Ну, и завершающий (надеюсь), эпизод этого сезона кошечьей опупеи.
Целый год мы имели честь наблюдать вдовствующую герцогиню в изгнании.
Когда мы только приехали в этот дом, то местные кошки пристально наблюдали за нами с крыш сараев и из кустов малины. А одна, сиамская, сидела на перилах крыльца и пялилась в окно дома, словно высматривая что-то за занавесками.
- А это — Муся, - сказали нам, вручая ключи. - Хозяева-то уехали, ну, и оставили ее тут. Дорого везти было, и документы же еще... Вот и сидит.
Муся, действительно, «вот и сидела». Окон в доме много — и рядом с каждым у Муси был наблюдательный пост. Толстая ветка старого абрикоса. Козлы у забора. Перила веранды. Муся точно знала, что ей надо быть внутри, где ее ждут.
Мы же пустить ее в дом не могли никак. У нас была Пуша, у которой сперва сделался бы инфаркт, а потом она превратила бы Мусю в горку неопрятных лоскутков кошачьего происхождения.
Потому что Пуша — толстая и могучая.
А Муся представляла из себя сиамский скелетик с большой грустной головой. Позвоночник торчал пилой, вместо пузика — впадинка. Потому что добывать себе вкусных и питательных крыс из курятника неподалеку Муся не умела, мышей не ловила, птичек игнорировала, о существовании помоек - не догадывалась. Уличные университеты прошли мимо нее. А ходить клянчить завтраки и обеды у соседей Мусе было некогда. Каждую минуту правильный дом с хозяевами мог вернуться обратно, и Мусе никак нельзя было этот момент пропустить.
Говорила Муся хриплым басом — сорвала связки, видимо. Потому что по ночам она плакала. Громко. Рыдала, сидя на абрикосе. Потом уходила спать на крышу. На этой крыше она, в основном, и жила, потому что прочие кошки Мусю не любили и шипели, когда она спускалась все же вниз. А Муся взамен презирала эту чернь.
Кормя кошек, мы расставляли им миски на тропинке, а потом почтительно звали Мусю слезть с крыши и перебазироваться на садовую высокую мойку. На мойке Муся вкушала пищу, презрительно глядя на чавкающий внизу плебс.
С наступлением зимы кошки перебрались в теплый подвал, где мы устроили им лежанки. Муся осталась на крыше.
Так как ледяные скульптуры нам там были не нужны, мы нашли выход. Мы стали открывать окно в туалете и вечерами звать Мусю туда.
В доме у Муси было Имущество. Имущество представляло из себя низенький пуфик в виде кошмарной красной руки. Мы переперли этот ужас в туалет, и Муся засыпала, обхватив лапами один из пальцев и прижавшись к нему щекой. Пуша сидела перед закрытым туалетом и грозно шипела, нюхая воздух.
Утром мы опять выставляли Мусю на улицу. Гулять.
Большая часть прогулки заключалась в том, что Муся сидела, прижав к стеклу расплющенный нос, и наблюдала за происходящим в доме - точь в точь как нищая девочка из рождественской жуткой сказки, подглядывающая за елкой, вокруг которой пляшут богатые толстые дети.
Мне не нравилось чувствовать себя богатым толстым ребенком.
- Мусь, иди в подвал, - говорила я ей. - Там другие котики, им там весело, тепло, уютно....
Муся выворачивалась из моих рук, с презрением отшатывалась от подвального окна и лезла на заиндевелый абрикос.
Потом к нам в гости приехала Юля.
Посмотрела на Мусю. Узнала мусину историю.
Сейчас у Муси — трехкомнатная квартире с кучей диванов, холодильник, полный всяких прелестей, пол, засыпанный модными игрушками, и собственная Юля в полном распоряжении.
Герцогиня с достоинством приняла раскаянье Вселенной и благосклонно вступила во владение новым феодом.
Правда, Юля высказала горячее желание — чтобы Красная Рука осталась у нас.
Я не против. Этом дом Красной Рукой не испортишь.