Гитлеровские войска заняли советскую землю. Что чувствовали наши люди, оказавшиеся «в Европе», как вели себя на оккупированной территории «цивилизованные европейцы»? Некоторый полезный опыт личных взаимоотношений по воспоминаниям очевидцев.
Пункт первый. Господа оккупанты нас за людей категорически не считали. Мы для них были лишь ничтожными «недочеловеками».
Отрывок из дневниковых записей жительницы г.Пушкин Лидии Осиповой от 4 января 1942 года: «Есть вещи, творимые этими самыми европейцами, которых русское население им никак не прощает, особенно мужики. Например, немцам ничего не стоит во время еды, сидя за столом, испортить воздух. Об этом нам рассказывал со страшным возмущением один крестьянин. Он просто слов не находил, чтобы выразить своё презрение и негодование...
Русский мужик привык к тому, что еда — акт почти ритуальный. За столом должно быть полное благообразие. В старых крестьянских семьях даже смеяться считается грехом. А тут такое безобразное поведение. И ещё то, что немцы не стесняются отправлять свои естественные надобности при женщинах…
И то, что немцы столь гнусно ведут себя, причиняет русскому народу ещё одну жестокую травму».
Дело здесь не только в традиционной немецкой непосредственности, как мне тут писали некоторые: «Ну и что, немцы и теперь так себя повсеместно ведут». Согласен. Ведут себя они порой весьма своеобразно. Несколько лет назад лично сам наблюдал, как несколько весёлых немцев в общественном умывальнике с шутками и прибаутками при всём честном народе совершенно не стесняясь подмывали себе задницы… Но для русской культурной этики такое поведение немыслимо, это демонстративное презрение к окружающим.
Пункт второй. Было ли за что им нас презирать? Увы…
Очень быстро нашлось немалое число тех, кто в условиях гитлеровской оккупации проявлял полную готовность обслуживать «европейских освободителей» всеми возможными способами…
Вот что писал о приходе немцев в Днепропетровск очевидец Ю.А.Нефедов:
«В этом же доме, где жил священник, жили две молодые женщины, квартирантки, мало кому известные. Они тоже стояли на улице и призывно махали ручками немецким солдатам, складывая ладошки, поднося их к щекам и наклоняя головы. Это ошеломило всех».
Вспоминает Х.Г.Лашкевич: «С отвращением, с гадливостью смотрел я на заискивание моих сограждан перед немцами, на их стремление брататься со своими завоевателями.
Особенную гадливость во мне возбуждают женщины: уже 4 ноября наиболее красивые и выхоленные женщины гуляли с немецкими офицерами, подчёркивая свою интимную близость с ними. Женщины — жёны советских бойцов — зазывают к себе на квартиры немцев и предоставляют себя в их распоряжение. Сразу стало в моде восхищаться всем немецким: немецкими самокатками (авто), немецкими танками, лошадьми битюгами (кажется, наших же заводов) и самими немцами, белыми, румяными, жирными, презрительно самоуверенными».
Пункт третий. Люди бывают разными…
Тот же Х.Г.Лашкевич описывает эпизод, относящийся к лету 1942 года:
«Сегодня был свидетелем такого случая. По Севастопольской улице четыре конвойных немца гнали человек около 100 свободно идущих пленных кавказцев и туркмен, взятых под Севастополем. Сзади этой группы два вооружённых немца вели между собой одного русского краснофлотца, со связанными сзади в локтях руками. Для нас, наблюдавших эту сцену, было ясно, что первые без сопротивления сдались немцам в плен, а русский краснофлотец взят с боя и даже в плену опасен победителям.
Моряк был молод — не старше 25 лет. На нём был разорванный тельник, тёмные штаны. На тельнике виднелась кровь, но не его, так как он сам шёл без усилий, не как раненый, грудь была расхристана, тельник, вероятно, порвался в рукопашной схватке.Непокрытая голова обращалась во все стороны, глаза казались красными, вероятно, воспалены от боя и злобы. Интересно было сопоставить уверенные движения связанного человека, который шагал как хозяин той дороги, по которой шёл, с понурыми, жалкими фигурами ста пленных.
Нам было известно, что немцы пленных краснофлотцев недолго держат в плену живыми и скоро убивают, по слухам, даже с пытками. Со скорбью и вместе с тем и с восхищением смотрели мы, несколько стариков, на нашего храброго защитника. Скажу, что моё восхищение его мужеством заслонило мою скорбь, и я, не подумав об опасности собственного положения, снял перед ним шляпу, приветствуя побеждённого физически, но не духовно.
Светлые глаза и курносый нос обратились в мою сторону. Громко, задорно, как будто он шёл не на казнь, а на прогулку, краснофлотец крикнул мне: “Живём, папаша!”
Но вдруг его взгляд упал на проходившую сзади меня с немецким офицером очень красивую, выхоленную, шикарно одетую девушку. Вмиг лицо краснофлотца исказилось страшной злобой, и он разразился неистовыми ругательствами: “Ах ты… сволочь, сука! Мы кровь за тебя проливали, а ты с нашими врагами… Для врагов наших завиваешь волосы и наряжаешься! Нашей кровью платишь за свои наряды! Подожди, мы вернёмся, вернёмся! Проститутка, предательница, гадина! Ты думаешь, мы отчёта с тебя не потребуем?”
Отборные ругательства сыпались и сыпались, девушка шла с видом оскорблённой невинности, немецкий офицер делал вид, что не понимает смысл происходящей сцены, конвойные молчали, а русские наблюдатели, бывшие рядом со мною, расплывались в улыбке и вполголоса говорили: ”Молодец! Таких бы неукротимых побольше!”»
Этот отчаянный парень не думал о смерти… Он презирал её, равно как и тех, кто готов был смириться, затихнуть, забыв о человеческих качествах, о достоинстве и о чести…