Вика сошла с поезда на перроне вокзала в центре Монтрю за целый час до назначенной встречи.
Первые деловые переговоры были назначены со швейцарской академией гостеприимства в Монтрю. Это был небольшой городок во французской части Швейцарии, о котором Вика знала лишь то, что здесь провел последние семнадцать лет своей жизни писатель Владимир Набоков.
Погода была майской, теплой, и она решила немного пройтись.
Пребывая в мыслях о предстоящих переговорах, сама того не заметила, как очутилась на набережной. Присев за белый столик уличного кафе, заказала Латте Мачиатто. И подняла глаза…
То, что предстало её взору было той самой страной Агарией.
Страна Агария не существовала ни на каких картах мира, кроме единственной карты в голове маленькой Вики, обожающей чудесные истории, ею же самой и придумываемые.
В призрачной стране Агарии воздух был окрашен в голубые тона – лазурита, аквамарина, бирюзы - словно небо не заканчивалось, а лишь меняло оттенки, спускаясь к земле.
Здесь было озеро - мутный голубой топаз, переходящий в сияющую синеву.
По его переливающимся серебристым дорожкам величественно плыла царевна-лебедь, а вдоль берега росли тюльпаны, анютины глазки и яркие, словно яичные желтки, рудбекии.
На берегу озера Вику-девочку ждали друзья. Серьезная Надя из соседнего подъезда с шафранной скрипкой в руках, никогда ни снисходившая до общения в реальной жизни, но здесь лучезарная как солнышко. Синеокий Славка из старшей группы с инфернальным характером, вечно обзывающий и толкающий в коридорах, но в стране Агарии тоже добрый и отзывчивый. Другие дети – из журналов, из телевизора, с придуманными именами и характерами, все те, кто был недоступен в настоящей жизни, но приветливы и готовые к общению в стране Агарии.
Дети обменивались марками, ели шоколадные конфеты, гуляли с домашними любимцами. Здесь же в стране Агарии были мама и папа, тоже счастливые и дружные. Папа был трезв, а у мамы вместо вечной тревоги в глазах порхали и смеялись голубые феи.
Никогда – ни в детстве, ни потом во взрослом возрасте - Вику не покидало щемящее чувство в груди, что на свете есть воздушная голубая страна, где можно быть идеально и безвозвратно счастливой. Нужно только эту страну найти…
И кажется, она ее, наконец, нашла.
Кофе остался нетронутым. Вика встала из-за стола и пошла на запланированную встречу.
***
Патрик и Вика встретились в баре отеля Бо-Реваж. Они оба выглядели иначе, чем в той глянцевой поездке на Гарду: более сдержанно одеты, чуть более скованны.
Но между ними быстро установилась та связь, которая возникает ощущением, что знакомы уже много лет.
У них нашлось много общих интересов: искусство, литература, бизнес, путешествия. Любая тема давалась легко и непринужденно.
После совместного ужина Патрик предложил на следующий день съездить за город, посмотреть местную природу.
Вика с радостью согласилась.
Они спортивно шагали по травяному ковру с вкраплениями мелких бусинок альпийских цветов под звон колокольчиков на шеях коров – лоснящихся, до фантазийности соответствующих своим изображениям на шоколадных обертках и коробках с молоком.
Коровы ступали безразлично и грациозно с томно опущенными ресницами, как особы королевской крови. И были так прекрасны, словно их специально готовили к выходу на пастбище: мыли, укладывали, слегка подкрашивали.
Целый день они с Патриком бродили по сельским дорогам, заходили в одиноко стоящие церквушки.
Все церквушки были доверчиво открыты и всегда безлюдны.
Патрик осенял себя при входе в церковь непривычным крестным знамением слева направо, пока Вика озиралась вокруг. На лакированных орехового цвета скамейках лежали Евангелие - то ли забытые, то ли заботливо оставленное для молитвы.
Вике нравилось, устав от быстрой ходьбы, присесть на скамейку в прохладе храма и мысленно замолчать.
Она вдыхала запах чужого Бога – такого же чужого, как и мужчина рядом. Но и одновременно единого, неделимого географией, разностью языков и качеством шоколада.
Отец был общий, но отчего-то Вика ощущала себя падчерицей.
Как будто в этой эдемской стране жили избранные, любимые дети, кому Он открывал лишь солнечную часть своей действительности.
У этих любимых детей не было генетического страха, впитанного с молоком матери проснуться утром и осознать, что все накопления превратились в фантики от конфет. Они не знают, что можно жить вообще без накоплений, и на пенсию равную стоимости десяти чашек кофе, который швейцарские пенсионеры заслуженно пьют каждое утро, уютно устроившись с газетами за столиками уличных кафе.
Судьба этих любимых детей - не русская рулетка, а точно настроенный швейцарский часовой механизм, где траектория движения известна от начала и до конца, с рождения и до смерти.
У озера снов, в окружении призрачных гор.
***
- Посмотрите какой прелестный браслетик я вчера купила! - швейцарская старушка протянула Вике сухую морщинистую ручку с коралловыми коготками.
Худое запястье украшал массивный дорогой браслет Эрмес.
Один из друзей Патрика взял в ресторан на день рождения друга свою бабушку, чтобы та не скучала в вечер выходного дня. Старушка чувствовала себя абсолютно своей в компании друзей внука, смеялась со всеми удачным шуткам, и первая поднимала бокал за здоровье именинника.
Швейцарская старушка оказалась наполовину итальянкой: швейцарцы вообще редко оказываются чистокровными.
Ее восковое лицо с яркой помадой грустно напоминало Вике лицо её собственной бабушки. Им обеим было за восемьдесят, но ощущали они себя в жизни по-разному.
Викина бабушка носила платок, прикрывая седины. Она не покупала себе обновки, ругала внучку, если та тратилась на что-то дороже коробки конфет в день ее рождения, давно перестала ходить в гости, и все её выходы имели направление магазина или поликлиники. Когда-то модная успешная женщина теперь просто доживала свою затянувшуюся по российским меркам жизнь, не нужная обществу.
«Вот бы показать бабушке Швейцарию! Ей бы понравилось!» - думала Вика, вдыхая терпкий аромат соседки - старость вперемешку с духами.
Друзья Патрика встретили Вику с восторженной доброжелательностью.
Они улыбались, смотрели в глаза. За столом все изъяснялись исключительно на английском, за что Вика была им благодарна. Единственная из всех она не говорила на их родном французском.
Однако, несмотря на всеобщее расположение, Вика не чувствовала себя комфортно.
Она постоянно ощущала себя будто у школьной доски под придирчивым взглядом экзаменатора. У этого экзаменатора была указка с тупым концом, испачканным мелом, и он держал её в постоянной готовности тыкнуть в доску перед лицом ученицы в то место, где будет неправильный ответ.
Экзаменатором был Патрик.
Его напряженный взгляд-указку Вика неотступно чувствовала на своем профиле всякий раз, едва начинала говорить.
Положительное мнение Патрика о ней было пока лишь его мнением, еще не подкрепленное мнениями других.
Она ощущала вибрации его страха – унижающего её страха. Вдруг она скажет что–нибудь неуместное в кругу его университетских друзей и тем нанесет ущерб репутации его вкуса.
От русской всего можно ожидать!
Лишь когда принесли шипящую горячую кастрюлю с фондю - большую на всех, напряжение спало. Все дружно окунали в расплавленный сыр кусочки хлеба на шпажках и запивали вином.
А после удавшегося на славу Викиного тоста имениннику, закончившегося одобрительными выкриками подвыпивших друзей, Патрику стало настолько хорошо, что он взглянул на Вику уже совсем влюбленными глазами.
«Как же мало тебе нужно!» - подумала Вика с кольнувшей в груди досадой.
Патрику нравилась она поверхностная и социальная, одобренная кругом его друзей. Только в такую он и мог влюбиться.
***
После возвращения Вики в Москву, Патрик звонил каждый день. А через месяц предложил вместе провести время на свадьбе его еще одних собратьев по университету.
- Как друзья? - спросила Вика.
- Конечно! - радостно согласился Патрик, подразумевая, что она сама оплатит свою поездку.
Так Вика оказалась в Монтрю во второй раз.
Казалось, ее душа всегда жила в этом цветочном городке, где два месяца назад она встретилась с горами-призраками.
Вечером перед свиданием с Патриком она бродила по набережной, вдыхала душистый воздух, поворачиваясь лицом к чернильной мерцающей в лучах полуденного солнца поверхности озера. Снова и снова всматривалась вдаль – в сизый туман, клубящийся у подножия гор.
Её сердце билось тревожно и сладко, как может биться только влюбленное сердце. Она ни с чем не могла перепутать его нежный трепет. Это был трепет приближения любви.
Вике было необходимо влюбиться.
Душа изматывается от долгого одиночества. Вернее - душа разматывается. Становится дряблой, растянутой, потерявшей способность к эластичной живости. Наматываешь ее на кулак, чтобы совсем не распускалась все туже и туже. И вот душа оказывается похожей на лицо женщины после косметической подтяжки: вроде все тоже лицо, но уже другое. Натянутое, искусственно-улыбающееся, неживое.
Из души уходит душа. И остается один кулак.
Вика сама не заметила, как в ней укоренилась привычка к одиночеству. В какой-то момент одиночество стало казаться более естественным состоянием, нежели пребывание в отношениях.
«Как они все умеют находить друг друга? Как умеют просто быть вместе?» - думала она, гуляя одна и обращая внимание на проходившие мимо пары.
Сама Вика давно разучилась быть в паре. Теперь для нее построить отношения с мужчиной, именно построить – встретить и взаимно полюбить - стало какой-то инопланетной миссией.
Ушла легкость встреч, на ее место пришла сверхзадача, исполнить которую невозможно ни умом, ни сердцем.
И кажется она все делала правильно: ходила на свидания, улыбалась, нравилась, снижала планку ожиданий, старалась находить в каждом мужчине что-нибудь привлекательное … но ничего не завязывалось. Совсем ничего, даже до глубокой симпатии не доходило.
Вика притягивала не тех мужчин, а идти на компромиссы в любви она не умела: в бизнесе – да, в любви – нет.
Поэтому любовь стала всегда универсальной абстракцией: «люблю, когда дождь по утрам», «люблю смотреть на детей», «люблю любовь». Любовь употреблялась ко всему вокруг, кроме ее прямого назначения.
И, наверное, поэтому она полюбила Швейцарию – сразу и безнадежно.
Полюбить страну ей оказалось куда проще, чем полюбить мужчину.
***
Следующий вечер, предшествующий свадебным торжествам Вика и Патрик провели вдвоем.
Снова гуляли у закатного озера, разговаривали. Нежно-розовый цвет сумерек, гаснувших над линией гор, отражался в воде, придавая кукольную бархатистость их лицам.
В ресторане они сели за столик на двоих у окна, накрытый клеенкой в бело-розовую клетку. Большой усатый официант принес им два бокала искристого Проссеко.
Они пили шампанское, смеялись, разговаривали, но Вику ни на секунду не покидало ощущение скоротечности праздника. Люди вокруг, встречаясь с ней взглядами, приветливо улыбались. По окнам бегали огоньки. Столы дымились ушастыми кастрюльками фондю.
Но главное волшебство заключалось в том, что напротив сидел Патрик с его белоснежной улыбкой кукольного Кена в сиреневого цвета поло и смотрел на Вику с нескрываемым обожанием.
Ее преследовало чувство, что жить в таком мире постоянно невозможно.
В любой момент придут угрюмые люди в синих рабочих комбинезонах и начнут разбирать декорации: столы в бело-розовую клетку, лица с улыбками, толстого усатого официанта, голубоглазого Патрика…
Принесли две пышные порции зеленого салата, пузатый кувшин белого вина и расплавленный сыр раклетт. К сыру на отдельных тарелках подавались мелкие картофелины в полупрозрачных мундирах и маринованные огурчики.
Патрик поднял бокал для тоста:
- За тебя! Спасибо, что согласилась приехать! Я целую вечность ждал тебя здесь… С тобой все становится другим. С тобой всё оживает!
Вика посмотрела в его ясные глаза и впервые за вечер поверила, что всё по-настоящему. Что у неё наконец могут быть нормальные отношения. Что она сможет полюбить Патрика. И что никто не придет разбирать декорации.
Но в эту минуту отпив вина, Парик добавил:
- Больше всего мне нравится в тебе то, что ты умеешь общаться. Ты произвела на моих друзей в свой прошлый приезд неизгладимое впечатление! До сих пор о тебе вспоминают.
Его глаза по-прежнему оставались ясными, без единого облачка, но у Вики возникло в душе то же разочарование, какое она испытала однажды в детстве на новогоднем утреннике. Тогда белокурая Снегурочка сняла варежку со снежинками, а под ней оказалась девичья рука с обкусанными заусеницами и облупившимся розовым лаком для ногтей.
Потом они танцевали медленные танцы под живое пение местной группы музыкантов. Патрик оплатил счет. Затем его сфотографировал.
Как выяснилось, он заносил в специальную программу в телефоне все свои расходы, анализируя их еженедельно, ежемесячно, ежегодно.
По дороге из ресторана он показал Вике цветные кардиограммы: синяя кривая – продукты питания, красная – развлечения, зеленая – подарки, желтая – одежда и обувь, фиолетовая – транспорт, нежно-розовая – путешествия. Все имеет свой цвет и назначение, никаких бессмысленных расходов. И этот вечер тоже не был исключением.
«Интересно, у меня тоже есть свой цвет? Или он разбрасывает меня по всей денежной радуге?» - думала Вика.
Они подошли к гостинице. На прощание Патрик поцеловал её в губы.
Войдя в номер, быстро раздевшись, умывшись и почистив зубы, Вика протиснулась в постель-конверт. Концы пододеяльника были подоткнуты на американский манер.
Она принялась поднимать вверх ноги, натягивая одеяло, чтобы высвободить концы. Оно плохо поддавалось, будучи плотно заправленным под матрас. Наконец вместе с одеялом из-под матраса вылезла и вся простынь.
Вика шумно с размаху опустила ноги на кровать. Взвыла от внезапно навалившегося раздражения. Патрик не мой человек! И постель придется перестилать!