Взявшись за перо, я придумал(как мне казалось) весьма оригинальный нейминг для своего эссе-Марсельеза. Патриотическая песня времен французской революции, принятая французской республикой в качестве государственного гимна, должна была отражать моё патриотическое отношение к Марселю Прусту и его семитомной эпопея В поисках утраченного времени. В процессе письма(как это часто бывает) Марсель Пруст отошёл на второй план, а потом и вовсе скрылся за кулисами, освободив авансцену для других. Окозавшись во власти своего пера, доверившись ему целиком и полностью, я написал то,что получилось. А от неймингов мне пришлось отказаться без всяких сомнений:пускай всё будет незатейливо и просто, как в прозе Сергея Довлатова.
Сергей Исетский.
Октябрь, 2024 г.
Сергей Исетский.
Инсайт первый.
Определив точно значение слова, вы избавите человечество от половины заблуждений.
Рене Декарт.
Определяйте значение слова, и вы избегните половины заблуждений.
И. Л. Галинская.
Что именно заставляет каждого из нас ежедневно принимать на себя удары судьбы, не опускать рук, терпеть, бороться за жизнь?
Ответ прост. Он короткий, как жизнь бабочки: надежда на облегчение! Именно надежда на облегчение не позволяет нам отступать перед жизненными трудностями, а порой и вовсе, казалось бы, перед невыносимыми испытаниями.
Надежда на облегчение сделала из прикованного к постели Марселя Пруста величайшего писателя, яркого представителя модернизма. Пруст стал автором семитомной эпопеи В поисках утраченного времени. Произведение, ставшее ни только шедевром мировой литературы, но и невероятным открытием и значительным явлением в культуре двадцатого столетия.
Я нисколько не сомневаюсь в том, что преданность перу у Марселя Пруста, начиналась с подлинной любви к литературе.
Именно надежда на облегчение сделала великих людей великими. Только подлинная любовь к литературе могла заставить великих людей взять в руки перо и подарить миру очередной пассаж.
Моя жизнь, при всём её невидимом советском благополучии, была счастливой и увлекательной благодаря книгам, которые я весьма усердно искал и находил в забытых Богом хранилищах пыльных советских библиотек.
Свой бесценный клад я всегда находил в самых неожиданных местах, там, куда уже давно не ступала нога Человека. Часто, необходимая мне книга, которую я мечтал прочесть и о которой не переставал мечтать и днем и ночью, находила меня сама. Я встречал книги (не находил, а именно встречал) в самых невероятных местах.
Так я познакомился с Жан-жаком Руссо, Гёте, Виктором Гюго, Вольтером, Дени Дидро и многими другими мыслителями, которые стали полноправными членами моей семьи, а их произведения с достоинством и теплотой были приняты в заботливые объятия моей домашней библиотеки.
Задолго до Гарри Поттера в мою жизнь пришли волшебство, прекрасные страны и таинственные миры, о которых знал только я, ибо люди, меня окружающие, не читали книг, глядели на меня, как на ненормального, чудаковатого юношу с какой-нибудь очередной книжечкой в руке. Парадоксальность жизненных фактов не сбивала меня с намеченного пути. Равнодушие и насмешки людей, укрепляли мою веру в себя и делали любовь к литературе всё более и более великой. К каждой книге я относился с глубоким уважением. Я уверен, что, чувствуя это, каждая из прочитанных мною книг, платила мне тем же.
Мартин Иден начинал свой путь в литературу с двух томиков стихов Суинберна и Браунинга.
Первый, автор драматической трилогии о Марии Стюарт, второй - драматических поэм, отличающихся усложнённостью формы. Первой книгой, которую прочитал я, была пятиактовая трагедия английского поэта и драматурга Уильяма Шекспира Ромео и Джульетта. Моя любовь к книгам не зарождалась на гребне всеобщего увлечения литературой в советские времена. К счастью, мой путь на литературный Олимп начинался с классики. Долгие годы общению с людьми, я предпочитал чтение литературы.
Хорошо помню, с каким трепетом, с какой тайной любовью я держал в руках трагедию Шекспира - старое, измученное временем советское издание в переводе Бориса Пастернака. Сотни раз потом я перечитывал свою первую книгу, которую, казалось, знаю наизусть, и неоднократно убеждался, что моя юношеская любовь нисколько не остыла к ней.
Следующим открытием, стали сто пятьдесят четыре шекспировских сонета в переводе Самуила Яковлевича Маршака. Спустя много лет и обретя хоть какой-то литературный опыт и отличный от других арсенал знаний, я заметил, как сильно Юрий Лифшиц уступает Пастернаку, а Пастернак - Маршаку. Несмотря на то, что в России чаще всего предпочитают Фауста Гёте в переводе Бориса Пастернака, я отдаю своё предпочтение Холодковскому. А если речь идёт о Божественной комедии Данте Аллигьери, тогда в переводе Михаила Лозинского.
Но всё это я обрёл и сохранил спустя много лет. На первых ступенях своего путешествия на литературный Олимп, я восхищался глубиной мысли, ритмикой и метрикой стиха, волшебным звучанием каждой строки, интересным сочетанием
слов, лаконичностью и удивительной точностью мысли.
Я совершенно ничего не понимал. Как пушкинский Онегин, не мог отличить ямб от хорея.
Ни когда в жизни не забуду, как заучивал наизусть Гёте, Шекспира, Руссо, а после, цитировал своим родителям, родным, друзьям, случайным слушателям, непременно пребывающим в восторге от моих не по возрасту обретенных знаний. Жадность, с какой я налетал на изучение книг, приводила в недоумение даже видавших виды корифеев словесности. Помню, как Борис Камир прислал мне свою книгу с автографом и добрыми напутствиями... Человек легенда!
Тогда ему исполнилось девяносто лет...
Шли годы. Книг в моём литературном багаже становилось всё больше и больше, а рука, все чаще дотягивалась до пера. Просыпалась неудержимая, оглушающая тяга к письму. Открытия приумножались, любовь к книгам и перу крепла.
Теперь Жан - Жак Руссо для меня не просто французский писатель и автор эпистолярного романа Юлия или новая Элоиза... Совсем неожиданно, Руссо предстал передо мною в совершенно ином обличии, а в его творчестве, открылись не видимые мною прежде тайные смыслы.
Всё чаще я возврощался к прочитанным книгам. Люди не могли сообразить, для чего я приобретаю книги, прочитанные мною не однократно. Я терпеливо обьяснял, что для меня хорошая книга, тоже самое, что и Священное писание для Православного Человека. Верующий Человек всю жизнь читает одну и туже книгу -Библию, и не перестаёт находить что-то новое, оригенальное, рости духовно, нравственно и интеллектуально.
Книга для меня, как Библия для священнослужителя.
Встав однажды на тернистый путь искусства, неуверенными шагами семеня по незнакомым, но увлекающим тропкам, я покорял вершины Литературы Зарубежной, с недоверием отмахиваясь от своих соотечественников. Я знал практически всё о жизни и творчестве Шекспира! Я свободно цетировал Гёте и на слух определял Пьера Бомарше.
Эсхил, Софокл, Еврипид были частыми свидетелями моих литературных од... Оскар Уайльд, весьма часто становился причиной моих споров и размышлений. Я восхещался Харуки Мураками и плакал, глядя на Последний день Помпеи Карла Брюлова... Медленно, но уверенно гордыня и высокомерие отравляли мою жизнь...
Если мне по-прежнему предана память, то в две тысячи восьмом году, в возрасте двадцати восьми лет, я в очередной раз, но уже по настоящему, открывал Виктора Мари Гюго. Сквозь призму личных жизненных потрясений, беспощадных подлостей судьбы и сокрушительных трагедий я с филологическим интересом покорял страницы романа Отверженные в двух томах. Бывший французский сенатор и одна из наиболее известных фигур в истории романтизма, Виктор Мари Гюго, под очевидным и давно известным влиянием Франсуа Шатобриана написал роман - эпопею о социальной несправедливости, заразивший меня ониоманией Эмиля Крепелина или, как еще говорят, библиофилией. Изучив роман, я поставил для себя новые цели: перечитать заново и внимательно изучить всё прочитанное мною за несколько лет, прочитать сто новых книг за год и заставить свой мозг работать на пределе своих возможностей. Дабы осуществить задуманное, мне пришлось изучать наших соотечественников - русскую классику.
Много лет я путешествовал по миру. Знакомился с музыкой, поэзией, прозой, драматургией, живописью. В Италии меня приютила Флоренция. Я восхищался полотнами Леонардо да Винчи, Микеланджело Буонарроти и Санти Рафаэля. Я познакомился со многими живописцами и сотни картин теперь бережно хранятся в отдельных уголках моей памяти, словно в Эрмитаже, Лувре или Пети Пале. Но вот Пришло время вернуться домой, на родину...
Возврощение в Россию было тяжелым, грустным и безпросветным, как обратная сторона луны. Мне не хотелось расстоваться с теми, кого я искренне палюбил. Разве мог я оставить Джорджа Бернарда Шоу после всего, что он для меня сделал? Седой ирландец, покоривший весь мир профессией миссис Уоррен...Я желал остаться, но судьба распорядилась иначе. Прощайте, мои друзья! Прощай мой друг Сюлли Прюдон...
Я никогда не забуду вас! Чтобы не произашло, я всегда буду предан каждому из вас...
Многие и представить себе не могут, каким тяжелым был для меня переход от литературы зарубежной к литературе русскоязычной, где меня ожидали вечно больной и досмерти замученный лекарями Гоголь и всегда мрачный и депрессивный эпилептик Достоевский...
Инсайт второй.
Инсайт второй.
-Достоевский умер,-сказала гражданка, но как-то не очень уверенно.-Протестую!-горячо воскликнул Бегемот.- Достоевский бессмертен! Весьма известная цитата из романа Михаила Булгакова Мастер и Маргарита. Кто сегодня придаст огню сомнения бессмертие Достоевского? Даже садистские наклонности, беспокоившие Фёдора Михайловича с детства, не помешали ему стать великим классиком и одним из наиболее читаемых писателей в мировой литературе (По мнению ЮНЕСКО)
Что касается моего мнения, то за всю свою жизнь я не встретил ни одного человека, который читает книги Достоевского и размышляет об истиных причинах мук совести Радиона Раскольникова...
Однажды, в школе, на уроке литературы я сказал, что считаю Достоевского самым мрачным и дипрессивным писателем девятнадцатого века. После чего, выдержав ниобходимую паузу, страстно воскликнул: если вы решили пакончить жизнь самоубийством, читайте Достоевского! Понтий пилат сказал Иешуа : Я твоих мыслей не разделяю. Директор школы была более лаконична... Впослетствии, меня с Мамой вызвали на пидагогический совет, где я весьма серьёзно решил не изучать немецкий язык, обьяснив своё решение тем, что это язык фашистов, уничтоживших миллионы моих соотечественников...
В срочном порядке мама забрала мои документы и меня перевели в вечернюю школу. Я устроился работать. Меня принял в свои стальные обьятия Челябинский электродный завод, где я трудился сварщиком. Тогда, мне было всего шеснадцать лет...
Читать Достоевского было неудобно и не приятно. Тяжёлая, инфернальная манера письма;суицидальные, упаднические настроения. Создавалось впечатление, что я бесцельно скитаюсь по заброшенному кладбищу среди изгнивших Богом забытых могил... И безпросветная тишина...
Франц Кафка, немецкий писатель - интроверт, творчество которого надсадно кричит мрачными чувствами, безысходностью и экзистенциальным беспокойством,в сравнении с Достоевским просто дитя. Маленькое, светлое, улыбающееся каждому человеку существо.
Я уже упоминал о том, что иногда, книги самостоятельно находят своего читателя. Желаемую книгу я встречал в таких местах, о которых стыдно писать, там, где она не должна находится в принципе. Именно таким фантастическим образом я приобрел свой первый роман Достоевского. Конечно, Идиот. Сомнительная и скучная книга...
Мои отнашения с вено больным и мрачным писателем не заладились с первых строк моего с ним знакомства. Мне понадобилось несколько лет, чтобы романы Братья Карамазовы и Преступление и наказание, которые я считаю абсолютной величиной творчества Достоевского, смогли квартировать в моей домашней библиотеке на общих правах.
Нет никаких сомнений в том, что Достоевский и по сей день открыто влияет на людей и их творчество, как когда-то повлиял на одного американского писателя, автора книги Над пропастью во ржи (в переводе Р. Райт-Ковалевой).
Достоевский повлиял и на меня. Но я не позволяю Фёдору Михайловичу контролировать моё перо.
Раз уж я привёл в контекст своего эссе Селинджера, грех не вспомнить о санскритской поэтики в его девяти рассказах, а также, о номинативном(прямом) и метафорическом(скрытом) смыслах. Кроме всего прочего, весьма интересны и суггестивные(скрытые или затаенные) смыслы его творений. Можно ли что-нибудь подобное написать о творчестве Достоевского? Конечно, нет! Именно по этой причине, изучать творчество Достоевского невероятно тоскливо.
Часто бывает так, что личная жизнь писателя гораздо увлекательнее, нежели книги, которые он написал. Яркий тому пример - Алёша Пешков(Максим Горький). Я не прочитал ни одной книги Горького(такими невозможными были чувства отвращения и негодования). Каждую книгу Горького, я готов был растерзать и сжечь. Но с каким упоением, с какой искренней любовью я читал и перечитывал его автобиографическую трилогию!
И мой эстетический вкус не подвёл меня. Ибо трилогия Горького (особенно Детство) - это самое лучшее из всего написанного им когда-либо.
.