не то, чтобы можно было считать дом совершенно безопасным местом. Бывало, кто-то шкребыхался и даже стучался о стены. Тогда не было сна, и ружьё становилось вместо подушки, которую обнимаешь в надежде почувствовать опору. Кому-то разбивали окна ещё до того, как их принялись заколачивать. Кому-то выламывали доски, которыми окна заколачивались. Тётка Марта так и умерла от страха, когда что-то ломилось в окно. Соседи слышали стук и треск, слышали истошные крики тётки, когда переполнилась её чаша ужаса, но на помощь не пришли. Видимо, не я один больше дорожил собственной жизнью, нежели помощью ближнему.
Когда стало очевидно, что вокруг рыщет нечто потустороннее, и люди стали замечать силуэты в тумане, было принято решение всем набиться в один дом, вооружившись всем, что могло обнаружиться в арсенале деревенских жителей — в основном, всяческими инструментами. И ружьём дяди Володи.
Эта затея сошла на нет, когда стало понятно — имевшиеся запасы еды очень быстро истощились, а добыча пропитания снаружи была сопряжена с огромным риском. Ссоры, обвинения друг друга в бесполезности, а ещё — странные взгляды, которые кидали некоторые на других… как на возможный источник пищи в случае, если с этим станет совсем худо. А становилось всё хуже и хуже.
Мы с Машей ушли одними из первых. Забаррикадировались в доме, из которого всё равно приходилось выходить за топливом и пропитанием. А остальные гибли — утащенные тварями на вылазках или настигнутые друг другом. Кто-то решал воспользоваться правом сильного и отнять то, что помогало выжить, у другого. Кто-то и впрямь решил использовать других людей, как источник пропитания. Иногда появлялись и пришлые, каким-то образом забредшие из других населённых пунктов и ведшие себя, как бандиты.
Мы словно сидели на пороховой бочке, каждый день ожидая чего-то ужасного. В наш дом тоже ломились. О его стены тоже скреблись, и не только люди. Было дело, мне приходилось отдавать то, что добыто тяжёлым трудом, под угрозой расправы. И всё же, каким-то образом я сумел пережить их всех. Даже Машу. Которая однажды бросилась на меня с кухонным ножом. Мы тогда ничего не ели четвёртый день. Я даже не был в ней разочарован — разочароваться во всём и всех я успел куда раньше. Можно было пойти по пути наименьшего сопротивления и использовать её тело в тех же целях, в которых она собиралась использовать моё… но к такому я оказался неготов, несмотря на голод. Пришлось выволочь её на улицу и выкинуть за границу, по которой раньше проходил забор. На следующий день тела не было.
Сердце бешено колотилось после бега, не хватало воздуха, который приходилось жадно хватать, несмотря на боль в глотке. Я вернулся живой. Вернулся в дом, где в печи еле тлели оставшиеся угли. С тушкой голубя, которую было не на чем приготовить. Я не смог добыть дрова. Мне было слишком страшно возвращаться в лес и вновь пытаться добыть что-нибудь сухое и горючее. Забор (и не только мой) давно был использован по не совсем тому назначению, для которого строился. Кровать в доме была железная, из лакированного шкафа топливо вышло бы не ахти.
Ночь была проведена мною в холодном помещении, одетым, как на улице. Посреди этой ночи я сидел на кровати в темноте и грыз сырую голубиную тушку, слушая, как шкребётся что-то за заколоченным окном.
Следующие полдня я собирался с духом, но наконец вышел на улицу.
Снова приходилось рисковать своей жизнью, чтобы выжить. Иронично, правда?
Другие, прости господи, произведения собственного сочинения: