Одна из главных характеристик человека – это то, как он относится к людям, которые живут и думают иначе или же, как ему кажется, ведут себя дурно. Если он реагирует на чужие заблуждения, ошибки и на отличие от себя с враждебностью, то мы можем быть уверены, что имеем дело с невежественным человеком. Он не понимает связи причин и следствий и не видит, какие условия должны быть созданы для исправления заблуждений, перемены поведения и достижения согласия.
Допустим, я считаю поведение другого ошибкой и на основании того, что он отличается от меня и что он, как я полагаю, заблуждается, я осуждаю его и злюсь на него. Я пытаюсь вразумить заблуждающегося с позиции превосходства своего понимания, наполняя свою речь высокомерием и враждебностью и навязывая ему свои взгляды. Он не видит в моих словах правды, и ее тем сложнее увидеть, чем отчетливее мое отторжение и самоутверждение. Враждебность и осуждение вызывают в нем автоматическую реакцию защиты, так что в его собственном уме вскипают злость и упрямство. Он считает мою оценку ошибкой, мои слова ошибкой, меня ошибкой и теперь дурно расположен ко мне.
Наблюдающий за нами присоединяется ко мне и считает поведение моего оппонента неправильным, осуждает его и злится на него. Другой наблюдающий видит справедливость в словах моего оппонента, присоединяется к его точке зрения и теперь враждебен и ко мне, и ко второму наблюдающему. Да как мы можем так думать? Как мы смеем ошибаться? Мы должны быть наказаны за свои ложные взгляды, подвергнуты порицанию, унижению и дурному обращению. Теперь мы все равно что враги.
Не нужно быть гроссмейстером, чтобы увидеть, куда ведет позиция враждебности к инакомыслию и к заблуждению: не к исправлению ошибок людей и не к выравниванию их стилей жизни до общего знаменателя, как того хотят люди, навязывающие свои взгляды, а к розням, к увеличению различий и тотальному оглуплению всех участников. В тумане взаимной недоброжелательности обмен знаниями останавливается, а ясность мысли теряется. По хорошо известным как наукам о мозге, так и философии механизмам злость всегда делает человека глупым и неспособным принимать взвешенные решения даже в самых элементарных ситуациях [1]. Злясь, мы спотыкаемся даже на ровном месте. Это показывают и все когнитивные тесты, и бесчисленные примеры из судеб людей, которых агрессия толкала на безумства, стоившие им и благосостояния, и здоровья, и доброго имени, и жизни.
Обмен знаниями в атмосфере неприятия останавливается, а потому именно такой атмосферы нам стоит избегать, если мы вдруг сочли кого-то заблуждающимся и хотим оказать на его поведение положительное влияние. Участники подобных нелепых распрей не только не достигают того, к чему столь отчаянно стремятся, но еще и страдают в процессе, поскольку яд злобы выедает их сердца изнутри. Они не видят, что враждебность не только не позволяет добиться желаемого, но еще и причиняет им вред и страдание.
Будда сравнивал речь с острым оружием, которым дурак размахивает всем на погибель. Он говорил так [2]:
«Каждый человек, родившийся на свет, рождается с секирой во рту. Глупец тот, кто, произнося злые речи, ранит этой секирой и себя, и других».
Под каким углом на это не посмотри, враждебность к инакомыслящим и попытка навязать им свою правду есть продукт слабости и инерции нашего невежества. Эго видит в инакомыслящих угрозу и реагирует на инаковость по древнему животному алгоритму – импульсом страха, оскалом и инстинктом нападения. Науке известно, что ксенофобия присуща на врожденном уровне как множеству животных видов, так и людям, что было неоспоримо показано во множестве экспериментов даже на примере годовалых детей. Сегодня мы знаем также и эволюционные причины враждебности животных к представителям чужих групп своего вида и ту полезность, которую эта враждебность преследует. Инстинктивная ксенофобия возникла как лекарство, однако это было одно из самых первых лекарств, сделанных природой наспех и неуклюже, а потому она обладает страшными побочными эффектами. И как только мы переносим автоматическую враждебность к инаковости из животного мира в мир людей, ее опасности умножаются стократ.
Само по себе отличие не есть угроза, и по большей части наши проржавевшие бессознательные датчики бьют ложную тревогу. Но даже когда мы имеем дело с явной и подлинной угрозой, враждебность есть весьма плохой способ с ней справиться. Когда нас ведет отторжение стоящих перед нами вызовов жизни, а не принятие и добровольная конфронтация с ними с чистым умом, то нами начинают управлять грубые автоматизмы лимбической системы. Эта смесь страха и агрессии понижает наши умственные способности, низводит нас до звериного реагирования и мешает нам использовать более совершенный инструмент, которым мы наделены, – наш разум.
Люди, подчиненные автоматизмам своего желания, встречая несогласных, затевают с ними ссоры, пытаются возвыситься над ними и унизить. Несогласные ошибочно воспринимаются ими как угроза для их собственного мировоззрения. Зачастую это объясняется еще и тем, что они столь слабы в своем знании, что не могут выносить противоречие и отличие от себя, ибо оно давит на них и порождает мучительное сомнение в себе и своем выборе. Бегство от дискомфорта сомнения и нового обдумывания себя и своей судьбы превращается в попытку устранить все то, что является другим.
С другой стороны, эго обнаруживает в инакомыслящем и заблуждающемся повод для самоутверждения. Оно пытается выжать из него немного грязного удовольствия в надежде возвыситься за счет его унижения, навязывания своего образа мыслей и жизни и провозглашения их превосходства. Датчики эго вновь дают фатальный просчет, потому что все, наполненное жаждой и агрессией, делает нас лишь несчастнее и несвободнее. Это злое и маленькое удовольствие оплачивается большим страданием на более длинных дистанциях жизни. Наконец, эго может видеть в инакомыслящем добычу – некий ценный ресурс, которым нужно завладеть и присоединить к своему лагерю. Тогда мы достаем свой обычный инструментарий и пробуем навязать свои взгляды запугиванием и умасливанием.
Как правило, эти попытки тщетны, и мы раз за разом терпим ставящие нас в недоумение поражения. «Как только люди могут быть такими глупыми? Почему до них не достучаться?» – спрашиваем мы. Но еще большее поражение мы терпим, если нам вдруг удается задуманное. Успех в достижении ложных целей ложными средствами всегда оказывается вреднее, чем неудача. Человек, чьего согласия мы добились навязыванием, опасен для дела, для себя самого и для нас. Он утягивает всю эту триаду на дно.
Враждебность к иному и к чужим недостаткам не только бессильна в достижении тех целей, которые мы перед собой ставим. Она еще и крайне лицемерна, что в конечном итоге делает ее еще более проигрышной. Лицемерие состоит в том, что люди, совершая многочисленные ошибки сами и отличаясь от других, возмущаются, когда их отличие ставят им в укор и набрасываются на них за все то, что они сделали неправильно. Они ожидают милосердия, прощения и понимания и недоумевают, как можно винить их за их промахи. Эти промахи кажутся им ничего не значащими грешками, весьма понятными, простительными и даже придающими им очаровательную индивидуальность. В то же самое время, сталкиваясь с чужими ошибками, они ведут себя вовсе не с позиции прощения, понимания и милосердия.
Лицемерие и политика двойных стандартов не просто является чем-то некрасивым и нечестным по отношению к другим. Это большое препятствие для нашего собственного развития, поскольку оно формирует опасный внутренний разлад между нашими взглядами и поступками. Цельность и согласованность психической жизни нарушаются. Пока лицемерие в нас поддерживается и чтобы и дальше его поддерживать, мы вынуждены закрывать глаза на многое в себе и других, иначе этот разлад станет очевиден и потребует пересмотра. Это и оглупляет. Личности и энергии лицемера не хватает цельности и концентрированности; она тяготеет к смуте и разладу шизофрении.
Чем больше мы овладели своим умом и чем больше свободы завоевали, тем меньше в нас враждебности при встрече с людьми, которые не похожи на нас и которые поступают дурно. Если мы полагаем, что человек ошибся и ошибается, а мы знаем, как лучше, то не относимся с осуждением к тому, кто нуждается в нашей помощи. Разве сами мы без греха? Разве сами мы все знаем? Мы прощаем его, как простили самих себя. В этом и смысл истинного прощения, которое так же тотально, как божественное всепрощение. Мы принимаем другого, мы пытаемся понять его, и мы открыты для оказания помощи, если есть условия для того, чтобы он принял нашу помощь и принял в ней деятельное участие. Заблуждение воспринимается нами как творческая задача. Если мы думаем, что решение этой задачи того стоит, мы беремся за нее с чистым сердцем и добровольно принимаем на себя ответственность по крайней мере за попытку ее решить.
Принятие инаковости и ошибок других не связано с неким романтическим великодушием и альтруизмом. Напротив, здесь все сверхрационально и просчитано на тысячу шагов вперед, поскольку основано на ясном понимании. Мы увидели связь причин и следствий, увидели природу благого и дурного и очистили свой ум от тех привычек, которые разъедают нас, мучат и мешают достижению главных целей жизни. Так действует не сентиментальность, а тонкий расчет, но не холодный расчет эго, а теплый расчет любящей доброты, ибо он наполнен пониманием родства всего со всем. В свободном уме нет страха перед отличием и заблуждением, нет агрессии и подчиняющей нас жажды обладать другим и самоутвердиться за счет того, что мы возьмем верх над его взглядами и образом жизни. У нас уже есть все. И, самое главное, у нас есть понимание, что звериный подход к исправлению людей неэффективен.
Жажда покорить другого и враждебность к нему провоцируют сопротивление и затрудняют передачу знания. Сознавая это, мы отказываемся не только от навязывания, но и от других действий, провоцирующих эти пагубные реакции. Мы становимся осторожнее и мягче в своей критике, а подчас и вовсе избегаем критиковать других напрямую, предпочитая сосредотачивать внимание на провозглашении положительного, а не ниспровержении отрицательного. Разумеется, в определенных ситуациях критика необходима, но зачастую мы излишне в ней усердствуем. Сперва нам нужно научиться избегать такой чрезмерной и неумелой критики и проявлять в той, которую мы себе позволяем, больше мягкости и любви. Только размягчив свое сердце, мы можем освоить твердость в своих поступках и заменить ей агрессию.
Когда будущий Будда занимался под началом своих первых учителей, Алары Каламы и Уддаки Рамапутты, он видел изъяны их подхода, однако он не порицал их за это и не пробовал переучивать. В этом не было смысла. Кроме того, в то время он еще не достиг просветления и знал, что далек от овладения своим умом, а потому с уважением слушал их, исследовал предложенные ими пути и брал то ценное, что мог у них взять. Поняв, что ничему новому и полезному он там более не научится, Будда уходил и продолжал свои поиски. Когда же он обрел просветление, то в первую очередь разделил со своими бывшими товарищами обретенное им знание. Он поделился тем, что узнал, но если его не слушали, он не навязывал увиденной им правды и отпускал людей следовать своей дорогой.
Путь мягкости учит нас совершать первые шаги для того, чтобы коммуникация с другими приобрела сущностный характер и затрагивала центр жизни, а не только скользила по ее разноцветной периферии с ее многочисленными декорациями и сплетнями по их поводу. Мы не должны терять связь с главным: с исследованием условий счастья и несчастья, знания и невежества, силы и слабости, свободы и несвободы. Утрата связи с центром нашей жизни наказывается столь же неумолимым и безличным законом, как гравитация.
При обсуждении центра нашей жизни приоритет должен быть отдан утверждению, а не отрицанию. Мы успешнее всего тогда, когда показываем новый путь и его преимущества без всякой враждебности и осуждения всех остальных путей. Это эффективнее еще и из соображений экономии. На ниспровержение других стилей жизни и подходов к практике можно потратить всю свою жизнь и так ничего и не добиться, ибо они бесчисленны и продолжают возникать день ото дня.
Вдобавок ко всему, отрицание слабее утверждения; оно неубедительно и не производит на людей впечатления до тех пор, пока мы, отрицая существующее, не предлагаем жизнеспособной альтернативы. Если же мы показываем эту альтернативу и делаем упор не на ниспровержение чужих ошибок, а на прокладывание своего пути, то наш путь в своей позитивности оказывается тем главным доводом, который опровергает чужие заблуждения лучше всяких прямых контраргументов.
Позиция «Вы все не правы, а я прав, и вот почему…» лишь сеет между людьми раздор, и очень редко складываются условия, когда она может принести благие плоды. Мы поступаем вернее всего, если утверждаем себя без отрицания другого и позволяем другим быть другими в той мере, в которой их инаковость не навязывается нам и не посягает на нас. И даже когда это происходит, мы стараемся оградить ум от враждебности, жажды и страха, ибо они разрушают и ослепляют.
В своей жизни мы сталкиваемся со множеством учений, взглядов и рекомендаций, но должны следовать лишь за той правдой, которую видим и знаем сами, если мы, конечно, прилагаем достаточное усилие, чтобы оценить открытое нам с трезвостью и ясностью. Более надежных руководств не существует. Этот подход не дарует абсолютных гарантий, но он однозначно лучше попытки построить собственную жизнь на чем-либо другом – например, на следовании за тем, чего мы сами не видим и не понимаем. Когда же мы замечаем проблеск потенциала в новом учении и чужом взгляде, то наш долг перед собой – трезво оценить их, увидеть их логику и извлечь из нее пользу, а лишь затем двинуться дальше. Это может нас обогатить.
Нам часто предлагают альтернативные подходы к жизни и духовной практике, и если мы хотим достаточно быстро и надежно оценить их качество, то в первую очередь нам следует посмотреть на то, каков из себя тот, кто их преподносит. Если человек, дающий нам советы, навязывает и в его отношении к иному присутствует враждебность, то мы можем быть уверены, что либо его учение не способно дать самого главного, либо наш советчик ложно понимает свое учение и не умеет его практиковать. В обоих случаях от его советов будет мало толка.
От концентрации к любящей доброте
7. Концентрация
Ум сравнивают с обезьяной, которая суматошно прыгает с ветки на ветку и, не зная покоя, пребывает в непрерывном движении. Еще точнее было бы сравнить его с целой группой обезьян, которые разбредаются в разные стороны и занимаются своими делами. Осознанность помогает нам видеть происходящее ясно, панорамно и без запаздываний, невозмутимость позволяет останавливать мартышек ума, а концентрация есть та сила, которая собирает этих мартышек вместе, дисциплинирует их и подряжает выполнять конкретную задачу. Это следующий этап работы с собой после остановки избыточных реакций.
Когда грубые реакции остановлены и наш ум успокоился, инерция желания замедляется, и теперь его энергия пребывает в подвешенном состоянии. Энергии нужно куда-то устремить себя, и если мы не перенаправим ее, то вскоре она перенаправит себя сама – точно так же, как делала это прежде. Другими словами, нам нужно занять чем-то мартышек, которых мы оторвали от их прежних дел, поскольку долго сидеть на месте они не станут.
Концентрация есть та сила, которая собирает энергию успокоившегося ума в тугой пучок и направляет ее на конкретную задачу. Мы находим для мартышек своего ума, а вернее для их энергии, новое дело, и это отвлекает их от их старых проказ намного эффективнее, чем прямое применение невозмутимости. К педали тормоза мы добавляем педаль газа. Концентрация выстраивается на основе осознанности и невозмутимости, и ее двигателем является либо сила желания, либо чистое стремление, либо их сочетание. Лишь благодаря концентрации осознанность и невозмутимость могут выйти на следующий уровень совершенства.
Буддистский ученый Буддхагхоса (V в. н.э.) в своем крупнейшем трактате о медитации под названием «Путь очищения» использует ставшее классическим сравнение. Он уподобляет концентрацию лупе. Когда лучи солнца падают на поверхность параллельно друг другу, они способны лишь немного нагреть сухой лист, ведь их энергия сильно рассеяна. Лучам не хватает единства, собранности в одну точку. Но вот если мы возьмем лупу и поднесем ее под солнечный свет, то она соберет разрозненные лучи света воедино, так что их сила умножится многократно. Теперь энергия этих лучей способна с легкостью воспламенять предметы.
8. Прозрение
Чем сильнее наша концентрация, тем больше внутренних ресурсов мы направляем в выбранную область, и эта способность может быть использована как во благо, так и во зло. Если мы невежественны и не понимаем, в чем состоит наша польза, то устроим с помощью этой лупы пожар. Невежественная сила всегда разрушительна как для себя, так и для всего вокруг, ибо она не видит контекста ситуации и не понимает, как установить с ней связь. Невежество направляет энергию концентрации на подпитку эго и на причинение вреда себе и другим.
Как же нам быть, если мы хотим употребить концентрацию во благо?..
<…>
Получить доступ к полной версии статьи и подкаста
Заказать новую книгу автора (2023 г.)