Как же она орала! Так кричали, наверное, мнимые ведьмы под пытками инквизиторов.
Другие пациенты испуганно вздрагивали и крестились.
Медсестры и санитарки сбились с ног, поправляя постель, меняя памперсы, которые бабулька рвала в клочья, размазывая содержимое по кровати. Вырывала иголки капельниц из хрупких старческих вен, плевалась таблетками в лицо сестрам. В палате тяжело пахло мочой, фекалиями и безумием. В себя приходила редко, и тогда ужас плескался в белесых старческих глазах.
Такое бывает, когда организм изношен в ноль, разум покидает измученное тело, которое в нем не нуждается. Это милосердие надвигающегося конца, который надо принять.
Но Иван Сергеевич принимать отказывался. За каждого своего пациента бился насмерть с болезнями , ранами, травмами, а иногда и с самим пациентом, с его страхом, нежеланием бороться за себя, за свою жизнь, которая, может, никогда уже не будет прежней, но в которой будут радости, победы, в которой возможно счастье.
Поэтому за бабу Катю, как по- свойски называл пациентку персонал, боролся, как за родную: приглашал узкопрофильных специалистов на консультации, пробовал разные схемы лечения. Медсестры лишь вздыхали: колоть бабулю было уже некуда, на рыхлых дряблых руках темнели синяки, но врач назначал анализы крови через день. Намучились с бабулей. Иногда, игрешным делом, приходила в голову мысль, что уходить надо вовремя. Сами уже не девочки, мысленно просили у Бога избавить себя от такого конца.
Бабушке становилось хуже. На одном из. дежурств Иван Сергеевич зашел в палату, присел рядом на стуле. Баба Катя наполовину спала, наполовину бредила.
Вдруг вспомнилась мама, которую болезнь скрутила внезапно
Так же металась на подушках, не узнавала его, Ваньку, первокурсника медвуза, срочно взявшего академику и приехавшего ухаживать за мамой.
Долго ухаживать не пришлось, мама ушла быстро. Ване тогда казалось, что врачи недостаточно полно её обследовали, недостаточно интенсивно лечили, недостаточно уделили внимания, не...
Столько было их, этих " не", у восемнадцатилетнего пацана, стоявшего у гроба мамы, которой не было и пятидесяти. Тогда и дал себе обещание: за каждого пациента драться, как будто это родной человек...
Не заметил, как задремал прямо на стуле. Очнулся от того, что на него смотрели...
Взгляд был грустный, мягкий, тихий, если так вообще можно сказать. Баба Катя смотрела на Ивана Васильевича , как смотрела когда- то мама перед тем, как впасть в беспамятство
- Отпусти меня, сынок. Не надо ничего. Устала. Уйти хочу, пора мне.
Иван Васильевич вдруг понял, каково это: лежать без возможности подняться, гадить в памперс и ждать, пока у замотанной санитарки найдется время, чтобы его сменить, терпеть уколы, капельницы без надежды подняться, вообще существовать в этом изношенном, сломанном, исчерпавшем ресурсы теле..
Баба Катя ушла утром. Лежала с улыбкой, которую никто из персонала не видел при жизни.
Иван Васильевич вдруг ощутил острое чувство вины. За то, что желая спасти, лишь напрасно мучил.
Иногда нужно вовремя остановиться.