Редакция «Камертона» выражает искренние соболезнования папе — С.Минакову, — также семье, родственникам, друзьям и всем причастным к судьбе и творчеству совсем молодого ещё сына, автора, патриота, русского по духу и крови человека. Упокой, Господи, его душу в селениях праведных…
***
Минаков Александр Станиславович (25.10.1987, Харьков — 6.10.2024, Харьков) — прозаик и музыкант. Окончил Украинскую инженерно-педагогическую академию (Харьков), работал инженером в полиграфической фирме, сетевым фрилансером, солистом камерного рок-коллектива «Хор одиноких сердец сержанта Пеппера», писал статьи для сайтов. Проза (преимущественно миниатюры) опубликована в «Литературной газете» (май 2013), харьковском альманахе «Лава» (2010, 2011, 2012), неоднократно в «Литературной газете + Крым» (Севастополь, 2012), в журналах «Эмигрантская лира» (Брюссель), «Человек на Земле» (Москва), альманахе «Пересвет» (Белгород). Автор сайта «Камертон».
Предваряет публикацию слово писателя Станислава Минакова — на безвременную кончину сына:
Мой Саня пал в битве за Харьков, родной ему до крика город, который он обожал. Так любил Харьков его дед, тоже Александр Минаков, который в отрочестве пережил всю двухгодичную фашистскую оккупацию города, в результате в 33 года ослеп. Но еще 43 года прожил в Белгороде.
Сашкин же организм не вынес бандеровщины и тревожной ответственности за жену и малышей. Какая ответственность? Укрывать от прилётов, смотреть, как мимо балкона пролетают ракеты и дроны и падают то далеко, то близко, с грохотом озаряя полнеба огнем. Существовать без заработка, приобрести и эксплуатировать устройства, работающие вместо постоянно отключающихся электро- и теплосетей и т.д. А подъем детей, воды и пр. на высокий этаж? А обострение заболеваний у малышни? А хронически умертвляющая поджелудочная, болящие зубы, почки и невозможность выйти из подъезда, потому что во дворе патруль загребущий. И в результате — практически лишиться сна, и без того проблемного всю жизнь.
С марта по май 2022 г. отчаянные головы организовывали автоколонны частников, по 20-30 машин, выезжающих из Харькова через Волчанск или Купянск в РФ. Нацисты на блок-постах взятки хоть и брали, но машины иногда расстреливали. Младшенькому было полгода, Саша отрезал: на убой семью не повезу. Обращаю внимание: еще осенью перед началом ковидной эпопеи вся его семья переболела неизвестной заразой, косившей Харьков и не только, что породило слухи об утечках вирусов из местных американских баклабораторий. Эти болезни не прекращались в семье все последние годы, доходило и до госпитализаций детей с мамой. Они все за лето 2024 г. раз пять переболели непонятным вирусом. Недавно он сказал мне: «Я уже 10 лет в бандеровской оккупации». — Все эти годы его подвижная нервная система вела вразнос весь организм.
Его сердце остановилось после нескольких дней боли в верхней части спины. Скорую помощь вызывать не решались, поскольку фельдшера его сдали бы военкомам или СБУ. Ночью 6 октября стало невмочь, но «швыдка допомога» уже не помогла.
...Саша среди первых вывел свою полусотню на защиту Харькова в феврале 2014 г. (Харьков встал на день раньше Донецка) — на окружную дорогу, к Поклонному кресту на западном въезде (со стороны Киева). И многое другое, о чем пока не время рассказывать. Вот слова о Саше хормейстера Виктории Меликенцовой:
«Человек, который научил обниматься весь хор. Человек, которому, казалось, тесно в своем теле. Человек, который шутил, много шутил, и что важно — умел это делать. Человек, который был искренним, но чувствовалось, что внутри еще так много невидимых слоев. Вокруг много смерти, жести, войны, горя, казалось, мы уже привыкли к новостям, сбивающим с ног, но смерть Саши вырвала кусок сердца. Мы не были особо близки, но оказалось, что он осел где-то глубоко внутри, и со вчера это место болит. Сил — родителям, семье, хору, всем, кто знал и любил этого большого человека».
Я Сашу с его ранних лет звал «гений коммуникации». Он был ребенком очень подвижным, с могучим рациональным и (ир-), интуитивным, эмоциональным, лексическим и образным потенциалом. Учебу прогуливал, но знал всё обо всём. И сызмальства поражал учителей на экзаменах. Не посетив ни одного урока географии, он на выпускном экзамене в 9 классе предъявил нарисованные за один вечер контурные карты и ответил комиссии на 11 (по 12-балльной шкале оценок), чем потряс учиху до фундаментальных основ. Рисунки его, четырехлетнего, вместе с рисунками старшей сестры, один известный безумец выставлял в Русском музее и в частных галереях Джерси-сити в Америке.
Остались написанные и записанные Сашей песни. Остались два малыша, — неспетые его песни; он отдал им немало любви, сил, времени, быть может, исчерпав отведенный лимит. И проза его осталась — в том числе о событиях 2014 года. Литературный генезис его жанра и стиля определить не берусь. Обериуты? Притчи? «Сказка ложь, да в ней намёк»? Философские анекдоты? Лирические миниатюры? Саша писал недлинно, боюсь сказать «кратко». И ушел за 19 дней до 37-летия. Как Моцарт и Пушкин.
Этот шебутной юморист стал замечательным человеком и прекрасным отцом. В чем для родителей умудрение в кончине сына, могу попытаться «размыслить», от чего, несоизмеримо страшного, Господь его избавил, могу предполагать, но какое в этом послание обожающим отца малышам, вместить не умею.
ПРОШУ МОЛИТВ ОБ УПОКОЕНИИ ДУШИ р.Б. АЛЕКСАНДРА
Прятки
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, двадцать четыре.
Мне уже двадцать четыре.
Кто не спрятался — я не виноват.
Осень
Черные листья, крепко втоптанные в асфальт, леденящий парковый ветер, пахнущий трупами деревьев, и понимание, что самое лучшее, что сейчас есть, это воробьи в кустах — это почти все, что у меня есть.
Есть еще ощущение, что мы с тобой как частица «не» с глаголами — если и пишемся, то по ошибке.
…Теребить, теребить внутренности, насильно пытаясь хоть что-то услышать, почувствовать, мечтая о волшебном дефибрилляторе, который — «РАЗРЯД!», и радостно застучало.
Заставлять себя не раздражаться, не злиться, не жечь себя по мелочам, которые то и дело лезут со всех сторон — ничего труднее в жизни нет.
Всё, что осталось от надежды на счастье — елевидный туман, что иногда оседает каплями влаги на стенках души — и только тогда её видно…
А в остальном — как у Бетховена в Оде К. Радости не было, нет, и не будет.
Мальчик
Родился однажды мальчик.
Красивенький такой.
Почти не плакал. Родители нарадоваться не могли.
Мальчик смотрел на мир огромными глазами. На глаза попадались животные. Они нравились мальчику, и мальчик нравился им. Ягнята тихо мекали и, если бы могли улыбаться, улыбались бы. Мальчик тянул пальчики, растопыривал их.
А через тридцать лет и три года в его, уже не маленькие, ладони вбили гвозди. И распяли на кресте.
Я — спичка
— Я спичка, спичка, спи-и-и-ичка! Я спичка, спичка, спи-и-и-ичка! Я спичка, спичка, спи-и-и-ичка! Я спичка, спичка, спи-и-и-ичка! — весело пел Ваня, держась обеими руками за голову, пляшущий по дому взад-вперед.
А еще десять минут назад этот Спичка, в исполнении Вани, был Иваном Анатольевичем Дорошенко, отцом двоих детей, начальником крупного отдела маркетинговых исследований, в прошлом мастером спорта по лёгкой атлетике.
Но всё это куда-то улетучилось.
Про Сашку и Машку
Жили-были Сашка и Машка.
Сашка улыбался Машке
И
Машка улыбалась Сашке.
И все у них было хорошо — и прогулки под дождем, и страстные рассветы, и обоюдоострые стихи, и безмолвная радость, и милые, неловкие моменты, и настоящий смех, и приятная тоска, и счастливая надежда, и непонятный никому юмор…
Сашка любит Машку
И
Машка любит Сашку.
Но однажды Сашка поступил как мудак, и сказка кончилась.
Муха зелёная, мусорная
Муха зеленая, мусорная, села ко мне на руку.
Большая.
Сидит себе, и всё. Иногда лапками шевелит.
Я тронул её пальцем — нет, все равно сидит. И, наверное, смотрит.
И не уходит от меня, не уходит.
Сидит муха.
И всё равно ей, кто я, какой я... Все равно ей, что я сегодня обидел кого-то, ей все равно, что из-за меня ссорились, плакали, грустили и тосковали.
Сидит, и всё тут.
Друг мой — муха теперь.
Друг мой.
Они знают
В бар вошел Сенька. Он заказал пиво. Он знал, что сопьется. К нему подошел его друг Юра. Он тоже знал, что Сенька сопьется, поэтому надолго с ним не задержался. Рядом с ними сидела парочка — Люська, она пришла сюда сегодня случайно, но уже знала, что кому-нибудь отдастся, и Олежка — он работал главредом в газете. Он знал, что это не газета, а подтирка для задниц слесарей, но его это не расстраивало.
— Два мохито, пожалуйста.
Бармен улыбнулся и кивнул. Он знал, как делать мохито.
А я сидел, сжимал полупустой стакан и ничего не знал.
Собака, которая никогда не скулила
Дождик моросил целый день, и всё вокруг от этого стало мокрым — камешки в асфальте, шевелящийся свет желтых фонарей, одежды прохожих, лотки, накрытые полиэтиленом, желтые листья в грязи, колёса машин и шерсть собаки, которая никогда не скулила.
Да, именно, никогда не скулила. Не смотря ни на что — она не скулила, когда её выгнал хозяин, не скулила, когда в неё камнями кидали школьники, не скулила, когда машиной переехало лапу, не скулила, когда в ощетинившуюся шерсть впивались клыки, не скулила даже, когда от холода померли один за одним все её щенки.
Эта собака никогда не скулила.
Терпела, сука.
Два случая
Случай № 1
Я стоял на остановке и курил. Вблизи меня стоял папаша с сынишкой-дошкольником. Папаша с самого утра был во хмеле, попивал пиво, а сынишка постигал жизнь.
Папаня повернул ко мне своё алое лицо с глазами, некоторое время смотрел, потом показал на меня пальцем и изрек:
— Cатри, лось одет, как п*дор!
Так я невольно стал ценным звеном в воспитании мальчика.
Случай № 2 (Об ошибочности первого впечатления)
Был у меня в универе один тип — огромный как два медведя, голова лысая, рожа угрюмая. Эдакий воротила. А на перерывах постоянно жевал фисташки. В его руках они казались семечками.
И всё мне пакости про него в голову лезли — так и видел, как он в темном переулке у очкастых пиджакастых мужичков чемоданы забирает или тащит какую девушку за руку, держит крепко, а ей больно и она говорит: «Пусти, пусти, больно...», а он все неумолимо тащит.
Но потом познакомился я с ним ближе, оказалось, что его зовут Васюта. Хоть мне было и неловко в такие моменты, он, бывало, обнимал меня по-братски за плечо, глупо смеялся, угощал фисташками, приговаривая: «Кушай, Санька, кушай, это вкусненько».
Ж
Ж1
Сегодня я ехал в вагоне с остывшим бродягой. Я не видел его лица и не знал, когда он умер.
Я видел только его темную поношенную одежду и стоптанные ботинки.
В вагоне больше никого не было. Не было даже света. Мелькал только свет заоконных фонарей.
Сначала я его боялся, особенно в тоннелях, но потом перестал.
На одной станции его унесли, и ехать мне стало совсем одиноко.
…………
Ж3
— Да шо ж ты, ё… твою мать, без рук, б…, родился шоли? Пятую, сука, заготовку, на… запорол! Аккуратней, сука, да внимательней, б…, надо, мы ж, ты ж, на…, деньги, это ж деньги, б…, а тебе всё игрушки?!
Женя не волновался, когда Игорь Семенович на него орал. Он поорет и быстро остынет.
Женя взял шестую заготовку и нехотя взялся за работу.
Он вообще за работу брался нехотя.
Он вообще с детства хотел рисовать.
Ж4
Пётр Васильевич пришел домой опять пьяный, но жена его не ругала — сегодня были похороны его товарища. Пётр Васильевич был почти невменяем, но требовал выпить.
— Люба, в-водки мне налей! За Михалыча, за родненьк-кого. Год послед-дний совсем п-плох был, плох ст-тал…
Любовь Дмитриевна поворчала, но все-таки налила. Да и чего ворчать — жизнь уже прожита, чего взять с пьяного старика? Счастья всё равно уже не будет…
А на следующий день Пётр Васильевич вышел днём, сел за стол, где они обычно сидели, и до самой ночи гремел доминошками один.
Ж5
— Я порезался, когда брился. Больно теперь шее. Не люблю резаться.
— Ничего. Заживет.
А потом он вышел и погиб в автокатастрофе.
Ей вспоминалось всякое — как они познакомились, как они опоздали на поезд в чужом городе, как он делал ей предложение.
А еще она вспоминала, как он утром порезался, когда брился, и от этого почему-то хотелось рыдать сильнее всего.
Гороскоп
На Земле, во всем великолепии и Божьем изобилии, есть такое явление как маленькие календарики с отмеченными благоприятными и неблагоприятными днями для разных знаков Зодиака.
А это значит, есть такая профессия — их составлять.
Денис один из таких.
Так вот. Сидит однажды Денис, составляет эти злосчастные гороскопы: один день зеленый, два красных, зеленый, красный, два зеленых… Львы-Девы-Скорпионы… и так дошел до Рыб. И вспомнил, что жёнушка его любимая — рыбка. И пожалел родную, убрал один плохой день. Затем еще один…
А потом подумал и всем-всем-всем убрал немного плохих дней.
На душе стало светло, хорошо, и, казалось, даже погода подмигивает и щебечет от счастья. И Денис сидел и улыбался. Даже немного гордился собой и своим добрым делом.
С тех пор вообще всем в жизни стало немного лучше.
Рукавичка
Яну Панасенко, хорошему другу и настоящему офицеру
Вот бежит мышка, влезла в рукавичку и говорит:
— Тут я буду жить.
А в это время лягушка — прыг-прыг! — спрашивает:
— Кто, кто в рукавичке живёт?
— Мышка-поскребушка. А ты кто?
— А я лягушка-попрыгушка. Пусти меня!
— Да я б и не прочь, но тут очень мало места.
— Как так? — изумилась лягушка-попрыгушка и воскликнула: — Попробую!
И попыталась влезть в рукавичку, но не смогла. Расстроилась и ускакала ни с чем. Действительно мало места: мышь и кусок оторванной окровавленной руки занимали всё место.
Но не расстраивайся, мой юный читатель, что лягушка не влезла — в рукавичке, как и в других окровавленных, разбросанных по дороге, кусках, что раньше были байкером по кличке Лычка, завелось много живности — личинки, мухи, жучки, опарыши. В общем, жизнь кипела по полной.
Люблю смотреть, как люди сладкое едят
Люблю смотреть, как люди сладкое едят.
От него они радостней, счастливее, что ли.
Люблю смотреть, как чья-то мама залезет в маршрутку в своём кожаном плаще, по телефону поболтает, а потом достанет из сумки конфету, ест понемногу, да в окошко смотрит. А на улице — весна ранняя. Ужас. А она конфету ест, и ей хорошо. Молодец вообще.
Или вот еще — совсем зима, вечер, темно, лампы-фонарики, хлопья с неба, трамвай, как ледокол, бурит и пробирается.
И в трамвае — жуть. Грязь. Тусклый, помаргивающий грязный свет, отопления нет. Злой, уставший кондуктор.
И в трамвае — негр. Сидит в одежонке альпинистской, шапочке глупой. Сидит, жмется от холода и неуюта. Чуждо ему всё тут. Как война вообще.
Но сидит и шоколадку ест. Нравится негру шоколадку есть. И негру хорошо.
И я счастлив.
Об одном прекрасном мастере
Он всегда был мастером на все руки — сам себе чинил игрушки, клеил стулья, подклеивал книги. Если в доме что-нибудь ломалось — никто даже не успевал замечать — всё тут же было в порядке.
С интересом был окончен радио -кружок, -техникум, -институт.
Работать пришлось на заводе, где он увлёкся резьбой по дереву и строительством — купил частный домик с участочком, перестроил его полностью, сам сделал крышу и сам собрал металлопластиковые окна (что на тот период было редкостью).
Когда он строил гараж (про его машину даже упоминать не станем, ибо получится почти целый рассказ), случайно сорвалась болгарка и повредила ногу в паху.
Ладно, что он быстро стал на ноги, как новый, так он в больнице все розетки починил, подкрутил скрипящие кровати и ручки дверей, подтянул текущий кран в туалете, а на одной тумбочке из шприца сделал петли и из остатков крючок для одежды.
После он достроил гараж, дома́ детям, а на пенсии выращивал тыквы, солил разносолы и сеял зерновые.
А когда его хоронили — гроб, сука, был с трещиной, а пара гвоздей погнулись.
«По улицам вместе». Стихи и музыка, исполнение Александра Минакова. Эта песня звучала над гробом в заключение прощания (сегодня девятый день):
