Найти в Дзене

Роман "Мишель" - загадки и разгадки

Вот две цитаты: одна из романа Юрия Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара», рядом с ней – из романа Елены Хаецкой «Мишель». «На очень холодной площади в декабре месяце тысяча восемьсот двадцать пятого года перестали существовать люди двадцатых годов с их прыгающей походкой. Время вдруг переломилось; раздался хруст костей у Михайловского манежа – восставшие бежали по телам товарищей – это пытали время, был «большой застенок» (так говорили в эпоху Петра). <…> Людям двадцатых годов досталась тяжелая смерть, потому что век умер раньше их». «До войны с Бонапартом жизнь была совершенно другая: время как будто текло медленнее и восемнадцатый век отступал не торопясь, с оглядкой, повсюду расставляя свидетельства своего несомненного присутствия. Позднее все это было сметено громом пушек, проникшим, казалось, в самые умы человеческие, — и все сразу побежало иначе, куда быстрее, так что молодой человек уже успевал рассказать целую историю там, где пожилой едва завершал вступление и переходил собственно
Оглавление

Кажется, после романов Тынянова не читал я такой изящной и, в то же время, основательной прозы.

Вот две цитаты: одна из романа Юрия Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара», рядом с ней – из романа Елены Хаецкой «Мишель».

«На очень холодной площади в декабре месяце тысяча восемьсот двадцать пятого года перестали существовать люди двадцатых годов с их прыгающей походкой. Время вдруг переломилось; раздался хруст костей у Михайловского манежа – восставшие бежали по телам товарищей – это пытали время, был «большой застенок» (так говорили в эпоху Петра). <…>
Людям двадцатых годов досталась тяжелая смерть, потому что век умер раньше их».

«До войны с Бонапартом жизнь была совершенно другая: время как будто текло медленнее и восемнадцатый век отступал не торопясь, с оглядкой, повсюду расставляя свидетельства своего несомненного присутствия. Позднее все это было сметено громом пушек, проникшим, казалось, в самые умы человеческие, — и все сразу побежало иначе, куда быстрее, так что молодой человек уже успевал рассказать целую историю там, где пожилой едва завершал вступление и переходил собственно к делу. Так и говорили, не слыша друг друга, каждый о своем.
Но до наступления перемен оставалось еще два года; Бонапарт хоть и свирепствовал в Европе, а русская глубинка жила совершенно по-старому и о многих вещах знать не желала».

Несомненное сходство не есть примета литературного воровства: в прозе Хаецкой мы видим торжество метода. Автор изучила поэтику Тынянова и следовала ей, не копируя отдельные слагаемые, а применяя приём, укрупняя действие – и в пространстве, и во времени. Такой оптикой может владеть только профессионал – чтобы создать такую обширную картину надобно обладать не только эрудицией, но и умением находить и сопоставлять детали исторического процесса.

Роман Елены Хаецкой – многослойный, плотно сцепленный текст, роман-разгадка одной из самых романтичных и необъяснимо противоречивых судеб русских поэтов. (У французов, кстати, есть свой лирик-отщепенец - Артюр Рембо). «Мишель» - имя Лермонтова и, по мнению Хаецкой, это метка, оставленная эпохой, которую наши либералы с отвращением назвали «николаевской». Именно эта эпоха возвышала поэтов на такие вершины, которых их собратьям в девятнадцатом веке никогда уже не доводилось достигнуть.

Портрет Лермонтова, работа Дмитрия Палена
Портрет Лермонтова, работа Дмитрия Палена

Почему же такое название? Почему не «Михаил», почему не «Лермонтов»? Могу предположить – не допуская спойлера – такое название даёт ключ к разрешению загадки лермонтовской личности: гениального поэта и одновременно – злоречивого гордеца и похаба. Соединяя отдельные фрагменты его биографии в единую цепочку, трудно отделаться от мысли: если б этот человек не был автором стихов «Ветки Палестины» и «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…» его стоило бы изолировать от общества, лет на пять, а то и поболе.

Впрочем, желание это пропадает после чтения эпизода похорон поэта в Пятигорске.

Молодой священник, отец Василий отпевать Лермонтова категорически отказывается – дуэли приравнены к самоубийству, а это тягчайший грех.

И не только сам иерей в отказе, но и второму батюшке, отцу Павлу препятствует. А тот, проводив Лермонтова в последний путь, размышляет: «Положим, прав отец Василий — да и отважен весьма; но все-таки во всем, что он творил сейчас, не было любви. Самым ужасным, самым убийственным образом не было любви». Отсутствие любви в речах и делах, внешне правильных и праведных, увы, наблюдаем чуть ли не ежедневно.

В романе Хаецкой внимательный читатель найдёт и виртуозно выстроенную фабулу, и эксцентричный сюжет (Вспомним ещё раз Тынянова, который утверждал: «Сюжет должен быть нов, а фабула может отсутствовать».), мастерски написанные пейзажи и чистейшие образцы конспирологии, и среднерусская печаль в контрах с кавказской горячностью на вынос и внутренней отрешённостью… Словом, есть все слагаемые художественно сильной прозы, от чтения которой получаешь радость узнавания России и литературы, Россию любящей.

Может возникнуть вопрос: отчего же так поздно? Роман был опубликован в 2006-м году, а рецензия появилась чуть ли не двадцать лет спустя? Ответ прост: прочёл книгу лишь сегодня, прежде не знал ни о ней, ни об авторе.