(повесть)
Четвёртое воспоминание из моей жизни...
Большой проказник.
Первый день в гостях.
Проснулся я как всегда в восемь. Сразу и не сообразил, где я! Потом вспомнил. Осмотрелся. На месте бабы Домны уже лежал кот. Он скрутился в клубок и мирно посапывал, не обращая на меня никакого внимания. Дверь открылась, вошла баба Вера. Он только подоила Пеструшку и начала процеживать парное молоко в банки. Услышав, что дверь открылась, Мартын сразу проснулся и мгновенно оказался у бабушкиных ног. Начал о них тереться, не давая той процедить молоко.
- Уйди, зараза старая, ни как ты не напьёшься, за всю свою жизнь наверно бочку выпил. Совсем обленился, иди лучше в кладовке мышей полови. У меня на молоко, слава Богу, внучок приехал! - отчитала бабушка Вера кота, но потом, всё же, налила молока в его банку.
Я спустился с печи на скамейку и начал искать свои валенки. Бабушка, услышав мою возню, принесла мне тёплые бурки:
- Одевай, в доме будешь ходить! В них брат твой Алексей раньше ходил, сейчас они ему малы, не влезают на ногу.
- Может полы прохладные будут без завалинки. А в валенках своих на улицу ходить будешь. Вон, они стоят у двери.
Бабушка зря волновалась за полы, они были тёплыми. Да, дом был сделан не так, как на хуторе. Дед объяснял, что завалинку при таком уклоне сделать нельзя, и он придумал другой метод. Он по всему дому сделал накат из сосновых бревен. По брёвнам потом постелил толь. Установил лаги и настелил полы из строганной доски пяти десятки. Пустоту между досками и накатом заполнил сосновым лапником и мхом, смешанным с иглицей, чтобы не заводились мыши.
С улицы вошли бабушка Домна и дед. Они поздоровались со мной и сказали, что очистили снег со двора, выбросили его в огород. Все сели за стол позавтракали. Я съел ломоть ржаного хлеба, выпил кружку парного молока и наелся. Хлеб был не такой как в магазине, очень вкусный, круглый, с запечённой корочкой. Бабушка пекла его сама раз в неделю. Она замешивала его на ночь, утром тесто поднималось. Подождав, как дрова прогорят, и печь равномерно нагреется, она выметала из неё золу и специальной деревянной лопатой сажала в печь хлеб и закрывала её металлической заслонкой. Такого вкусного хлеба, как бабушкин я никогда больше не ел в своей жизни. Потом с дедом мы пошли на улицу прогуляться, он показал мне за сараем, скрытый от людских глаз туалет. Он был тёплый, чистый, не продуваемый ветрами, не такой, в какой мы ходили в Бастунах, где уборщица убиралась, всего два раза в неделю. Дед за одно, показал мне своё хозяйство. Оно оказалось не таким большим, как на хуторе. Корова Пеструшка, два кабанчика, свинья, да два десятка кур.
Потом мы пошли к дому. Шарик был закрыт в своем пристанище и громко скулил, драл обшивку изнутри лапами, выражая не довольство своим заточением. Дед его закрыл, чтобы не мешал убирать снег, и забыл выпустить. Я с разрешения деда выпустил собаку на волю, тот начал с нами заигрывать. Но дед, не обращая на него внимания, отрыл калитку в огород. Где справа, от входа был колодец с коловоротом, закрытый домиком. Слева, метров шесть от тропинки - склеп. Здесь хранились: картофель, свекла, морковь, капуста в вилках и в бочке и прочие на зиму припасы. Посмотрев всё подворье, мы ушли домой. Искривший на солнце снег резал мне глаза. И, если честно, без привычки пребывания на улице, я немного замёрз. Я разделся, переобулся в бурки и пошёл с дедом смотреть зал.
Вошли мы в него со спальни, как в сказку, словно Жар–птица залила его золотистым светом. Там было светло и красиво. Три больших окна с двумя рамами каждое, окрашенные в белый цвет, два спереди, одно справа. Две двери одна с прихожей, одна со спальни такого же белого цвета. Три стороны печи, выложенные зеркальным белым кафелем, белые потолок и стены, чистый абсолютно белый с синевой снег во дворе, отражали столько света, что желтоватый цвет от соснового, не крашенного, чисто вымытого пола, делал зал золотым. По краям на окнах висели белые ажурные узорчатые занавески, и стояло много вазонов с цветами на узких подоконниках. Некоторые из них уже цвели красным цветом. Между рамами окон в блюдца с позолоченной каймой была насыпана пищевая соль крупного помола, для саморегулирования влаги в пространстве между рамами. Это позволяло избегать конденсата на рамах. Зал был очень большой. Шесть на девять метров. На хуторе был поменьше. Угол между окнами считался красным. На нём висели иконы, стояли на приделанной в углу полке лампадки, которые зажигала бабушка, кода молилась. В этом углу стоял большой письменный стол, из какого-то дорогого дерева, который мой прадед Лев купил после войны с Германией в Молчади. И три красивых стула перед ним, наверно из того же гарнитура. Стол был покрыт белой скатертью с кружевами. На нём стояла ваза с засушенными ещё с осени, не известными мне цветами. Большие широкие самодельные скамейки из сосны, покрытые бесцветным лаком, стояли по периметру вдоль трёх сторон у стены комнаты. Мы прошли к столу и сели на скамейку у противоположной от входа стены комнаты и начали разговаривать. Тут только я обратил внимание на стоящий у входа в комнату сразу на право, за закрытой половинкой двустворчатой двери новый коричневый шифоньер, который явно не вписывался в интерьер комнаты.
- Очень большой и красивый зал, на хуторе такого не было. Откуда он взялся? - спросил я деда.
- А ты помнишь, что было на хуторе?
- Да я почти всё помню! - похвастался я.
- Значит, у тебя должна быть хорошая память, как у твоего прадеда Льва. Царствие ему небесное.
Тут дед перекрестился. Дальше он рассказал, что на хуторе было на одну комнату больше. В ней жила тетя Маня до замужества. Её просто закрыли и не открывали без надобности. Когда собирали дом по новой, он просто убрал две стены, а оставшийся от этого материал использовал для других целей. Вот зал и получился такой, большой - хоть свадьбу играй.
- Нам надо твою тётю Соню замуж выдать, вон и приданое собрали для неё, - тут дед показал на шифоньер и тяжело вздохнул.
После обеда мы ушли во двор. Баба Домна собрала после обеда миску косточек, и дала мне покормить Шарика. Я поставил шарику под нос миску с костями, а сам убежал за дедом. Дед уже снял одно звено у забора в продолжение прохода и поставил его у стены строения. Это звено забора было съёмное, его снимали, когда завозили сено или дрова с дороги в начале луга. Если бы не было снега, то при желании звено можно не снимать, а просто открыть ворота или калитку.
Дед пошёл в сарай и достал самодельные санки и сказал. На них катался ещё твой отец. Иди, катись вниз от калитки, не бойся, не расшибёшься, снег остановит. И только сейчас, я понял, зачем баба Домна с дедом очистили проход во дворе.
С первого раза я нёсся под уклон, так быстро, что выпрыгнувший из-под крыльца с лаем Шарик, не успел догнать меня, его задержала цепь.
Вначале спуск был крутой, потом более пологий, но санки всё равно успевали развить большую скорость. Только куча снега смогла остановить их, а я кубарем по инерции угодил в него. Я быстро поднялся и побежал к калитке. Шарик как не в, чём небывало, под крыльцом продолжал глодать очередную косточку. Вышла баба Домна, пошла к сараю к деду, он наладил козлы и колол дрова.
Затем они у сарая стали с дедом пилить дрова. Второй раз я поехал ещё быстрее, и Шарик снова выпрыгнул, погнался за мной и конечно не догнал меня. Снег снова затормозил санки, и я снова кубарем угодил в сугроб. Баба и дед, видя это, смеялись от души. Санки были лёгкие с загнутыми полозьями, хотя сделаны, из какого - то дерева. Это повторялось раз за разом. Деду стало жалко собаку, и он спустил Шарика с цепи.
Получивший свободу Шарик никуда не убежал и даже не изменил своим привычкам, он продолжал ждать меня у крыльца. И когда санки пролетели мимо него, он бросился их догонять, громко лая и взаправду рыча. На этот раз цепь его не сдерживала, он легко догнал меня, положил свои лапы на плечи, и я сам сполз с санок на снег, а санки укатились дальше, их остановила снеговая куча. Дед с бабой бросили пилить и смеялись до слез.
- Не всё коту масленица, а то бедный Шарик устал бегать, пытаясь поймать тебя.
Шарик подтвердил слова деда. Он пригнул на меня сверху и вылизывал моё лицо шершавым языком, не давая подняться. Наконец, мне удалось выбраться из-под собаки. Я взял санки у снеговой кучи и пошёл к калитке.